Голова и тело Джунипер продолжали отекать. Врачи боялись, что, если отек усилится, из-за натяжения кожи может разойтись шов на ее животе. На теле Джунипер было созвездие из синяков.

Единственное, в чем мнения всех присутствующих сошлись, так это в том, что после операции она стала испытывать сильную боль. Так как новорожденные не могут говорить, медсестры ориентируются по выражению лица и движениям ребенка, используя десятибалльную шкалу оценки интенсивности боли. Четыре балла — слишком много для недоношенного ребенка, Джунипер же, судя по всему, иногда испытывала восьмибалльную боль. Врачи увеличили ей дозу фентанила, более сильного наркотического вещества, чем морфин. Затем кто-то объяснил нам, что у Джуни может развиться зависимость.

Последние рентгеновские снимки выявили сгусток крови в сердце. Периферически-имплантируемый центральный венозный катетер был установлен слишком глубоко, и сгусток образовался на его конце.

Самое плохое — сгусток располагался на одном из самых неудачных мест. Он достигал примерно шести миллиметров в ширину — огромный размер для младенца, весом менее килограмма, и был расположен очень неудачно. Трейси объяснила, в чем проблема.

— Если он начнет двигаться, — произнесла она, — это может быть опасно.

— Опасно? — спросил я пытливо.

Трейси внимательно посмотрела мне в глаза. — Он может оказаться смертельным, — сказала она.

Трейси объяснила, что ПИК немного подняли, но сгусток остался на стенке правого предсердия, очень близко к отверстию, ведущему в левое предсердие. Врачи назначили лекарство для рассасывания сгустка, но доза была низкой. При увеличении дозы сгусток мог разорваться, а частицы его попасть в кровоток, а потом в легкие или мозг. Она могла умереть в одно мгновение.

Закончив, Трейси снова посмотрела на меня.

— Вам стало легче? — спросила она.

Я кивнул. Наконец я был готов взглянуть правде в глаза. Я перестал пребывать в сказке, а репортер, живущий во мне, навострил уши.

Я хотел знать, как работает отделение интенсивной терапии и как врачи делают прогнозы.

Доктор Шакил, которой мы доверяли, считала, что кишечник Джунипер разорвался, просто потому что был недоразвит и слаб. Другой врач, Джоана Мачри, беспокоилась, что он был поражен некротическим энтероколитом.

У доктора Мачри был мягкий голос и доброе лицо с большими карими глазами, из-за чего она напоминала мне спрингер-спаниеля. Эти глаза были особенно загадочными, когда она рассказывала о мрачном будущем, которое могло нас ожидать. По ее словам, через несколько недель, когда Джунипер была бы готова к еще одной операции, могло оказаться, что ее кишечник уже атрофирован.

Пропасть между диагнозами сбивала нас с толку, но мы сталкивались с этим снова и снова. Этот врач считал, что отек вызван количеством жидкости, которое вливают в нашу дочь, в то время как тот полагал, что отечность свидетельствует о наличии инфекции. Один настаивал на том, чтобы резко снизить дозу кислорода, другой же предлагал действовать постепенно.

Дома мы просматривали книги и медицинские журналы, и большая часть того, что мы из них узнали, шокировала нас. Как оказалось, неонатология построена на страшных ошибках: на технологические прорывы в этой области никто не обращал внимания; новые методы спасения жизни долгое время оставались незамеченными; поспешно назначались лекарства и методы лечения, которые сильнейшим образом травмировали младенцев или даже убивали их.

Первые десятилетия существования неонатологии характеризовались значительными переменами к лучшему. На протяжении веков в медицине мало внимания уделялось младенцам, и ответственность за них перекладывалась на матерей. Однако в 1800-х гг. резко возрос уровень детской смертности в Европе. Боясь, что возникнет недостаток молодых работников и солдат, необходимых для расширения колониальной империи, власти Франции открыли родильные дома и специальные учреждения по уходу за младенцами.

