Коуни сказал Либлингу, что за сорок три года, прошедшие с берлинской выставки, он и его медсестры успели позаботиться о 8000 недоношенных младенцев. Примерно 6500 из них вернулись к своим родителям живыми.
Несколько десятилетий спустя некоторые из выживших пациентов разыскивали Коуни, чтобы поблагодарить его. Одной из таких пациенток была Люсиль Хорн, которая находилась в инкубаторе на выставке в Кони-Айленде. Родившись в 1920 г. раньше срока и весив при этом чуть менее килограмма, она была отвергнута местными больницами, которые отказались принять ее.
«Они мне не помогли, — рассказывала она своей дочери. — Они обрекли меня на смерть, потому что я была недостойна жить в этом мире».
Отец Хорн знал, куда ее отвезти. Он завернул ее в одеяло, вызвал такси и отправился на Кони-Айленд.
«Что ты чувствуешь, зная, что люди платили деньги, чтобы на тебя посмотреть?» — спросила ее дочь. «Это странно, — ответила Хорн. — Они смотрели на меня живую, а это значит, что все в порядке. Девяносто четыре года спустя я все еще здесь, целая и невредимая».
Стоя над инкубатором Джунипер и прислушиваясь к шуму дыхательного аппарата, я не мог не задуматься о происхождении всех этих машин. Было сложно даже представить себе, как много технологий было разработано, чтобы защитить таких детей.
Врачи, которые изобрели инкубаторы и аппараты искусственного дыхания, хотя бы старались что-то предпринять. Я представлял доктора Тарнье, который морозным зимним утром во время обхода в роддоме обнаруживает очередного мертвого новорожденного. Я видел, как менялось выражение его лица, когда он прикасался к холодной коже. Пальцами я ощущал текстуру флисового одеяла, которым он накрывал тело.
Было больно думать обо всех потерях, которые подпитывали его решимость, но я был благодарен этому человеку за его работу.
Мой разум неизбежно вернулся на тротуары Кони-Айленда. Я слышал крики зазывал и ощущал тепло манящих меня огней. Я заплатил четвертак и зашел. Через стекло я увидел суетящихся медсестер и ряды инкубаторов, массивных и примитивных, отдаленно напоминающих машины для попкорна в кинотеатрах.
«Что такое инкубатор? — говорил Коуни. — Это печь для жарки арахиса».
На некоторых черно-белых фотографиях с выставок врач и медсестры позировали на камеру, качая на руках своих загадочных пациентов, иногда сразу двух. Из-под одеял виднелись лица гомункулов, такое же лицо было у Джунипер, когда она только появилась на свет. Ни один из младенцев Коуни не был настолько мал. В те дни порогом выживаемости считались примерно тридцать недель гестации. Но когда я рассматривал фотографии, то видел свою дочь в каждом из них.
Если бы Джунипер родилась раньше срока в те времена, помчались бы мы с Келли на Кони-Айленд, понимая, что на нашу маленькую девочку будут таращиться незнакомцы? Несомненно.
Келли: новый день — новое испытание
Диана сдвинула лоскутное одеяло на инкубаторе Джунипер и открыла отверстия по бокам.
«Ох, малышка, — сказала она. — Малышка, малышка».
Была середина мая. С момента неудачной операции прошло примерно полторы недели. Под бинтом на животе Джунипер была серая рана с неровными краями. Дренажные трубки, установленные хирургом, извлекли, а отверстия из-под них покрылись коркой, однако должно было пройти еще несколько недель, чтобы стало ясно, восстановился ли ее кишечник. Врачи предупреждали нас о рубцевании, непроходимости и отмерших участках кишки, что было самым опасным. Позднее ей предстояло еще несколько операций. Как сказала доктор Мачри, у детей, прошедших через все это, часто не остается здоровых участков кишечника, которые позволяют выжить. У врачей есть для этого термин: «синдром укороченного кишечника».
Укороченный кишечник. Это, черт возьми, уже слишком.
