И вдруг Джона бросило в жар от еще одного воспоминания. Развеселая беспутная девка, прижавшая его к переднику. Как же он сразу не узнал этот голос, и запах - острый, бесовский? Та бесовка на площади, что осрамила его своими поцелуями, уже встречалась ему прежде, давно, на пути в пекарню. Она называла его "меньшим братиком". И хотя на площади ословы невесты были размалеваны до полной неузнаваемости, все ж Джон не усомнился ни на секунду - девка эта та же самая, и шла она через всю толпу - именно к нему. И снова в сердце ударило сразу с двух сторон: бежать, спасаться, скрыться от девки, от ночного страха и холода, от щекотки в голове перед приходом Зверьков. И ни за что, ни слова никому - спасти и сберечь свою тайну от них всех - Сильвестра, от отца Николая... ничего не сделаешь, и от Мельхиора тоже. Если он ей братик, так и она ему сестричка.
"Ну что, как там у нас дела? - заглянул на кухню Мельхиор. - Не готово еще? Вот молодец, сейчас уже и есть будем, что-то мы сегодня только работой и сыты!" Джон подхватил котелок, переставил его в ящик с песком, остывать, и пошел доставать плошки и резать хлеб и лук к обеду. Сильвестр разлил оставшуюся похлебку, раздал хлеб и угрюмо благословил трапезу. Назавтра еды не варили - первая пятница поста, какое уж тут пиршество. Хлеб и вода, да впридачу немного кислой капусты - вот и все. Ели молча, Джон боялся лишний раз шевельнуться, не поднимал глаз от миски. Когда трапеза кончилась, Сильвестр буркнул ему: “Не трусь, Бог милостив, отобьемся”. Джон вздрогнул, ошалело глядя на учителя, но тот ни слова больше не прибавив, пошел обратно за свою конторку. На всякий случай Джон решил не думать больше ни о Зверьках, ни о странной девке, по крайней мере, при ком-то еще. Мысли эти внезапно оказались опасными. От Сильвестра всего можно ожидать, вдруг и вправду для него Джон как раскрытая книга - бери да читай.
глава 27
Вечером, после вечерней молитвы, Мельхиор велел ученику отправляться спать и рассказал, что дела-то невеселы. Скоро - да вот знать бы, когда - надобно им ждать гостей, притом таких, которые приходят без спросу, никто им не рад. Джон не понял - неужто на аптеку хотят напасть разбойники? Про разбойников он знал много - на базаре то и дело жаловались, как лютуют эти черти по окрестным лесам. Мельхиор фыркнул и велел не болтать глупостей, а лучше вообще ничего не болтать. Да заодно предупредил, что скоро Джон отправляется в монастырь, к отцу инфирмарию, но когда точно, еще непонятно - может, через неделю, а то и позже. “Навсегда? - с ужасом спросил ученик аптекаря. - Зачем?”. “Сильвестр велел, малыш, - улыбнулся травник, - так будет лучше. И совсем даже не навсегда. Поживешь у Ионы, а я потом тебя заберу”. Джон шмыгнул носом и спросил, кто же тогда вымоет аптеку перед этими самыми гостями? “Ох, и вправду, - насмешливо покачал головой Мельхиор. - Как же мы без тебя жили? В грязи купались, не иначе...” Он перекрестил ученика на ночь, потрепал его по волосам - и Джону впервые за весь день стало хорошо и спокойно.
Три следующих дня прошли примерно так же, только в воскресенье Сильвестр выгнал Джона гулять, чтоб не болтался под ногами, и даже сунул ему какую-то мелочь. Во вторник Мельхиор оставил ученика Ионе, а сам отправился к дому Трифиллию с целым ворохом каких-то счетов и толстыми книгами за два года, куда скрупулезно записывали все, что происходило в аптеке.
