Пришла Диана.
«Вы видели, что ее перевели на полноценное питание?» — спросила она.
Я посмотрела на металлическую стойку капельницы, которая раньше была загружена под завязку, а теперь стала легче. Пакета с прозрачным жидким питанием не было. Все семьдесят дней Джунипер жила только на нем, что, вероятно, нанесло вред ее печени. Теперь она получала по трубке семь миллилитров грудного молока в час.
Вскоре Диана распорядилась добавить витамины и железо, а подачу октреотида постепенно сократить.
«Вам, пожалуй, уже нужно подумать о детском автомобильном кресле, — сказала она. — Ей не так долго осталось здесь находиться».
Я месяцами — нет, годами — ждала, когда появится повод купить автомобильное кресло.
Теперь, когда приближалась предполагаемая дата появления Джунипер на свет, Диана впервые сказала, что малышка, вероятно, все же покинет больницу. Я ощутила эйфорию, но вскоре это чувство сменилось волнением. Остаток дня мы с Томом были озадачены. Нас лихорадило, накатывали слезы.
«Что со мной такое?» — спросил Том.
Вечером мы уехали из отделения интенсивной терапии. Взяв нашу собаку Маппет и захватив ее любимый теннисный мячик, мы отправились на пляж Форт Десото, который являлся частью цепочки крошечных островов рядом с самой южной точкой округа Пинеллас.
Был будний июльский вечер. Австралийские сосны возвышались над песком рядом с мангровыми деревьями и юниолой метельчатой. Велосипедисты и роллеры проносились мимо старой крепости, палаточных лагерей и прокатов каяков. Собачий пляж находился чуть дальше и представлял собой участок чуть менее чистого песка, чем белая пудра, что покрывала более популярные участки береговой линии. Мы ушли на самый конец пляжа и стали бросать Маппет мяч, а она носилась за ним. Был сильный ветер, волны сталкивались друг с другом и наперегонки мчались к берегу. Уши Маппет развевались, она виляла хвостом и словно пританцовывала.
Пока я наблюдала за тем, как Маппет носится вперед-назад по пляжу, я поняла, почему мы упали духом. На протяжении нескольких месяцев мы измеряли время минутами и часами. Мы никогда не заглядывали вперед, не подвергали себя риску разочарований. Теперь все изменилось.
Надежды, которые мы так долго подавляли, переполняли нас.
Том крепко обнял меня.
Часть 5
Небо
Чудо заключается в том, что мы способны любить друг друга. Вот и все. Конечно, это и было главным.
Каждый день с Джунипер был чудом. Она изменила наш мир.
Келли: главное — быть рядом
Наступило третье августа. Предполагаемая дата родов.
Эта дата записалась у меня на подкорку, и наступление ее казалось мне очень важным событием. Однако вместо пухлого краснощекого новорожденного у меня был больной госпитализированный четырехмесячный ребенок. Тома не было в городе. Я не находила себе места.
С того момента у Джунипер было два возраста: реальный и предполагаемый.
Ей было уже 113 дней, но по развитию она соответствовала новорожденному ребенку.
Наша медсестра Кэрол-Тиффани прочла все мои эмоции на моем лице. Она отправила ассистентку по уходу за пациентами Брук в родовое отделение, чтобы привезти колыбель на колесиках. Мы с Брук раздели Джунипер и завернули ее в одеяло с рисунком из голубых и розовых отпечатков стоп. Именно такое одеяло можно увидеть на фотографии каждого американского новорожденного. Мы надели на нее шапочку, и та подошла по размеру! Затем взвесили ее: один килограмм восемьсот граммов. Сделали отпечатки ладоней и стоп. Диана подписала формальное свидетельство о рождении, а Брук прикрепила к кроватке Джунипер табличку с надписью: «С днем рождения меня!»