Диана прощупала раздутый коричневый живот Джунипер, ища уплотнения, которые свидетельствовали бы об избыточном внутреннем давлении. Он был мягким. Маленьким кусочком бинта Диана сняла корочку с живота, где раньше была дренажная трубка. Оттуда вытекла странная зеленая жижа. Это нас насторожило. Она стерла ее. Жижа опять выступила.
Диана сказала, что это был кал. Он выходил оттуда, где его быть не должно.
О подобном я даже подумать не могла.
«Малышка, малышка, малышка», — сказала Диана.
Как всегда, Диана сохраняла удивительное спокойствие. Она обдумывала ситуацию в течение нескольких секунд, а затем сказала, что это мог быть хороший знак. Возможно, хирургу все же удалось сделать «запасный выход», чтобы дать кишечнику Джунипер немного отдохнуть. Но операция прошла не совсем успешно, и в последующие несколько дней тело ребенка самостоятельно образовало внутри себя так называемую «фистулу». Кал выходил наружу из самого удобного выхода, как дым, который валит из пещеры. Диана сказала, что они подсоединят маленький калоприемник к отверстию под ребрами Джунипер, а проблему с недавно образовавшейся брешью решат позднее.
Я слишком вымоталась, чтобы паниковать, но все же боялась, что наша дочь не справится. Фекалии, которые сочились из живота Джунипер, выглядели ужасно. Возможно, все было совсем плохо, но Диана просто не хотела говорить нам об этом.
Даже у младенцев смерть связана со зловонием и дерьмом.
Диана тихо продолжала работать. Она заметила, что Джунипер подросла. Теперь малышка весила почти килограмм, но значительную часть этого веса составляла лишняя жидкость, поэтому определить ее реальный вес было сложно. Диана кончиками пальцев нежно зачесала назад волосы нашей дочери и прикоснулась к свободной от трубок и пластыря части ее лица.
Сильнейший отек все еще не давал Джунипер открыть глаза. Когда мы прикасались к ее ладони, она практически не реагировала, а только начинала извиваться и дергаться, что было признаком ломки, вызванной обезболивающими препаратами. Мы сделали из нее наркозависимую. Тем не менее резкое прекращение подачи обезболивающих было практически невозможным. Они продолжали поступать в ее тело через капельницу.
«Я хочу задать вам непростой вопрос, — сказал Том Диане. — Помните, как в самый первый день нашего знакомства вы сказали, что некоторые родители настаивают, чтобы персонал продолжал работать с их ребенком даже тогда, когда это потеряло всякий смысл?» Диана кивнула. «Это наш случай?» — спросил он.
Меня удивил его вопрос. Из нас двоих обычно я отличалась излишней прямолинейностью. Однако не задумываться над этим было невозможно. Все наши вопросы казались такими важными и неотложными. Все, что нам оставалось делать, — это наблюдать за младенцами, которые молча хватались за маленькие трубочки аппаратов ИВЛ и практически не двигались из-за успокоительных препаратов. Они не могли озвучить свое мнение относительно того, хочется ли им так жить. Перед нами лежала наша дочь c бугристой, наполненной жидкостью головой и не могла сказать нам, может ли она продолжить выносить всю эту боль.
Прогресс в медицине был поразителен, но все это делалось ради нее или ради нас?
Диана отрицательно покачала головой. Мы еще не зашли слишком далеко.
«И близко нет, — сказала она. — Если ситуация сложится таким образом, я вам обязательно скажу».
Она не призналась нам, что некоторые из ее коллег, видя, как Джунипер то снимают с вибрирующего аппарата, то снова подключают к нему, как ее везут в операционную и обратно, как она отекает, как постоянно увеличивается подача кислорода, наклонялись к ней и шептали одно и то же: неужели родители до сих пор надеются ее спасти?
Однако мы на самом деле не понимали, к чему приведут все реанимационные действия. Она была подключена к аппарату ИВЛ, потому что не могла дышать. Получала внутривенное питание, потому что не могла есть самостоятельно. Мы поддерживали любые вмешательства, которые давали ей шанс на нормальную жизнь. Но если бы ее сердце остановилось, призвали бы мы врачей делать сердечно-легочную реанимацию? Некоторые родители просили об этом снова и снова, слыша, как хрустят крошечные ребра. Мы не хотели обрекать Джуни на это.
