— На два слова, сержант.

Полицейский рассматривал его озабоченно, но без всякого удивления.

— Это ты? Я все знаю. Пошли в участок.

Участок был открыт. Единственная комната делилась барьером на две части. В одной стучал на телеграфе молодой человек с унылым лошадиным лицом. В другой располагался полицейский участок в виде одного голого стола. Сержант прошел к нему, снял фуражку и основательно уселся. За его спиной, на стене висели портреты пяти диктаторов Шедара. Они никогда не были особенно милы Марку, но сейчас они были символами законности.

— Так что ты от меня хочешь? — спросил сержант.

Марк был слегка огорошен этим вопросом, но заговорил:

— Во-первых, я должен зарегистрировать свое прибытие в ваш город. Вот документы. Во-вторых, здесь происходит что-то странное, готовится преступление.

Полицейский помолчал, не взял протянутых документов: — Начнем с «во-вторых». Ничего преступного на моем участке не происходит. А вопервых, регистрировать я тебя не буду.

— Как не будете? — Марк был поражен, Вы обязаны это сделать, таков закон.

— Законы я знаю. Но мне говорили, что ты собираешься следовать ДАЛЬШЕ. Можно сказать, что уже проследовал? Что тебя уже нет? Чекки, — обратился он к унылому телеграфисту, — ты не видел, тут никто со мной не приходил?

Телеграфист поднял длинную физиономию и удивленно посмотрел на дверь: Нет, сержант, ты один пришел. Никого с тобой не было.

— Видишь? — полицейский смеясь обратился к Марку. — Если никого не было, кого же регистрировать?

— Понимаю, — Марк видел, что его надежда рушится. — Вы все здесь в сговоре.

Снаружи к пыльному стеклу приникла острая мордочка Горбушки. Марк некоторое время смотрел, как тот моргает и водит выпученными глазами, ничего не видя в комнате.

— А ты не боишься, сержант, что я прикончу несколько человек или тебя, чтобы ты меня заметил?

— Попробуй, — улыбнулся тот и показал Марку дуло пистолета. — Не думаю, что это помогло бы тебе в твоем положении.

Марк мог бы убить его, не трогаясь с места, и пистолет не помог бы сержанту, он ничего не успел бы понять. В корпусе «невидимок», где их долго пичкали различными способами убийства, он научился приему, который назывался «жало». Под верхней челюстью у Марка всегда хранилась сжатая и скрученная тонкая пластина из особого сплава. Ему было нужно лишь сделать неуловимое движение языком и губами, чтобы она, с силой выпрямившись, «выстрелила» в противника. Угодив в веко под глаз, острая и тонкая, как игла, она прокалывала мозг и мгновенно убивала. Происходило это незаметно для окружающих, противник, как говорили в корпусе, «засыпал» без всяких признаков насильственной смерти. Оставалась лишь капелька крови под глазом. И этот смешливый полицейский мог быть ужален сейчас и умер бы. Но он прав, что это даст Марку? Дело не в полицейском.

— Я здесь все расколочу у вас, — продолжал Марк, — потребую, чтобы меня арестовали.

— Этим ты добьешься того, что просидишь под замком все оставшееся тебе время, и только! Советую погулять, развлечься, — сказал сержант и хмыкнул. Хлопнула дверь, вошел капитан. Полицейский и телеграфист встали и почтительно поздоровались.

— Что ты привязался к нашему гостю? — сказал капитан, здороваясь с сержантом. — Не нарушай наших обычаев гостеприимства. Ты что же, решил его арестовать?

— Нет, он сам пришел и потребовал, чтобы я его арестовал, — полицейский оправдывался. — А я ему доказываю, что полиция не богадельня.

— Да, и в этом ты прав. — Капитан хитро посмотрел на Марка. — Оставь это, Марк, здесь ты проиграл. Пойдем, прокатимся по улице, поговорим.

— Я проиграл, когда попал в этот сумасшедший город к людоедам! — со злостью выпалил Марк и покатился к выходу.

Некоторое время они молча передвигались по улице. Марк катился, капитан вышагивал.

Встречные обходили их стороной.

