Я всю жизнь посвятил изучению историй и их развязок. Когда я был ребенком, мы с отцом часто смотрели фильмы и я гадал, чем закончится очередной. Поймает ли полиция сумасшедшего убийцу? Выживет ли главный герой после падения поезда в ущелье? Даже тогда у меня хорошо получалось предугадать, чем все обернется. Теперь же я был частью истории, конец которой я не мог ни изменить, ни предсказать.
На пейджере мигнул красный огонек. Мы пошли в конференц-зал этажом выше. Последние несколько минут ожидания были невыносимыми.
Дверь открылась, и вошла доктор Уолфорд. Ее лицо было изможденным, и сердце у меня ушло в пятки. Она сказала, что наша дочь жива, но что прогноз неутешительный. Оказалось, кишечник Джунипер был настолько воспален и поврежден, что пытаться исправить это было бесполезно.
Мы с Келли потеряли дар речи. Был ли хоть малейший шанс, что она выживет? Возможно ли, что проблема решится, когда она подрастет и окрепнет?
«На данный момент нам остается лишь ждать и наблюдать за тем, что будет дальше», — ответила доктор Уолфорд.
Мы были благодарны ей за все. В отделении интенсивной терапии мы увидели, что дочь спит. Я стал писать электронное письмо Нэту, Сэму, Рою, Майку и моим родственникам, в котором рассказывал о состоянии Джунипер. Я был так изможден, что выходила полная бессмыслица:
они установили несколько новых дренажных трубок, надеясь, что они очистят кишечник
Вряд ли, но
Отс
Л
Заснув, я случайно нажал «отправить». Через несколько секунд я проснулся и продолжил.
Но кровяное давление Джуни поднялось, и она опять начала писать
Снова заснул.
Спасибо за любовь и поддерж
На последнем слове я глубоко уснул в кресле.
Келли: «где жизнь, там надежда»
На следующее утро мы с Томом приехали в больницу и, как обычно, с парковки пошли по крытому коридору. Больница сияла неземной чистотой. Коридоры были украшены скульптурами пеликанов и дельфинов в мультяшном стиле. Как всегда, на них верхом сидели дети, в то время как их матери пытались стащить их оттуда и увести в лабораторию на анализы или в регистратуру, чтобы записаться на тонзиллэктомию. Все эти скульптуры вдоль стен были созданы для детей, однако теперь их жизнерадостный вид казался издевкой. Мы прошли мимо странной трехмерной овчарки в солнцезащитных очках, которая высовывала голову из окна автомобиля. Что-то в этой собаке меня напугало. Затем увидели разноцветную металлическую рыбу, которая плыла вдоль стены по направлению к лифту. Я подумала: интересно, к тому моменту, когда я вечером выйду из больницы, останусь ли я мамой.
Я уже практически не помнила, чем занималась раньше и что мне нравилось.
Теперь я любила Тома еще сильнее. Мы стали союзниками в общей битве.
Я любила людей, которые стояли рядом с нами у пластикового инкубатора. Я любила Майка, Дженнифер, Бена и Роя. Однако мне не было никакого дела до работы, которая когда-то характеризовала меня как человека и была главным смыслом жизни. Мне не было дела до еды, секса, собаки, денег и самой себя.
Ребенок, эта маленькая девочка, затмила собой все остальное. Я никогда не слышала ее голоса и не видела ее улыбки, но любила ее всем сердцем.
Охранник посмотрел на наши бейджи: «инкубатор 692. 4/12/11. Джунипер Френч. Отделение интенсивной терапии новорожденных». Тем, кто приходил в больницу ненадолго, выдавали стикеры. Наши бейджи говорили о том, что нашего ребенка еще долго не выпишут. Нас пропустили через закрытые двойные двери южного крыла шестого этажа. Мы прошли мимо стойки администратора, где я каждый раз писала слово «мать» с чувством благодарности и удивления. Затем опять последовали двойные двери, извилистый коридор, дети в одиночных палатах и открытое помещение с самыми тяжелыми и маленькими. Я помогала ей или обрекала на страдания? Была ли я вообще матерью для нее?