Я пыталась вообразить, что бы я чувствовала, если бы действительно родила ее в тот день, ничего не зная о прошедших четырех месяцах и не помня, каким слабым младенцем весом в полкило она была. Я бы отдала что угодно, лишь бы избавить ее от боли и позволить ей находиться в матке нужное количество времени. Я так хотела, чтобы медсестра положила ее мне на грудь, чтобы Том со слезами на глазах делал фото, услышать ее пронзительный и здоровый плач, заполняющий палату. Но нам с ней не дано было насладиться этим моментом. Отныне и навсегда мы стали другими людьми. Мы застряли в этой Небыляндии, где-то между маткой и внешним миром. Я узнала свою дочь с тех сторон, с которых лишь немногим матерям удается узнать своих детей. Я увидела, кем она была по самой своей сути. Я представляла ее пророщенным зернышком. Я была свидетелем ее силы и решительности. Я видела, как она меняет форму. Я видела, как она пробуждается.
Мы с Брук стояли над ее колыбелью. Джунипер легко могла приподниматься на предплечьях, поворачивать голову и изучать мир. Она осматривала палату и улыбалась.
Я рассказала Брук обо всех ситуациях, когда я боялась, что Джунипер умрет. Брук кивнула. Оказалось, одной из ее обязанностей было помогать родителям, которые потеряли ребенка. Она делала отпечатки ручек и ножек умершего младенца, а затем дарила их родителям в расписанных вручную коробочках. По ее словам, коробки делали волонтеры. Внутри был маленький костюмчик, прядь волос, несколько фотографий. Брук называла шкаф, в котором хранился целый запас этих коробок, «Шкаф мертвых младенцев».
«Мне несколько раз говорили на всякий случай приготовить коробку для Джунипер», — призналась она.
Кровь отлила от моего лица, и я постаралась сделать так, чтобы Брук не увидела этого. Я была не против узнать горькую правду.
Через несколько дней Джунипер весила уже два килограмма триста граммов. Я сфотографировала ее, лежащую в инкубаторе рядом с пакетом сахара. Тем утром на обходе был доктор Жермен. На Джунипер была зеленая шапочка с двумя фиолетовыми помпонами. Доктор Жермен выглядел удивленным и гордым. Кто-то даже назвал ее чудом.
Теперь Джунипер питалась нормальным молоком. Его уже не нужно было обезжиривать. Чтобы оказаться на свободе, ей нужно было лишь научиться есть из бутылочки, прожить несколько дней без эпизодов апноэ и освоить дыхание без дополнительного кислорода.
Спустя день или два я зашла в фотосалон по пути в больницу и забрала из печати стопку фотографий. По ним можно было пронаблюдать, как она менялась c апреля по май и с мая по июнь подобно персонажу кукольного мультфильма. Мне было тяжело смотреть на ранние фотографии. Я хотела повесить их в палате, чтобы все, кто каждый день приходил к Джунипер, могли видеть, какой долгий путь она прошла.
Я планировала встретиться с подругой Шери в отделении интенсивной терапии. Когда я зашла в палату, специалист по дыханию возился с трубкой, идущей из носа Джунипер. Ей поступал сорокапроцентный кислород, а такой высокой концентрации давно не было.
«Только что был обход, — сказал он. — Вы опоздали на десять минут».
Медсестры не упомянули о каких-либо проблемах, когда я звонила с утра. Джунипер спала, одетая в пижаму с желтыми уточками и такую же шапочку. Заглянула медсестра и сказала, что врачи назначили рентген, но результаты еще не пришли.
Рентген?
За обедом мы с Шери обсуждали коллег и трудности на работе. К тому моменту как мы закончили обедать, я только и думала о том, чтобы поскорее оказаться в отделении интенсивной терапии. Я чувствовала, что что-то не так.
Когда мы вернулись, в палате стоял аппарат УЗИ, большой, как посудомоечная машина. Медсестра удивленно спросила специалиста:
— Когда успели назначить УЗИ?
— Только что, — ответил он.
Я посмотрела медсестре в глаза.
— Пожалуйста, узнайте, какого черта здесь происходит, — попросила я.
Но необходимость этого быстро отпала. Зашла доктор Стромкист. Вся палата словно оживилась.
Рентген показал, что с одной стороны в грудной клетке Джунипер скопилось более тридцати миллилитров жидкости. Хилоторакс вернулся. Доктор Стромкист собиралась выкачать жидкость с помощью шприца. Снова возникла необходимость в обезжиривании молока.