* * *
Всякий раз, живя в монастыре, Джон понимал, насколько улыбнулась ему судьба, позволив остаться при аптеке. Были там, конечно, и свои горести - как без них, - но толстые стены вокруг монастыря уже на второй день наводили на него тоску и уныние, и просыпался прежний Приблуда, мечтавший удрать куда попало, к тому же без Инны, старого гарденария, монастырь для него совершенно опустел. Теперь в саду хозяйничал брат Ансельм, прежний помощник Мангельвурцера, и чудес больше не происходило. Удирать Джон никуда не собирался, но на душе у него было тяжело. Иона, аккуратный и спокойный, совершенно не делал различия между своим учеником и Мельхиоровым баловнем, не давал им никаких поблажек, день у всех троих был расписан по минутам. Однажды ученикам весь день пришлось мастерить мешки из старых тряпок и подшивать заплатки к прохудившимся. Флор шил мелкими аккуратными стежками, этот труд был ему давно знаком. Джон сто раз обронил свою иголку, нить то и дело путалась и сама собой завязывалась в узлы, ткань расползалась под пальцами, в конце концов он разозлился на себя, на мешок, на Иону (не в портные же он, Иоанн, готовится! Сильвестр с ним такими глупостями не занимался) и вызвался перетереть гору горчицы, лишь бы не сражаться с дурацким мешком. Про дурацкий он, конечно, не стал говорить вслух. Инфирмарий вскользь глянул на его работу и обронил, что если б Иоанн таким же образом зашивал кому рану, недолго бы протянул несчастный солдат - все кишки бы у него высыпались в прореху. Ученик был ошеломлен - неужто и человека лекарь может штопать, как мешок? Нитки и иголки из нудного дела превратились в оружие. Джон исколол все пальцы, но все же худо-бедно чему-то научился. Каждый день тянулся долго, а неделя пролетела незаметно - и вот опять воскресенье, и после мессы Иона позволяет ученикам до обеда заниматься чем угодно. О! Вот дома это был бы праздник - выскочить из аптеки, припустить вверх по узкой улице, сцепиться языками с веселыми мальчишками перчаточника... Вот бы они над ним посмеялись, видя его рукоделие! Или на рынок - уж там-то всегда найдется, чем заняться, и плевать, что зима, ветер, снег! Зато весело. А здесь куда пойти? Джон вышел было погулять, походил по занесенному снегом аптекарскому огороду, послонялся возле конюшни, оттуда пахло навозом, фыркали кони. Но в одиночку скучно. У Флора башмаки - слезы одни, а простужается он в момент, да и сам тихоня, с ним не побегаешь, не повозишься, даже снегом не пошвыряешься. Поговорить тоже считай не о чем, он только и талдычит про своего учителя, какой тот добрый да справедливый, как повезло Флору, что к нему попал. Это правда, окажись, к примеру, Флор, каков он есть, в аббатстве св. Михаила, долго бы он там не протянул. Он ведь тоже сирота, как и Джон, но не подкидыш - жил у тетки, тетка его и привела в монастырь, на выучку, а дом Трифиллий принял вклад и отправил мальчишку в ученики к инфирмарию. Не знает Флор и не хочет знать ни про волков, нападающих на Скарбо, ни про страшные тайны нищих, ни про рваные раны на шее у Салли. Но зато он добрый. И ему, Джону, наверняка бы не стал ни врагом ни мучителем.
* * *
Как-то Иона послал аптекарьского ученика к келарю за ветошью. Возвращаясь нагруженным ворохом тряпья, Джон внезапно учуял запах пряностей, и сердце его оборвалось от радости и удовольствия. Мельхиор сидел рядом с Ионой, осунувшийся, серый от усталости, но какое это все имело значение! Джону больше всего на свете хотелось броситься ему на шею и никогда не отпускать, но вместо этого он чинно поклонился старшим, поставил тяжеленный мешок с ветошью в угол комнаты и только после этого осмелился подойти к своему учителю. “Да ты совсем молодцом стал, малыш, инфирмарий тебя хвалит, - улыбнулся тот, потрепав его по волосам. - Даже думает, не оставить ли тебя при аббатстве насовсем! Ну полно, полно. Через пару недель заберу тебя, а пока будь и дальше умницей”. Джон онемел. Так Мельхиор приехал сюда не за ним? Иона велел ему развязать мешок и рассортировать ветошь, что покрепче - отложить, а совсем протертые мягкие тряпочки пойдут на повязки. Годные тряпки они вечером должны будут с Флором выстирать как следует - и завтра будем кроить новые мешки. Длинные куски отложи особо, на бинты - их будем резать лентами и кипятить, но это пока не к спеху. Мельхиор ласково подтолкнул его: иди, после уж. Джон в углу сортировал тряпье, раскладывая добычу, как и велел Иона, по трем разным кучкам. Иногда приходилось отрезать ветхую часть от вполне крепкого куска, нож давно бы следовало наточить, полотно рвалось с легким треском. Иона и Мельхиор говорили между собой и разговор, видимо, был не из легких. Говорили они об аптеке. О том, что Джон находится здесь, оба попросту забыли, но сам ученик, уловив некоторые имена, затаился мышью и прислушивался изо всех сил. И чем больше он слышал, тем хуже ему становилось.
