Что-то внутри меня надломилось. Я боялся, что могу лишь скользить по поверхности, но не способен при этом углубиться в то, что действительно имело значение, или хотя бы распознать это.
Утром в ванной я едва узнавал мужчину, который смотрел на меня из зеркала. Вокруг глаз простирались морщины, а на лице застыло выражение замешательства, характерное для человека, беспрестанно играющего в прятки.
Мне казалось, что я и не человек вовсе, а только подобие человека. Подделка.
«Понимаешь, нет необходимости притворяться, — говорила Келли. — Мне не нужно, чтобы ты был идеальным. Я просто хочу, чтобы ты был самим собой».
Что я мог ей ответить? Я даже не знал, как вывести на поверхность себя настоящего. Я сомневался, что кому-то из нас он понравится, кем бы он ни оказался.
В декабре, через два с половиной года от начала отношений с Келли, я расстался со своей девушкой. Келли мне не доверяла, и у нее были на то причины.
На протяжении следующих шести месяцев мы постепенно становились парой. Вместе сгребали листья во дворе, гуляли с Хаком, покупали ребрышки-барбекю в фургоне напротив круглосуточного магазина. Я играл ей «Born to Run» и иногда замечал, как она напевает ее в машине, отвернувшись от меня, стесняясь своего голоса. Когда по выходным с нами были Нэт и Сэм, она смеялась над тем, как они подкалывают меня, и вместе с ними убеждала меня купить им трамплин, хоть я и опасался поездок в травмпункт.
Мы вчетвером уже раздумывали, что будем делать на Хэллоуин. Нэт и Сэм планировали устроить вечеринку, а Келли подбрасывала им идеи. Она подарила мне фигурку горгульи в виде крылатой собаки на цепи. Согласно описанию на упаковке, это был «Хранитель надежд и мечтаний». У меня было несколько скелетов натуральной величины и две мумии, которые я каждый год ставил у входной двери. Они держали в руках свечи, бросавшие тени на их серые лица.
Келли пошла дальше и заказала скелет собаки из каталога товаров для ветеринаров.
С мальчиками она вела себя естественно, не стараясь добиться их любви, и с легкостью стала частью их жизни.
Однако я все сильнее убеждался в том, что слишком стар для жизни, о которой она мечтала. Я представлял, как мы поженимся, а потом она забеременеет и сразу же меня бросит. Ребенок останется с ней, а я на пороге пенсии буду вынужден платить алименты. Я с ужасом представлял, как, придя посмотреть игру школьной футбольной команды, буду плестись вдоль боковой линии поля, опираясь на трость, как новый молодой муж Келли будет хватать ее за задницу на какой-нибудь репетиции школьников-скрипачей. Я боялся, что появлюсь на университетском выпускном своей дочери в инвалидной коляске и буду слабо махать ей рукой, испещренной фиолетовыми венами. В конце концов я окажусь в доме престарелых, а наша дочь будет ныть каждый раз, когда мать напомнит ей, что меня пора навестить.
— Мам, но у него слюни текут.
— Знаю, дорогая. Но он все равно тебя любит.
Я боялся, что умру от сердечного приступа и не увижу, как будет взрослеть наш ребенок. Сколько бы лет мне ни оставалось, я не видел себя в качестве мужа Келли. Я не хотел, чтобы в доме были питбули. Я не представлял, как буду менять подгузники, катать коляску по аэропорту и засовывать термометр в детскую попку в пять утра. Мне хотелось отправиться со Спрингстином в тур по Европе или плескаться в чистых голубых водах, окружающих какой-нибудь греческий остров.
Дождавшись ночи, когда Нэт и Сэм были у своей матери, я сказал Келли, что нам нужно поговорить. Она услышала то, что ожидала, и приказала мне заткнуться.
«Это не ты бросаешь меня, а я тебя», — сказала Келли, утомленно улыбнувшись, как человек, много раз репетировавший свою речь.
Она сказала мне, что я изменщик, лжец и жалкое подобие мужчины. Будто в замедленной съемке она встала и направилась к двери. В комнате не осталось практически ничего из ее вещей. Зная, что этот день приближается, Келли неделями перевозила свою одежду, освобождая дом от следов своего присутствия. Я был слишком погружен в себя, чтобы это заметить.
