— Цитату, пожалуйста!

«Бык» положил на стол диктофон, и механический голос переводчика с рукописного текста монотонно забубнил:

— Сегодня утром я бродил по цветущему лугу и сочинял стихи. О, боже, как я счастлив (восклицательный знак). Я еще так молод (восклицательный знак). Цветы поворачивали ко мне свои прекрасные головки, заглядывая в глаза. Роса разноцветными искрами сверкала на их лепестках. Я был весь мокрый от росы. Мне дышалось легко и свободно. Я срывал цветы и вдыхал их чудесный аромат. Стихи сами приходили мне в голову, складывались в строфы. На влажном камне я увидел маленького лягушонка, и мне показалось, что он рад мне… (далее неразборчиво, не поддается переводу), — запись закончилась.

— Как, и это все? — воскликнул Реклю, а Бимов озабоченно забарабанил пальцами.

— Да, к сожалению, — виновато сказал «бык». — Я могу дать вам сам дневник…

— Время события?

«Бык» назвал дату двухсотлетней давности.

— Место события?

— Совершенно неясно, начало дневника отсутствует.

— Вы ставите перед нами непосильную задачу!

— Надеюсь на ваш опыт.

— Предварительные исследования потребуют больших затрат!

— Сколько? — поинтересовался «бык».

— Пятьсот тысяч!

«Бык» сделал движение, словно чуть не упал со стула:

— Вы требуете слишком много.

Сговорились на трехстах. «Ловцы» получили задаток. Когда друзья остались одни, Бимов со смехом толкнул Реклю:

— А знаешь, бармен ошибся, он оценил «быка» в двести!

Реклю недовольно поморщился:

— Но и «бык» попался темный. Что касается семейных дел, то… «бык» потребует доказательств, а где мы найдем оригинал, скорее всего придется моделировать…

— Что-нибудь придумаем, — отмахнулся Бимов, сгребая деньги. — Запомни ключевые слова: луг, цветы, роса, сочинять стихи, лягушонок. Все?

— Я, конечно, посмотрю в нашей картотеке, но — гиблое дело…

— Не разводи нюни, интеллигент! — на Бимова снизошло вдохновение. Итак, составим план действий. Для начала разделимся. Я займусь понятиями: цветы, луг, аромат, роса. Буду искать место. А ты будешь искать стихи и облик животного. Если мне не изменяет память, то «стихи» связаны с бумажными книгами, а значит — с архивами. Там же найдешь сведения о животном.

Обговорив подробности, друзья разошлись.

— Ну, как место? — спросил Реклю.

— Как тебе сказать, — замялся Бимов. — Я нашел место, где цветы находились в естественных условиях и в изобилии. Но это… кладбище!

— Что-что? — у Реклю глаза полезли на лоб.

— Обычное, сельское, всеми забытое кладбище. Там и были цветы.

— Ты их привез?

— Конечно! — сказал Бимов, доставая из футляра букет.

— Но они же — бумажные!

— Ну и что?

— Я что-то не слышал, чтобы книги печатали на цветах!

— Но если вдуматься, то в этой истории цветы, стихи и книги связаны. Прадедушка сочинял стихи, рвал цветы, а стихи хранились в книгах. Логично?

— Для «быка» во всяком случае, — Реклю попробовал понюхать цветок. — Но он ничем не пахнет, только пылью!

— Да запах от старости повыветрился. Придется восстанавливать. Я узнал, что лет сто назад одеколоны назывались сортами цветов. Например, «Тюльпан», «Гвоздика», «Астра». Если самих цветов не найти, то найдем одеколоны, вот и запах!

— Ну, ладно, второй элемент есть. А как насчет росы?

— С росой еще проще. Я узнал, что роса — это капельки воды, выступающие на цветах.

— Он писал «сверкает», «разноцветная».

— Сделаем так, что засверкает! У меня все. А что у тебя?

— Начнем с животного. Посмотри на этот рисунок. Это здание называется «теремок», а вот это животное — лягушка.

— В дневнике сказано «лягушонок»! — стал придираться Бимов.

— Разница здесь, по-моему, в том, что лягушка — женского пола, а лягушонок — мужского. Как это выражается внешне, не имею представления, а «бык» и подавно не разберется!

