Это был сон наяву. Я засыпал за рулем на светофорах, стоя на кухне, в каждом кресле, в которое я садился. Я стал презирать записи детских голосов в больничных лифтах, которые с таким удовольствием напоминали нам о том, куда мы направляемся.
«Вниз!» — чирикал один из голосов.
«Да, вниз! — говорил я вслух. — Вниз, на девятый круг ада!»
Расслаблялся я только тогда, когда читал своей дочери. Мы были уже на середине «Философского камня».
Гарри пережил свой первый урок управления метлой и поучаствовал в матче по квиддичу. Мы с Джунипер парили вместе с ним над крепостями и башнями, пытаясь поймать золотой снитч.
Чем дальше мы продвигались по страницам книги, тем больше, казалось, она ей нравилась. Когда я читал, показатель содержания кислорода в ее крови всегда был выше девяноста. Когда я прекращал чтение, показатель часто падал.
«Вам лучше не прерываться, — сказала мне одна из медсестер. — Ей явно интересно».
Пока я терялся в коридорах Хогвартса, Келли была сосредоточена на ребенке. Она была обеспокоена тем, что, как ей казалось, живот Джуни снова увеличился. Я этого не замечал. Все, кому мы больше всего доверяли: Трейси, Диана и доктор Шакил, — были не на смене. Келли попросила старшую медсестру осмотреть Джунипер, но та была чем-то занята и не уделила достаточного внимания нашему ребенку. Следующим утром, когда Диана вернулась, я разыскал ее, но слушать меня она не стала. Я не отступал от привычной мне дипломатичности, но позаимствовал у Келли немного ее прямолинейности.
— Мы не боимся быть занозой в заднице, — сказал я Диане. — Просто мы не знаем, когда именно нужно быть ею.
Диана рассмеялась.
— Вы должны быть занозой в заднице каждый раз, когда вас что-то настораживает, — ответила она.
В тот день врачи обнаружили несколько новых отверстий в кишечнике Джунипер и установили в ее живот две дополнительные дренажные трубки. Келли была права. Она знала, что что-то не в порядке. Я, как и все остальные, этого не заметил.
В тот день я почитал ей совсем немного. Джунипер была слаба после второй операции, и ей требовался отдых. Медсестры больше не говорили о том, какая она сильная. Казалось, что запас ее бойцовского духа истощился. Врачам не удавалось стабилизировать ее кровяное давление, и, даже когда они поднимали концентрацию кислорода до девяноста процентов, он все равно практически не попадал в ее легкие.
Вечером мы с Келли поужинали, а потом помчались обратно в больницу, чтобы успеть к приходу ночной смены. Мы ехали по автомагистрали, больница уже отчетливо виднелась вдали, на шестом этаже горел свет.
Я говорил себе, что я жалкий. Дурак, который поверил, что сможет защитить свою дочь, читая ей книгу.
Вдруг она никогда не узнает, что стало с Гарри, Роном и Гермионой? Внезапно страх и печаль, которые я старался держать в себе, стали вырываться наружу. Я не мог дышать. Я был не в силах сделать так, чтобы мои плечи не содрогались. Я свернул на обочину и упал на руль.
«Что случилось, милый? — спросила Келли, поглаживая меня по плечу. — Скажи мне».
Я не смог ничего выговорить.
Сэм, который до сих пор не вылечился от бронхита, еще не видел Джуни. Я думал о том, что если она сейчас умрет, то никогда не встретится со своим братом, а тот так и не почувствует ее самурайскую хватку, когда она обхватит его палец. День матери был не за горами, и мы проведем его у могилы нашей дочери. Джуни никогда не увидит Маппет и не обнимет ее за шею. Она никогда не окажется в своей комнате, которую Келли так красиво оформила оранжевым ковром с обезьянкой и стоящими на полке книжками с картинками. Наступит Хэллоуин, а она так и не нарядится божьей коровкой и не пойдет по домам собирать сладости. На Рождество она не увидит гирлянду на елке. Каждый год мы вешали игрушки, на которых были детские фотографии Нэта и Сэма, фото маленькой Келли в снегу и младенца-меня, съежившегося на коленях у Санты. Какую фотографию мы возьмем для ее игрушки? Если ее не будет с нами, захотим ли мы вообще ставить елку? Она никогда не повзрослеет. Никогда не узнает ничего, кроме коробки, в которой она росла, и тьмы ящика, в котором она окажется после кончины.
