Глава 8
Скоро ученик освоился в Скарбо настолько, что Сильвестр посылал его в лавку к пекарю, а то и на рынок за овощами. Крупу, сыр, яйца и копченую рыбу привозил в конце недели монастырский крестьянин Готлиб, а хлеб, по благословению отца Трифиллия, покупали в пекарне. Готлиб же забирал и выручку за неделю, чтобы ни у кого в городе не было соблазна обшарить аптеку. На рынке Джону нравилось. Охапки душистой петрушки, ягоды, яблоки, продавщицы молока, горы овощей на площади, устланной соломой и конским навозом, веселый шум, свары, ругань и вопли сливались в одну яркую мешанину. Однажды какая-то торговка чуть не пинком прогнала его от лотка, решив, что бездельник хочет украсть у нее сливу. Другая тотчас же окрикнула ее – эй, это не босяк, это аптечный мальчишка! Джон был счастлив до глубины души, сам не понимая, отчего. Отец Сильвестр не слишком охотно отпускал его на базар одного, настрого запрещал задерживаться, но что поделать, если больше некому – кроме того, Джон ни разу не притащил с рынка ни одного червивого плода или гнилого овоща. Если на площади располагались бродячие певцы или акробаты, Джон, не глядя в их сторону, быстро проходил мимо. Это было тем проще, что вокруг, как правило, собирался народ, чтобы расслышать или рассмотреть, надо было лезть в первые ряды, а Джон побаивался чужих людей. Мельхиор довольно доходчиво разъяснил ему, что будущему монаху не подобает соблазняться мирским веселием, да и не по возрасту малышу толкаться среди развеселой толпы, тем более, что там могут быть и пьяные, и шалые. Нищие тоже его не слишком занимали – у святого Михаила он боялся их до дрожи, все воспитанники боялись, но теперь приучился относиться к ним совершенно спокойно. Никто не собирался его красть и варить заживо, у нищих были свои дела и свои порядки, иногда они собирались у аптеки, и отец Сильвестр раздавал им остатки еды и потребные лекарства. И все же в лавку пекаря он бегал с куда большей радостью. По всей улочке одуряющее пахло свежим хлебом, над лавкой весело скрипел, раскачиваясь на ветру, деревянный калач, обитый медными гвоздиками, как маком, а в самой лавочке на полках красовались пышные ковриги хлеба и тонкие, почти прозрачные вафельные трубочки. Джон здоровался с пекарем, протягивал монетки, ему в корзинку укладывали два больших хлеба и три ячменно-ржаных покаянных хлебца для брата Мельхиора. О том, что помощник аптекаря сидит на хлебе и воде, судачил весь Скарбо. Причины называли самые разные, правды не знал никто.
* * *
Наконец свершился день, которого ждали все в аптеке, кроме, разве что, самого постящегося. Еще вечером отец Сильвестр велел Мельхиору подготовиться: с утра истекал срок епитимьи. Мельхиор перекрестился и улыбнулся, глядя на сияющего от радости Джона. По возвращении из церкви, отец Сильвестр велел ученику натереть половину яблока и поставил перед Мельхиором чашку воды, разбавленную соком. Джон недоуменно взглянул на старого врача, пол-яблока, всего-то? Но отец Сильвестр был вполне серьезен, и Мельхиор тоже. С видимым усилием он проглотил пару ложек тертого пюре и испросил разрешения удалиться и лечь. До открытия аптеки отец Сильвестр занимался с Джоном латынью и свирепее обычного придирался к малейшим ошибкам, а их было немало. Как назло, день выдался тяжким — надо было стремительно выполнять сложные заказы, а ближе к четырем пополудни отцу Сильвестру пришлось отправиться к старому Роберту, портному, который позавчера оступился на лестнице и сломал ногу. У Роберта началось воспаление, и сын старика умолял врача пожаловать незамедлительно. Мельхиор забылся обморочным голодным сном, и Джон решил не тревожить его, пока в аптеке никого нет. Сумасшедший день продолжился, как должно. Стоило отцу Сильвестру выйти за порог, и на аптеку началось настоящее нашествие. У пекаря подмастерье обварил руку, беременная жена ювелира отравилась рыбой, купленной на рынке, сразу в три дома потребовалась мазь от ран и ссадин, а кроме того у соседки, госпожи Агриппины, служанка чуть не окривела, напоровшись на спицу. Мельхиору пришлось встать и смешивать нужные лекарства, консультировать, успокаивать, Джон изнывал от бессилия и собственной никчемности, глядя, как учитель спокойно и деловито растирает мази на меду, расспрашивает перепуганного мужа о симптомах, осматривает зареванную дуреху и накладывает ей на красный страшный глаз мягкую повязку. Отец Сильвестр, вернувшись, отправился в дом ювелира, попутно сказав что-то Мельхиору, Джон не понял, но почувствовал, что старый врач недоволен своим подмастерьем. К вечеру ювелирше стало хуже, прибежал слуга с запиской от отца Сильвестра, в церковь Джон пошел один, потому что Мельхиор не выходил из дома всю последнюю неделю. Когда мальчик вернулся, не столько утешенный, сколько растревоженный, учитель велел ему запереть аптеку и отправляться спать. Отец Сильвестр остался ночевать в доме ювелира, туда же должен был прибыть второй городской врач и священник со святыми дарами, потому что опасались худшего. Ночью Джон напряженно слушал дыхание Мельхиора и молился за всех — за бедняжку-ювелиршу и ее будущего ребеночка, за некрасивую служанку госпожи Агриппины, за учителя и злого Сильвестра, а жарче всего просил у Бога, чтобы к утру все вернулось на свои места и опять было хорошо. Даже если ради этого придется уйти к отцу Николаю и никогда больше не увидеть тех, кого он успел полюбить всем сердцем.