— Ну, ладно, сойдет, — согласился Бимов. Во всяком случае, мы ясно представляем себе облик и размер животного по отношению к зданию. Ну и гадость! И как такое может нравиться? Что у тебя дальше?

— Стихи, тут дело хуже. Мне удалось выяснить, что стихи — особый вид изложения, когда информация подавалась в особо сгруппированном виде. Удалось найти образцы.

— В чем же дело?

— Загвоздка в том, что дед сам сочинял стихи, помнишь? Хочет того же и «бык». А писание стихов, судя по всему, процесс сложный и индивидуальный, через запись его не передать.

— Что предлагаешь? — нахмурился Бимов.

— Исследуя стихи, я установил, что особую роль в них играли ритм и цикличность подачи информации. Их мы и зададим «быку», остальное — его дело. Считаю, что этого достаточно.

— Ну, если ты так считаешь, то я — пас, согласился Бимов. — Итак, мы имеем все компоненты для моделирования.

— Так-то оно так, да только «бык» потребует оригинал — «цветущий луг», чтобы его уничтожить, «цветы», чтобы их сорвать. Я не вижу выхода! признался Реклю.

— Друг, ты меня еще не знаешь! Да, «бык» потребует оригинал — луг или голову, которая этот луг будет помнить.

— Так где же искать теперь эту голову? — удивился Реклю.

— Ты помнишь Холкина, спившегося художника, услугами которого я не раз пользовался? Парень обладает одним достоинством: ярким воображением.

— Ты хочешь использовать его как резонатор?

— Сначала мы смоделируем ситуацию, потом пропустим ее через Холкина, чтобы он хорошенечко в нее вник. А «быку» представим его как очевидца, который рвал в молодости цветы на лугу. Ты, когда будешь его зондировать, возьмешь с поверхности памяти, то есть нашу модель, доведенную Холкиным до блеска. Что скажешь?

— Скажу, что ты — гений!

— По этому поводу надо выпить! — заявил Бимов.

После того как друзья опорожнили бутылку, на Реклю, как обычно, нашла меланхолия:

— Тебе не кажется, Бимов, что мы — жулики?

— Не кажется, — честно признался тот. — Неужели ты думаешь, что на свете остался хоть один человек, который помнит, что значит рвать цветы на лугу или сочинять стихи?

— Я не об этом. Я о моральной стороне дела.

— Ах, о моральной! Эк, тебя развезло, интеллигент, — Бимов огорчился. Что касается морали, то мне кажется, что мы с тобой — великие люди, занятые благородным трудом. Мы сохраняем для потомков бесценные крупицы прошлого, почти утраченные, его запахи, его цвета и голоса. И дело не в «быке», наша запись рано или поздно всплывет, станет эталоном. По ней люди будут помнить, что значит гулять по цветущему лугу, рвать цветы, сочинять стихи…

— Да уж, узнают, — ухмыльнулся в рюмку Реклю.

— Пошел вон! — услышал Реклю и удивленно закрутил головой, не находя хозяина.

— Я, собственно, с заказом… Тут было не заперто…

— Пошел вон, — снова прозвучало с нажимом, и Реклю заметил пустые подрамники. «У него, наверное, творческий кризис», — решил он, но обратного пути не было, и он сел на одинокий стул.

— Я кому сказал? — вновь раздался зычный голос, и появился его обладатель, маленький человечек.

— Я вот шел мимо, смотрю: открыто, дай, думаю, зайду, — врал напропалую Реклю, чтобы не слышать трубного голоса хозяина. — Дело в том, что имею склонность…

— К чужим квартирам?

— К вашему таланту. В последнее время вы не выставлялись, вот я и думаю: не заболел ли наш славный живописец?

— Все! Кончился живописец. Офи-ци-ально! — проговорил Холкин, а Реклю стал медленно понимать, что тот пал жертвой нового закона «О защите творчества».

— Карантин! Так что прошу выметаться и не бередить мне душу!

— Понимаю, — Реклю стал действительно понимать, что заготовленное предложение о заказе прозвучало не к месту. — Я, собственно, пришел выразить свою солидарность… в душе.

— Что в душе?

— В душе я тоже художник, а душа болит, как и у вас…

— Ну что же, поговорим по душам. Может быть, ты и бутылку принес? Для души?

— Ага, — Реклю полез в портфель, мысленно благословляя предусмотрительность Бимова, который вручил ему насильно бутылку: «Это вам для большей художественности».