— Ты назвал нас людоедами и этим, конечно, нас обидел. Но знаешь ли ты, что три четверти своего существования человечество занималось людоедством и человеческими жертвоприношениями? Это я так, к слову. Мы не дикари. Просто мы чересчур долго жили в тяжелых климатических условиях, когда из десяти выживали трое. Вся наша мораль сводилась к вопросу выживания. Мы не боимся расчленять свои представления о мире на элементарные понятия. Например, что лучше: один или много, чужой или свой?

— Вы дикари!

— Нет, мы люди, новые люди. Ты не понимаешь нас. Каждый из нас не колеблясь принес бы себя в жертву. Поэтому мы с легким сердцем требуем того же от тебя. Жертвовать — это для нас естественно.

— Разбирались бы сами. При чем здесь я?

— Каждый из нас связан семьей, мы не можем делать детей сиротами. Каждый занимает свою ячейку, потеря одного отразится на всех. А ты — другое дело, ты чужой.

— Как можно верить в дикарских богов и в жертвоприношения? В них даже не все альмеки верили. А вы — земляне!

— Как можно верить? А ты спроси, как можно дышать. Вера, пусть даже примитивная, всегда помогала выжить. Если ты не веришь и никакого Юэля нет, бояться тебе нечего. Животные возвращались живые и здоровые.

— Только взбесившиеся?

— Из людей там не был никто, — уклончиво заметил капитан. — Мне не хотелось бы связывать тебя и подкладывать туда, как свинью. Я надеюсь, что ты пойдешь сам.

— Скажите еще, что это мой долг.

— Нет не долг, а выше — предназначение. Ты сделаешь это для нас. А мы сделаем для тебя все, что захочешь. До полуночи город твой, распоряжайся нами. Мы сложим о тебе песни, ты станешь для нас вестником богов.

— Бред какой-то! Заколют как свинью, а потом будут славить в песнях. У меня это в голове не укладывается.

— Никто тебя закалывать не будет. Ты просто пойдешь на встречу с Юэлем и постараешься столковаться с ним, попроси у него дождя. Вот и все.

— Сущие мелочи! Все очень просто, вот только никакого Юэля нет и быть не может. А есть какой-нибудь древний, всеми забытый зверь, который обитает здесь где-нибудь.

— Может быть, — согласился капитан. Обойди наш поселок, Марк, посмотри на наших детей и стариков, сейчас они у нас появились, а раньше их не было. От голода они всегда погибают первыми.

— Черт возьми! Пойду я или нет, это вам не поможет, не спасет от засухи. Если пойду, наткнусь на зверя и погибну, то жертва будет напрасной. Дело не в Юэле, не в звере и не во мне, а в том, что земляне нарушили климатический баланс планеты и Шедар высыхает, его природа погибает. Вам нужно переселяться отсюда, а не приносить, в жертву первого встречного.

— Возможно, ты и прав, Марк. Мы над этим подумаем. А пока — доведи дело до конца. Готовься, в полночь Горбушка отведет тебя куда нужно. Прощай, капитан резко повернулся и ушел, оставив Марка стоять посреди улицы.

На небе — ни облачка. Где ты, дождь? Ни один человек на свете не ждет тебя, как Марк.

Он двинулся дальше без всякой цели. Катился и смотрел в открытые двери, во дворы, останавливался, наблюдал. Чужая жизнь раскрывалась перед ним. Ее тонкие прозрачные срезы он разглядывал на свет, как живые картинки. Женщина стирает во дворе, ребенок пускает мыльные пузыри. Два старика греются на солнышке и неторопливо беседуют о чем-то. Мужчина строгает во дворе, котенок играет стружкой. Неужели все это зависит от него? «Нет, — Марк застонал, отгоняя искушение страдать и жертвовать. — Я ничем не смогу им помочь, даже примером!» Он мог бы пострадать за них, и они примут жертву. Примут, но не поймут. А значит, и примера не будет!

Его пригласили в дом и угостили. Он говорил с ними, брал за руки и ласкал их детей.

Они поразили его своей уверенностью в том, что он пойдет. Эта вера была дика и абсурдна, но он чувствовал, что она не может на него не действовать. Они относились к нему так, словно он уже вестник богов, они говорили ему личные просьбы и жалобы для передачи богу. Посланник богов! Смешно. У Гермеса были крылья на ногах, а у него — тележка вместо ног.

Ребенок провел пальцем по шрамам его клейма и спросил: что это? Марк подумал: каким он останется в памяти ребенка? Уродливым обрубком без ног или вестником с крыльями на ногах?