— Да, я знаю этот ресторан. Ты хотела бы на такси или пройдемся?

— Я предпочла бы идти пешком.

Он оценил ее деликатность, поездка на такси создала бы для него еще один виток в его запутанных денежных проблемах.

Было чудесно идти с ней рядом, болтать о каких-то ничего не значащих пустяках. Но что-то царапало душу. В начале он не понимал, что именно, потом понял — цыганское пение. Снова вспомнилась девушка у костра на пустыре, ее склоненная черноволосая головка. Он попытался разобраться в своих чувствах. То, что он испытывал к Регине, было, в сущности, обыкновенным любовным влечением молодого полноценного мужчины к молодой, красивой и интересной женщине. А девушка, цыганочка с пустыря, существо из иной реальности, то ли создание его воображения, то ли… бог весть! Но она была его недугом, его болезнью… Но, может быть, болезнью, от которой не следует излечиваться?

В зале ресторана Регина умело выбрала столик подальше от эстрады. Но зато оттуда все было отлично видно, а пение не гремело в ушах, а звучало естественно.

Он заказал шампанское, белое вино, черную икру, рыбу, фаршированную грибами, фрукты. Он смотрел, как Регина изящно орудует ложкой, вилкой, столовым ножом. Она уверенным элегантным жестом подносила бокал, наполненный шипучей светлой жидкостью, к изящно очерченным губам. Его охватывало странное чувство, что-то вроде пресыщения.

Значит, — размышлял он, — она, в сущности, существует в двух ипостасях — девчонка-конторщица и женщина-вамп. И это, кажется, все. Больше ничего нового она ему не продемонстрирует. И почти ежевечерне швырять на ветер такие деньги…

На эстраде появились цыгане. Впрочем, они не так уж походили на цыган из той другой реальности. Женщины с пестрыми шалями на плечах и мужчины в русских костюмах с гитарами, укрепленными на лентах, перекинутых через плечо. Зазвучало протяжное, чуть гортанное, чуть диковатое пение. Нет, все это было совсем не то, не то. Но пародоксально напоминало ее, ее.

Песни на русском и цыганском языках сменяли одна другую. Регина откинулась на спинку стула и словно бы позабыла о своем спутнике. Он видел ее профиль, улавливал что-то знакомое, но не мог вспомнить, где он ее видел прежде. Разумеется, не в притоне, где она якобы… или на самом деле… раздевается перед публикой. Бывать в подобных местах он считал проявлением вульгарности и низменного вкуса. Хотя, быть может, это снобизм…

Потом они снова шли пешком. Черное небо расцвело яркими брошками ночных звезд.

— Чудесный вечер, — тепло произнесла Регина. — Я так благодарна тебе!

— Это я должен благодарить тебя, — ответил Пауль задумчиво.

В ее комнате его ждало привычное уже наслаждение. Он сам себе удивлялся: еще недавно он чуть с ума не сошел, готов был благодарить судьбу, пославшую ему такой подарок, и вот… привык… Кажется это сказал опять же Достоевский: «Подлец-человек, ко всему привыкает!» Впрочем, он, как всегда, имел в виду что-нибудь ужасное, к чему привыкать не следует. А вот то, что человек привыкает и начинает воспринимать как нечто обыденное удивительную женщину, дарящую ему необыкновенное наслаждение… вот это как?…

Затем его снова охватило знакомое состояние. Он увидел себя в зимнем городе, это была середина прошлого столетия. Был канун Рождества. Все казалось сумеречным и праздничным одновременно. Окна в домах ярко светились. Он шел по заснеженной улице, в пальто с меховым воротником, в каракулевой шапке пирожком. Она стояла у стены. С непокрытой головой, кутаясь в темный платок, в башмаках, чуть великоватых. Черные волосы рассыпались по плечам. Она не просила милостыню. Просто куда-то шла и приостановилась. Потом пошла дальше, чуть приволакивая маленькие ступни в больших башмаках.

А он был в просторной гостиной. Посреди комнаты установили высокую елку, нарядно украшенную. Его окружали какие-то люди, дамы в декольтированных платьях, мужчины во фраках, дети в матросских костюмчиках, в локонах и бантах. Он что-то говорил, кому-то любезно отвечал. Он тоже был во фраке.