Трейси пришла сюда в свой выходной. Я заметила ее, и меня посетило видение. Я тонула в бурном океане, захлебываясь соленой водой и дизельным топливом. Я не могла кричать. Трейси была спасительным буйком, который принесло ко мне ветром.
Ее единственным пациентом в тот день была Джунипер, и это означало, что дела шли плохо. Я хотела умолять Трейси спасти жизнь нашему ребенку.
Пока мыла руки, я рассматривала свои пальцы. У меня были руки моей матери. На тот момент ей было семьдесят, и она все еще работала в больничной лаборатории, не желая уходить на пенсию. Я вспоминала, как она в своей белой униформе приходила забирать меня из детского сада. Я помнила прикосновение ее большого пальца, которым она вытирала молоко с моих губ, шершавого, как кошачий язык. Лосьон для рук стоял рядом с жидким мылом. Я не воспользовалась им — пусть мои руки будут такими же грубыми и натруженными. Как доказательство того, что теперь я тоже чья-то мама.
— Ночь прошла прекрасно, — сказала Трейси. Хотя она всегда боялась нас обнадежить, она сказала, что, к ее удивлению, ночью кровяное давление Джунипер стабилизировалось и концентрацию кислорода ей сократили с девяноста всего до тридцати процентов.
— Она умница, — добавила Трейси.
К нам подошли Диана и хирург. На их лицах тоже читалось удивление.
— Она крепкий орешек, — заметила Диана. — Просто удивительная девочка.
Доктор Уолфорд осмотрела шов под повязкой и проверила дренажные трубки. Она сказала, что о повторной операции не стоит заводить и речи в течение последующего месяца, поэтому нам оставалось лишь ждать и наблюдать.
— Как это может сработать? — спросила я.
— Просто будьте с ней и наслаждайтесь моментом, — ответила Трейси.
Возможно, разрез в ее животе снизил давление внутри брюшной полости, позволив почкам и легким нормально функционировать. А быть может, одна из четырех дренажных трубок, которые хирург установила наудачу, дали результат.
Днем доктор Шакил остановилась у инкубатора Джунипер. Рядом сидели мы с Томом. Мы ждали, когда что-нибудь произойдет, одновременно надеясь, что все будет в порядке. Я, бледная и усталая, свернулась клубком в узком кресле. Доктор Шакил придвинула стул, облокотилась на него и посмотрела на меня. Не помню, чтобы кто-то еще из врачей так делал. Я уже забыла, что врачи могут вообще замечать меня.
«Младенцы очень, очень крепкие», — сказала она. Я просто кивнула, смотря в сторону инкубатора. Доктор Шакил наклонилась ко мне, и я чуть было не разрыдалась.
«Я бы хотела иметь возможность показать вам некоторых из младенцев, — сказала она. — Вы бы посмотрели, как они борются за жизнь».
Она сказала, что врачи делают все возможное, но самая тяжелая задача у пациента. Иногда, когда хирурги опускают руки, младенцы идут на поправку. Бывало и такое, что дети с отверстиями в кишечнике, как наша Джунипер, никогда больше не возвращались в операционную.
Я оперлась подбородком на ладонь и раскачивалась, как умалишенная, продолжая переводить взгляд с врача на ребенка. Доктор Шакил обвила меня рукой.
«Где жизнь, там надежда», — сказала она.
Когда врач ушла, Трейси сняла крышку с инкубатора. Она нежно перевернула Джунипер и уложила ее на белое одеяло с рисунком из голубых обезьянок. Она подгибала его, формировала складки и снова разглаживала их, пока наша дочь не оказалась, словно в гнездышке, в полной безопасности. Я не видела нижней части лица Джунипер из-за лейкопластыря и проводов, как и нижней части ее живота из-за повязок, но я была поражена тем, насколько она красива. Она спала. Ее волосы падали на лоб, закрывая дугообразные брови. Ее руки были перебинтованы и подключены к капельницам, а ладошки сжаты в маленькие кулачки прямо под подбородком.
В ее ушах все еще не сформировались хрящи, из-за чего они не держали форму и скрутились. Трейси нежно поправила одеяло. Она не стала возвращать крышку на место, приглашая меня подойти к дочери.
