«Хоть вы ему скажите, отец Сильвестр, - жаловался Иона, - ну упрямец, сил же нет никаких! Надо ему в госпиталь – кашляет, еле ходит, в чем душа держится! Так хоть бы отлежался толком, а чуть ему полегчает – опять бежит к розам своим!» Сильвестр выслушал Иону и самолично отправился к брату-садовнику. Вернувшись, он угрюмо помолчал и посоветовал брату инфирмарию оставить строптивого старика в покое – пусть тот поступает, как знает. От того недуга, что высасывает брата Инну, в саду лекарства нет, и в урочный час каждый сражается так, как ему легче. Флор ничего не понял, а Джон затосковал до слез.

Отец Инна отошел в декабре, под самое Рождество. В этот день в обители святого Фомы было явлено чудо.

глава 14

Дом Трифиллий накрепко запретил воспитаннику Валентину и думать о том, чтобы поселиться вне стен аптеки. Напротив, каждый шаг его должен был быть ведом и Сильвестру, и Мельхиору. Несколько помявшись, аббат доверил аптекарю недавнюю просьбу родных больного: они умоляли монахов не только прекратить излитие черной желчи у юноши, но и, по возможности, содействовать в исправлении его тайного порока. По излечении Валентину было бы желательно обрести достойное благоразумие, выбрать себе, наконец, жену или, вернее, согласиться с выбором старших и снять с себя и свой семьи позорное подозрение в склонности к содомии.

 * * *

Валентин принял отказ отца Трифиллия как должное, и не сомневаясь, что позволения не будет дано. Через два дня он исчез. Утром его комната оказалась пуста, вещи нетронуты, а самого его и след простыл. Мельхиор схватился за голову, Сильвестр, хмуро ухмыляясь, велел обождать и успокоиться: «Никуда не денется наш Алектор. Хотел бы совсем уйти – что-что, а уж помадки бы свои прибрал. Подождем пока».

В любое иное время Джон бы возликовал, избавившись от своего мучителя, но, глядя, как встревожен Мельхиор, он уже чуть не молился, чтоб все обошлось и Алектор вернулся целым и невредимым. К вечеру забеспокоился и Сильвестр. День прошел как на иголках, стемнело, ветер стих и ударил крепкий мороз. На ратуше пробило полночь. Еще через полчаса в дверь аптеки осторожно постучали, и Валентин, как ни в чем не бывало, вошел в дом. Сильвестр недобро прищурился и спокойно молвил: «Мельхиор, замочи-ка розги в рассоле. Сейчас уже поздно, а завтра с утра, помолясь, приступим. Пора уже и вправду лечиться». Валентин и бровью не повел. На вопрос, где был, равнодушно ответил: «Гулял» и прошел к себе. «В рассоле», - рявкнул Сильвестр ему вслед.

Еще через час Мельхиор не выдержал, встал и осторожно, чтобы не разбудить Джона, вышел в коридор и, прислушавшись, без стука вошел в комнату для гостей. Тускло светила масляная лампа. Валентин поднял на него зареванные красные глаза и с холодной злостью в голосе спокойно произнес: «Если эта старая носатая обезьяна меня хоть пальцем тронет, я повешусь. Надеюсь, вы хоть это-то понимаете?» Травник, не обращая внимания ни на дерзость, ни на протесты разъяренного Валентина, прислушался к его дыханию, потрогал лоб и велел лежать смирно, пока он сходит за всем потребным. Доставая баночку с мазью на гусином жиру, вынимая из ларя чистое шерстяное полотно для обертывания, Мельхиор надеялся, что этот сумасброд не выкинет никаких новых фортелей с перепугу и уязвленной гордыни, а также, что время еще не упущено. Подумав чуть-чуть, травник махнул рукой и отлил в мерную белую чашечку толику настойки на  трижды перегнанном вине. Темная маслянистая жидкость благоухала имбирем, перцем  и медом, Мельхиор бережно нес ее по коридору, стараясь не расплескать. В комнате, по счастью, было тихо и тепло. Расставив банки и зажегши крохотную курильницу с целебным маслом, травник велел больному  раздеться и лечь навзничь. Алектор мигом осклабился: «Что, так сразу?». Мельхиор невольно подивился силе змеиной натуры юнца, но ничего не сказал и начал втирать желтую луковую мазь. В комнате сильнее и сильнее пахло пихтой, лимоном и розмарином – курильница постепенно разгоралась, прозрачный благоуханный дымок заплясал над масляной лужицей.