Но думал он о ней. Он сознавал, что это безнадежность, болезнь, тоска. Но он не мог избавиться от мыслей о ней.

Потом он снова повис в черном пространстве.

Туши овец и коз лежали во рвах. Его затошнило. В сумерках слетались вороны. Над сумерками расстилалась чернота. В черноте был он. Вороны раскрывали клювы и каркали. Он вгляделся, вслушался. Они словно бы декламировали, закидывая головы, каркали торжественно и напыщенно. Он почувствовал, что губы его кривит горько-ироническая улыбка.

Снова раздались уже знакомые голоса.

— И сегодня — нет, — мужской.

— Я не устаю повторять о терпении, — женский.

— Но почему это? — мужской.

— Это прошлое и будущее, это он должен миновать, — женский.

Затем — глубокий сон.

После сна последовало пробуждение. Снова Регина массировала ему веки. Было приятно.

— Зачем ты это делаешь? — тихо спросил он.

— Тебе не нравится?

— Нет, наоборот. Просто я хотел бы узнать, это что-то вроде оздоровительной процедуры?

— Нет, ничего особенного. Просто, чтобы стало приятно.

— Действительно приятно.

Он вспомнил, как в первую ночь сказал, когда она, кажется, вот так же массировала ему веки; да, кажется тогда, сказал, что-то вроде: «Меня нет». Она почему-то страшно испугалась, изменилась, сделалась такая жалкая. И просила его никогда больше не произносить таких слов. Ему вдруг захотелось произнести снова. Но он тотчас же устыдился такого желания.

Если бы объяснить себе самому все эти голоса и сны! Право, неплохо было бы!

Теперь они договорились встретиться через два дня.

— Отчего так долго? — спросил он скорее из вежливости, нежели искренне.

— Я буду занята.

«Может быть, и ей уже поднадоела наша связь?»

Встретились в парке, прогулялись. Регина предложила пойти к ней раньше обычного. Он согласился.

Комната казалась прибранной, принаряженной. На столе был сервирован ужин.

— Сегодня какой-то праздник? — полюбопытствовал Пауль. — Может быть, день рождения?

— Нет, нет. Просто мне отчего-то с утра празднично.

— Отчего же?

— Сама не знаю. Кажется, что скоро исполнится одна моя заветная мечта.

— И, конечно, нельзя узнать, какая?

— Нельзя, — озорно улыбнулась Регина.

— И никогда нельзя будет?

— Я не люблю это слово — «никогда». И отчего же никогда? Возможно, когда-нибудь и узнаешь.

— О, я вижу на столе ликер нашей первой ночи.

— Тебе это неприятно?

— Конечно, нет. С удовольствием выпью. У тебя действительно есть бабушка?

— Которая приготовила этот ликер? Да, есть.

— И она живет на горе ведьм — Брокен, там, где происходят шабаши у престола колдуньи?

— Боже, что за поэтический бред ты несешь!

— Но это примерно то же самое, что ты мне сказала о ней в ту нашу первую ночь.

— Должно быть, я опьянела. Она живет в Вернигероде. Такой небольшой городок у подножья средневекового замка.

— Не знаю такого города.

— Ну уж в твоем незнании я не виновата, — она снова засмеялась. — Выпьем, как тогда? — теперь ее глаза заблестели заговорщически. — Я заметила, что ты охладеваешь ко мне…

— Регина!

— Не спорь. Я вижу. Но мне бы не хотелось терять тебя так рано. Я откровенно признаюсь в этом.

— Мне бы тоже не хотелось терять тебя. Мне кажется, мы должны быть более откровенными друг с другом. Настало время. Наверное, я многое расскажу о себе. Возможно, ты поможешь мне. Ты ведь очень умна.

— Выпьем за нашу будущую откровенность.

— За раскрытие сокровенных тайн! — подхватил Пауль с энтузиазмом.

Они чокнулись небольшими рюмками. Он почувствовал, как небо и горло обожгло горячечной сладостью ликера. Голова отяжелела, потемнело в глазах, стало холодно ступням.

«Что это? Неужели все же — ловушка? Но зачем?»

Он уже ничего не видел перед собой. Все покрыл мрак. Сердце чуть замерло от ощущения полета вниз.