* * *
Утром отец Сильвестр вернулся в аптеку, буркнув, что все обошлось. Ювелирша чудом не скинула, а значит оставшиеся три месяца доносит нормально. Есть, впрочем, вероятность, что первенец ювелира будет отцу не на радость, но, может, и завершится дело благополучно. Придирчиво осмотревшись и сочтя пол вымытым недостаточно чисто, Сильвестр напустился на Джона, пообещал его выдрать за пренебрежение своими обязанностями и ушел к себе, хлопнув дверью. «Плохо дело, - озабоченно шепнул Мельхиор расстроенному и обиженному ученику. – Нехорошо у господина Бертольда. Не обращай внимания, я в такие моменты просто прятался». Ближе к полудню отец Сильвестр вышел, разбранил Мельхиора за чрезмерный расход свечей и недостаточную тщательность при приготовлении какой-то мази и велел ему ввечеру отправляться с Готлибом в монастырь, пред ясные очи отца Трифиллия, чтобы сам настоятель разрешил его от епитимьи. Джона отец Сильвестр велел ему взять с собой, на всякий случай. Джон бегал за хлебом, потом должен был отправиться к паре заказчиков и принести туда приготовленные лекарства, потом срочно возвращаться домой и помогать отцу Сильвестру, сегодня работы было вдоволь, даже некогда заняться чтением и письмом. Честно говоря, Джон только радовался по этому поводу, уже довольно зная нрав отца Сильвестра и его тяжелую руку. Днем, как обычно, приехал Готлиб, и подмастерье аптекаря с учеником отправились в монастырь на скрипучей старой телеге.
* * *
В монастыре на Мельхиора и Джона нет-нет да и глазели с любопытством. История невозможного появления ученика в монастырской аптеке быстро облетела обитель, но про испытание никто ничего не знал. И Иона, и Флор на все шепотливые расспросы не в меру любопытных братьев отвечали одно: аббат самолично проверил нового ученика и согласился его принять. А епитимья наложена за гордыню, и поделом. Мельхиор, бледный и слабый после тряской дороги, хотел было сразу идти к аббату, но его все же начало тошнить, и Иона послал Флора передать, что покаянник прибыл и теперь обретается в госпитале. Вид Мельхиора яснее ясного свидетельствовал: пост был выдержан без поблажек. Аббат велел явиться к нему утром, после молитвы, и там он разрешит брата аптекаря, уповая, что тот достаточно вразумлен. Мельхиор, опираясь на плечо Джона, с трудом пришел на вечернюю молитву, но выстоял службу, как должно. Ночевать они все же отправились к Ионе, в госпиталь, благо иных больных на тот момент не случилось.
глава 9
В монастыре Джону, странный случай, не дали никакого дела. У Ионы было достаточно своих забот, чтобы обращать внимание на неуклюжего и неотесанного мальчишку из аптеки, Флор прилежно выполнял все положенные ему уроки, Мельхиор был слишком нездоров, да и готовился предстать перед аббатом и принять разрешение от епитимьи. Джон, свободный и бездельный, как птица небесная, шлялся по всей обители, благоразумно стараясь не попадаться на глаза инфирмарию. Пожалуй, впервые в жизни его никто никуда не гнал и не ждал, он незаметно исчез после молитвы и обеда, явившись лишь перед ужином, и следующий день собирался провести в той же беспечной полузапретной свободе. Впрочем, облазав все аббатство вдоль и поперек, он слегка заскучал. Удирать за стены монастыря Джон откровенно боялся: мест вокруг он не знал, да и кто поручится, что старый Сильвестр не выполнит обещания и не выставит его вон за самовольную прогулку? Лучше уж не рисковать.