Но главной несправедливостью казалось мне то, что книга останется недочитанной. Если Джунипер умрет, не дослушав последней главы «Философского камня», она так и не узнает, что такое счастливый конец. В этот день, когда я подошел к инкубатору, меня переполнили эмоции. Выбежав в коридор, из окна я увидел закат, рассеянный свет фар и фонари, протянувшие свои длинные шеи к небу. Наконец я понял, почему последнее время Келли было так тяжело приходить сюда.
Она смотрела правде в глаза, а я прятался от нее. Я пытался убедить себя в своей собственной силе и храбрости, но это было лишь притворство.
На улице было темно. Мое отражение смотрело на меня из черных окон. Насколько старо я выглядел, как нелепо выглядели мои опухшие глаза и седые волосы, которые я несколько дней не расчесывал…
Я говорил себе, что я жалкий. Дурак, который поверил, что сможет защитить свою дочь, читая ей книгу.
Когда я вернулся, Келли спросила, не хочу ли я подержать Джунипер за руку. Я убедил себя в том, что должен быть сильным и что нельзя плакать при дочери, иначе она все поймет. Я глубоко вздохнул и просунул руку в инкубатор. Джунипер была где-то далеко, она видела сны.
«Ты должна поехать с нами домой, — сказал я. — Поехали домой. Поехали домой».
Наконец я открыл «Философский камень» на том месте, где мы остановились: на двухсотой странице, где Гарри и Рон распаковывают рождественские подарки. Гарри достает плащ-невидимку, когда-то принадлежавший его отцу. Я читал тихо, словно пропуская предложения сквозь себя, а затем выпуская их наружу.
Это было единственное, что я умел делать без подсказок.
Келли: тревожные мысли
Я не могла перестать думать об умершем младенце из 696 инкубатора, расположенного через проход от нас. Его мертвое тело неподвижно лежало под одеялом. Я думала о его родителях, которые, спотыкаясь, вышли из комнаты в жизнь, которая, казалось, теперь не имела смысла. Я представляла, как этот день настанет и для меня.
Я представляла его так отчетливо. Медсестры усадят меня в синее виниловое кресло. Они подойдут к Джунипер и нежно снимут пластырь с ее лица. Они отсоединят провода один за другим. Вытащат трубки из ее рта и носа. Выключат монитор. Они аккуратно поднимут мою дочь, завернут ее в одеяло и положат мне на руки. Я практически не буду ощущать ее веса. Ей введут успокоительные, поэтому она не будет мучиться, но будет тяжело дышать. Том захочет подержать ее.
Я недолго побуду матерью. Я попытаюсь сказать то, что должна сказать мать своему умирающему ребенку: «Ты не одна. Я люблю тебя больше всего на свете».
Я запечатлею в памяти ее лицо. Я буду бояться забыть его. Мы будем передавать ее из рук в руки, пока она не охладеет и не посереет. Это займет больше времени, чем кажется. Стетоскоп оставит след у нее на груди.
Мы выйдем из комнаты, не понимая, кто мы.
Том: схватка со временем
Смотреть на Джунипер той ночью было все равно что снова и снова наблюдать, как разбивается самолет. Голубой показатель на мониторе продолжал падать. Ее кровяное давление было угрожающе низким, что могло свидетельствовать об инфекции. Доктор Иа-Иа был на смене, и они с медсестрой и специалистом по дыханию работали с Джунипер несколько часов. Они чуть дальше протолкнули трубку дыхательного аппарата, чтобы увеличить поток воздуха. Они ввели Джунипер больше антибиотиков и сделали все возможное, чтобы поднять содержание кислорода в ее крови. В 21:30 ее все же удалось стабилизировать, и мы с Келли поехали домой, чтобы немного поспать.
Мы знали, что следующий день вполне может оказаться для нашей дочери последним, и нам нужны были силы.