-А клистир, клистир будет? – не унимался Алектор.

- Если не заткнешься, будет, - не отрываясь, ответил Мельхиор, ритмично втирая гусиный жир в гладкую, почти девическую кожу, - Сильвестр завтра же поставит. С песком и бычьей желчью. Переворачивайся на живот.

Дыхание было хриплым и натужным. Интересно, понимает ли мальчик, с чем он шутит? Вот он, девятый месяц меланхолии, и простуда уверенно шла в легкие. Мельхиор выталкивал ее плавными движениями ладоней, разбивал и рассеивал тяжелую неповоротливую тучу, плотный сгусток мокроты, пока грудь и спина мальчика не раскраснелись. Валентин замолчал, лишь изредка морщился, под конец неудержимо раскашлялся. Мельхиор обернул его в шерстяной платок, велел натянуть поверх чистую рубаху, а сам стал с тем же бессонным усердием растирать стопы больного.

- Оставили бы вы меня в покое! - тихо попросил тот. – Поздно уже, вам спать надо. Что вы вообще со мной возитесь?

- Из христианской любви, - хмыкнул Мельхиор, – и святого послушания.

- Как же вы меня заебали со своей христианской любовью, добрые братья, - чуть слышно выдохнул Валентин.

Мельхиор, не раздумывая, шлепнул его по губам.

- При Сильвестре такого не ляпни, дубина!

- При Сильвестре вашем я еще не то скажу, - устало окрысился тот, - Главное – щенка своего завтра уберите, а то наслушается славословий.

Мельхиор вздохнул, вытер руки ветошкой и подал упрямцу настойку. Тот брезгливо поморщился, принимая чашечку, не глядя глотнул и поперхнулся.

- Срань Господня! Это вы делаете? Сами? Брат Мельхиор, а… можно еще чуть-чуть? Из христианской любви?

Мельхиор внимательно посмотрел на Валентина и отправился за новой порцией, стараясь не думать, что-то поутру скажет Сильвестр.

То ли от усталости, то ли от голода и слабости, а скорее, от всего сразу Валентину хватило сущей малости, чтобы безвозвратно и отчаянно напиться. Во хмелю он жестоко тосковал, но не по дому, не по прежним радостным дням, а по чему-то такому, чего никак не желал назвать. Мельхиор сидел рядом с ним и слушал бессвязный рассказ о том, как брат Мартин перед Капитулом, полный раскаяния, умолял отрока Валентина, воспитанника и лучшего ученика, отрешиться от вредной и пагубной страсти. О том, как Капитул постановил обоих разлучить, будто это что-то меняет, смешно даже! О том, как перед тем как вернуть Валентина родным, аббат запретил ему искать встречи с братом Мартином, а когда Валентин ослушался и все-таки увидел его, он же сам говорил, что это высшее, чем среди ангелов, отчего же потом-то дерьмо такое?  Нет, Мельхиор, я вправду погубил его душу, и свою, ладно, а батюшка-то как злился. Умора просто. Засунули вот в вашу дыру. Лечиться, ах, подумайте! Нужен я им очень, у них Лотарь есть, вот пусть и ковыряется со своей сучкой,  да пошел ты, тоже… монах. Пошли вы все знаешь куда? И вообще, с чего ты добренький такой, после всего, что я с твоим Иоаннчиком вытворял? Не знаешь, да? ...Он что, ничего не сказал? О господи! Мартин сука. И я не лучше. Да не бойся, ничего и не было. На фига он мне сдался? И я действительно гулял, понимаешь? Просто гулял. На городишко ваш смотрел. Не веришь, нет?