Стефан Тарнье, главный в то время акушер во Франции, признавался коллеге, что испытывал душевные муки, когда, приходя в парижский родильный дом холодными утрами, видел, что многие «хилые младенцы» коченеют под своими хлопковыми одеяльцами. Затем Тарнье посетил зоопарк Парижа и восхитился хитрым приспособлением для согревания куриных яиц.

После разработки более совершенных моделей инкубаторов в 1893 г. в парижском родильном доме было открыто отделение для недоношенных младенцев. Персонал больницы ухаживал за семьсот двадцать одним ребенком. Примерно половина из них умирала, но на тот момент пятьдесят один процент выживаемости был значительным прорывом.

Летом 1896 г. В Берлине открылась Kinderbrutanstalt — детская инкубаторная станция, в которой находилось шесть преждевременно рожденных младенцев из соседней больницы.

Эту «выставку» курировал доктор Мартин Коуни — ученый и шоумен, который демонстрировал недоношенных младенцев на нескольких мировых ярмарках.

Разработанные Коуни инкубаторы обеспечивали младенцам условия, несравнимые с условиями ни в одной американской больнице, но медицинские учреждения упорно их критиковали.

В США инкубаторы использовались очень мало. Они были дорогостоящими, и многие врачи не были уверены в их необходимости. Некоторые полагали, что недоношенным младенцам лучше позволить умереть.

«Эти слабые и больные дети заполонили все больницы для малоимущих, — писала Мэри Миллз Уэст, автор учебника „Уход за младенцем“, распространяемого в 1915 г. Бюро по делам детей США. — Многие из них умирают в раннем детстве. Другие продолжают влачить жалкое существование и производить на свет таких же недоношенных младенцев, как они сами».

Евгеника распространилась по всему миру. Некоторые врачи позволяли «дефективным» младенцам умирать от голода или недостаточного ухода. Так как значительный процент недоношенных младенцев рождался у бедных семей, иммигрантов и представителей меньшинств, специалисты считали, что спасение таких детей нарушает чистоту американской крови.

Они заявляли, что это — «суицид расы».

Шоу Мартина Коуни давало таким младенцам хоть какой-то шанс. Сам будучи иммигрантом, Коуни помогал младенцам всех рас и социальных слоев. Он никогда не брал денег с родителей. Вместо этого он взимал плату за вход на его выставки, расположенные на ярмарках и в парках развлечений. На чикагской выставке «Век прогресса» дети в инкубаторах расположились рядом с бурлеск-шоу, в котором участвовала Салли Ренд, известная своими танцами с веерами.

В качестве места постоянной выставки Коуни избрал Кони-Айленд. Светящаяся вывеска над входом гласила: «Весь мир любит младенцев». Зазывалы прогуливались неподалеку, заманивая посетителей криками: «Не проходите мимо младенцев!» На выставке царили тишина и больничная атмосфера. Рядом с инкубаторами стояли медсестры в белых халатах и чепцах.

Некоторые возвращались снова и снова, чтобы понаблюдать за прогрессом кого-то из детей. Коуни утверждал, что всех младенцев ему добровольно приносили отчаявшиеся родители или врачи, которым не хватало опыта и оборудования для ухода за ними. Он отрицал идею того, что его мероприятие — очередное шоу уродов.

«Всю свою жизнь я пропагандировал достойный уход за недоношенными младенцами, — говорил он. — Все, что я делаю, строго вписывается в рамки морали».

Когда А. Дж. Либлинг встретился с Коуни в 1939 г. на Всемирной выставке в Нью-Йорке, чтобы взять у него интервью для «Нью-Йоркера», доктор уже начал задумываться о выходе на пенсию. Его спина была ссутулена, а волосы и борода поседели. Однако люди до сих пор исправно покупали билеты, чтобы поглазеть на его пациентов.