Когда она ушла, я вновь задержал дыхание, как в полночь, проезжая мимо остановившихся часов.
Только теперь я по-настоящему умер.
Ураган «Катрина» настиг Новый Орлеан в следующий понедельник, и выпуски новостей переполнили видеоролики с трупами, плавающими на поверхности грязной воды.
Я зашел в отдел новостей и уставился в монитор своего компьютера. Стол Келли пустовал на протяжении следующих двух недель, пока она не объявилась, охваченная тихой яростью. Когда мы встретились у лифта, она прошла мимо, словно не заметив меня.
«Серьезно, — сказал я. — Ты этого хочешь?»
Горечь от расставания не исчезала неделями. Нуждаясь в совете, я обратился к Майку Уилсону, нашему редактору и общему другу. Майк терпеливо слушал меня, пока я просил его помирить нас. Он сказал, что, хоть ему и очень жаль, он ничего не может сделать. Выхода не было. Из другого конца кабинета я наблюдал, как Келли похорошела и излучала ауру ликующего пренебрежения ко мне. Она улыбалась и смеялась с женщинами-коллегами, которых я считал своими друзьями, но теперь они избегали встречаться со мной взглядами.
Я решил отвлечь себя походом в торговый центр. Был конец сентября. Нэт и Сэм все еще с нетерпением ждали нашей вечеринки, поэтому я не мог ее отменить. Войдя в магазин, я увидел недавно оформленную к Хэллоуину витрину. Рассматривая горгулий и восхищаясь их огрызающимися лицами, я вдруг вспомнил о собаке на цепи, которую мне подарила Келли. Хранителя надежд и мечтаний. Так его звали, черт побери.
Не знаю, сколько я так простоял, но вдруг все осознал, сам того не ожидая.
Меня словно что-то ударило, когда я вспомнил о дочери, о которой мечтал с детства. Разве не в этом заключалась главная причина, по которой меня так тянуло к Келли? Разве во время нашего первого ужина, задолго до начала наших полуночных свиданий, я не говорил ей, как сильно хочу держать на руках свою дочь?
Приехав домой, я плакал и разговаривал сам с собой, вышагивая по комнате, не находя себе места.
Я разыскал психотерапевта, который помог мне пережить развод. За несколько недель многочисленных сеансов она помогла мне осознать все ошибки. Я сказал ей, чего хотел на самом деле, и она спросила, уверен ли я в этом.
Как-то вечером, сидя в гостиной, я открыл свой ноутбук.
Духи уже стояли перед большим окном первого этажа.
Они, как часовые, были у меня за спиной и слушали, как мои пальцы бегают по клавиатуре.
Я писал несколько часов, удаляя все и начиная заново, пытаясь подобрать слова, которые доказали бы ей, что я настроен серьезно.
В 02:44 я нажал «отправить».
Келли: последствия урагана страшны, но поправимы
Воды залива были спокойными, по-ноябрьски холодными и настолько бледными, что сливались с небом на горизонте.
Я выросла на этом заливе, хлюпая ногами по песчаному дну, но никогда не заходя глубже, чем по шею. Я глотала воду, пытаясь доплыть на животе до берега. Я забрасывала рыболовный крючок в мрачную водную гладь, сидя в лодке. Я восхищалась заливом, только находясь на расстоянии, в безопасности, как люди восхищаются животными в зоопарке или произведениями искусства в музее.
Теперь я стояла на скользкой палубе «Анастасии», четырнадцатиметровой лодки, реликвии прошлого, которую сняли с якоря у берега Тарпон Спрингс во Флориде. Я готовила репортаж об одном из опасных занятий. На работе мне приходилось забывать о том, кто я есть на самом деле. Прошло почти три месяца с нашего разрыва и месяц с того момента, когда я получила электронное письмо от Тома. Я плыла по течению. Я смотрела с палубы во всех направлениях и не видела ничего, кроме воды и неба.
«Русалка!» — позвал меня Тассо.
Он был загорелым и сильным, как бык. Если бы я искала героя, который смог бы отвлечь меня от проблем, он бы легко справился с его ролью. Тассо был одним из последних греческих ловцов губок на дне океана, зарабатывавших этим на жизнь. Ему довелось выколоть морскому окуню глаз и ударить акулу по носу.
