«Она, возможно, марафон не пробежит», — сказал он. Эти слова звучали так, будто он произносил их уже много раз, и они больно укололи нас.
Я не была готова проиграть даже мгновение будущего Джунипер.
Разумеется, я понимала, что она могла умереть. И расстраивалась я не из-за того, что она не сможет пробежать марафон, а из-за осознания риска того, что она может никогда не начать ходить. Мы это не обсуждали, но, когда пришли хорошие результаты УЗИ, барьер удалось преодолеть. Хотела бы я понимать это тогда, потому что на тот момент я все еще боялась строить планы на будущее. Несмотря на то что она до сих пор оставалась лицом к лицу со смертью и инвалидностью, результаты обследований позволяли предположить, что с ее мозгом все в порядке. Был шанс, что она сможет смеяться, петь и называть меня мамой.
В день, когда она родилась, мы могли позволить ей умереть, и никто бы нас за это не осудил. Теперь нам было бы гораздо сложнее отключить ее от системы жизнеобеспечения. Наша ноша стала еще тяжелее.
Неонатологи часто говорят: «Подождем, пока ребенок заявит о себе». Это значит, что они стабилизируют ребенка при рождении и ждут, когда тот заявит о своих намерениях и желаниях, либо окрепнув, либо ослабев.
Джунипер уже не была плодом. Она стала человеком. Мы видели ее, прикасались к ней и любили ее.
С каждым днем она все увереннее занимала свое место в мире. Мы все еще ждали, когда она заявит о себе, но понимали, что повернуть назад уже невозможно.
Том: выражать любовь можно по-разному
Мы ездили в больницу каждый день и на дороге едва замечали светофоры. Лежа в постели, Келли часто плакала. Я прижимал ее к себе, но это не помогало. Она перестала следить за собой. Нам звонили знакомые, но мы едва вникали в то, что они говорили. Я забывал принимать душ, переодеваться, чистить зубы.
Мне казалось, что я выскользнул из кожи человека, которым я был раньше.
«Я не знаю, что мы должны делать, — сказал я Келли однажды утром, пока она, сидя в постели, сцеживала молоко. — Как нам пережить все это?»
Она посмотрела на меня и вздрогнула.
Наши друзья стригли нам лужайку, проверяли почту, привозили продукты. Приятели Келли из команды по флайболу спасли бедную забытую Маппет, забрав ее к себе. В день, когда Джунипер родилась, наша подруга Шери, фотограф из газеты с зорким глазом, пришла в отделение интенсивной терапии, чтобы сфотографировать нашу дочь на всякий случай. Позднее тем же днем наш друг Стивен показался на пороге палаты Келли и спросил, чем может нам помочь. Стивен был воплощением внеземного спокойствия.
Рой Питер Кларк, который был для меня словно старший брат, каждый день узнавал, как у меня дела. Я встречался с ним в нашей любимой кофейне «Баньян» каждый раз, когда мне требовалась получасовая передышка. Иногда мы говорили о ребенке, а иногда — о пустяках: о минусах флоридской политики, о последнем сюжетном повороте в «Игре престолов», о Еве Лонгории, которая смотрела матчи на дешевых местах стадиона «Тропикана-филд».
Наш друг Майк, занятой редактор и отец троих детей, всегда оказывался рядом с инкубатором каждый раз, когда нам это было нужно. Он приносил нам кофе и старался нас подбодрить.
Мы не знали, справится ли Джуни, но понимали, что Майк, Рой, Шери и Стивен никогда нас не оставят.
Было больно смотреть на маленького ребенка в таком состоянии. Мой отец всю жизнь боялся больниц, и, когда он впервые увидел свою внучку, спящую в свитом из проводов гнезде, он ринулся в ближайшую уборную, где его вырвало. Он снова и снова извинялся перед нами и медсестрами. Он сказал, что его беспокоит желудок. Я верил ему, но не мог не заметить страх на его лице. Я знаю, он был потрясен и хотел хоть чем-то помочь и пробудить в нас надежду.
«Она настоящее чудо, — сказал мне мой отец. — Я знаю, сейчас нелегкое время, но она справится. Я просто знаю это».
Меня слегка затошнило, когда отец озвучил то, о чем я боялся даже думать.
Я понимал, что Келли сейчас нуждается во мне, но, если мы не выйдем из больницы с Джуни на руках, захочет ли она видеть меня в своей жизни.
* * *
В конце концов я осознал опасности, грозившие нашей дочери. Исчезновение ребенка из инкубатора 695, отверстие в кишечнике Джунипер и риск того, что ее кишечник отмирает, сделали невозможным восприятие смерти как чего-то далекого.
Теперь я понял, что мы застряли в неопределенности, где каждый момент балансирует на грани между жизнью и смертью, всем и ничем.
Я не мог просто сидеть возле инкубатора и наблюдать за тем, как Джуни вздрагивает. Каждое утро на рассвете, когда медсестры открывали крышку инкубатора и осматривали ее, я старался быть полезным. Я научился ставить термометр ей под мышку, не повреждая при этом кожу, несмотря на то что Джунипер каждый раз со мной боролась. Я научился расчесывать ей волосы, не надавливая на ее мягкий череп, и протирать ей рот изнутри мягкой губкой, смоченной в дистиллированной воде. Раз в день кому-то нужно было брать ее на руки, пока медсестры меняют одеяло.
Когда Трейси впервые попросила меня об этом, я испугался: а вдруг ребенок развалится на части у меня на руках?
Трейси комментировала каждое мое действие, будто учила меня обезвреживать бомбу. Я просунул свои пальцы под ребенка, собрал все провода и трубки, обхватил ее голову одной ладонью, а тело другой и поднял ее на несколько сантиметров. Я чувствовал, как кости ребенка двигаются.
«Отлично, — сказала Трейси. — Просто подержите ее так».
Трейси появлялась рядом с нами все чаще. Она никогда не объявляла об этом, но мы поняли, что она приняла решение стать нашей медсестрой. В ее голосе я слышал нотки индианского акцента. В старших классах я знал девушек, похожих на нее, и восхищался ими. Эти энергичные девушки гоняли на автомобилях по проселочным дорогам, идущим через кукурузные поля; они были убеждены в том, что хорошо, а что плохо; они ничего и никого не боялись; своими острыми языками они могли любого разрезать, и у них не было ни грамма терпения к тем, кто задавался. Судя по моему опыту, эти девушки превращались в женщин, которые тихо правили миром.
Она сказала мне, что никогда не хотела становиться медсестрой, но отец заставил ее. Много лет назад он отговорил ее мать быть медсестрой и до сих пор чувствовал вину за это. Трейси поступила в школу сестринского дела, но решила перейти в колледж косметологов, как только узнала, что ей придется препарировать кошку. После серьезного разговора с отцом она все же осталась.
«Я рад, что он так поступил», — сказал я.
Мне хотелось поблагодарить отца Трейси. Отцам слишком легко оказаться за бортом жизни ребенка.
С самой беременности, мать является для ребенка центром вселенной, а ее тело — океаном безопасности, поддержки, комфорта.
Отцы могут делать массаж ног матери ребенка, следить за правильностью ее питания и возить ее к врачу, но они остаются вдалеке от своего чада. Мы разговариваем с округлившимся женским животом, надеясь, что, кто бы ни был там внутри, услышит наши слова, смешанные со звуками сердцебиения и дыхания матери. Когда ребенок рождается, он продолжает считать себя и свою мать единым целым. Мать для ребенка — целый континент. Ее сила притяжения нерушима.
Отец играет второстепенную роль. Он наблюдает за тем, как мать ухаживает за ребенком, и понимает, что ему никогда с ней не сравниться.
«Теперь у тебя две работы, — сказал мне однажды отец другого ребенка, когда родился Нэт. — Отныне ты мул и клоун».
Рождение Джунипер было болезненным для всех нас, но оно дало мне возможность помогать своей дочери так, как доводится не многим отцам. Она была более уязвимой, чем любой ребенок, которого мне доводилось видеть, но она все равно была просто младенцем. Книг о том, как обращаться с микромладенцами, не существовало, поэтому мне пришлось справляться самостоятельно. Когда приходил кто-то из лаборатории, чтобы взять у Джунипер кровь, я наклонялся к дочери и говорил ей, какая она смелая. Когда ей делали очередную эхокардиограмму, я пел ей песню Железного Дровосека «Если бы только у меня было сердце» из «Волшебника страны Оз». Ее глаза были зажмурены. Возможно, она видела мои очертания. Но я знал, что она слышит меня, потому что каждый раз, когда я читал ей очередную главу «Философского камня», она затихала.
