— Все? Да, пожалуй. Могла бы, — он явственно расслышал горечь в ее голосе. — Может быть, я и буду иметь все, — лицо ее снова обрело отчужденное выражение — лицо ночной мраморной богини.

— Прости, если я обидел тебя.

— Что ты. Мне хорошо с тобой.

— И мне. А кстати, сегодня утром я хотел вернуться к тебе за этим злосчастным кашне и, представь себе, не мог найти твоего дома.

Она пожала плечами.

— Мой дом в глубине задних дворов, у самой набережной. Вроде бы и нетрудно пройти, но надо запомнить дорогу, — снова в ее голосе зазвучали вчерашние интонации девочки-подростка, такие трогательные для него.

Они вступили в аллею бульвара. Почернелые ветки прикрыл тонкий снежный покров. Под подошвами слабо похрустывала ледяная корочка.

— Я пишу стихи, — рассказывал о себе Пауль. — Подрабатываю в редакциях…

— А я, — озорно заговорила она, — служу. И угадай где?

— Не знаю, — он улыбнулся, очарованный ее непосредственностью.

— Исполняю стриптиз, раздеваюсь на публику, в одном притоне! За это неплохо платят и, как это ни странно, меня уважают там. Знаешь ли, я люблю, когда меня уважают.

— С тобой ничего не странно! Удивительная женщина! Невольно я думаю: что она во мне нашла?

— Просто мне хорошо с тобой.

— Ты позволишь мне увидеть, как ты работаешь? — спросил он осторожно.

— Нет, — она покачала головой. — Это — нет. Это просто работа. И ничего интересного.

Снова эта детская интонация! Пауль поцеловал девушку.

Когда в фойе театра он помог ей снять пальто, она предстала перед ним в скромном шелковом черном платье, отделанном парчовыми вставками. Крохотные голубоватые камешки серег подчеркивали изящество ушей, оттеняли голубизну глаз. На нее обратили внимание, но ей это, казалось, не доставило удовольствия. Паулю передалось ее недовольство и вместо того, чтобы испытывать гордость оттого что рядом с ним красивая женщина, он почувствовал тревогу и какую-то неприязнь ко всем окружающим их людям.

Зазвучали первые такты увертюры. Затем поднялся тяжелый бархатный занавес. Сцена, декорированная пальмами, задник, изображающий пустыню, все это вновь пробудило в его подсознании то стремление к теплу. Стремление это, ровное и даже приятное, осталось и не исчезало. Даже нелепые костюмы, итальянская певучесть арий, знаменитый марш, напоминающий о ресторанной эстраде в дорогих ресторанах, — ничто не могло погасить, уничтожить это стремление.

В антрактах он сознавал свое раздвоение — он снова существовал как бы одновременно в двух плоскостях — Пауль здесь, в театре, с Региной, и Пауль — там, в теплом мареве, еще не могущем воплотиться в четкие очертания. Это мучило его. Он боялся, что Регина заметит это и неверно истолкует как равнодушие к ней. Он сжал ее руку, в буфете они выпили шампанского (денег фрау Минны хватило).

Затем был обратный путь — трамвай, чернота ночи, проход по задним дворам. На этот раз с ним была не озорная и робкая девчонка, но молодая женщина, своеобразная, уверенная в себе и немного загадочная.

В ее комнате он отказался от ужина. Вслед за теплом, охватившим его, явилась мысль о девушке из того, повторявшегося сна. Он ощутил досаду и раздражение.

Но близость с Региной прогнала все Иные, сторонние чувства. Он ощущал только прелесть ее тела, блеск ее глаз, тонул в мучительном блаженстве.

Сон без сновидений унес его в темноту. Но проснулся он, как и в прошлую ночь, еще до рассвета.

Все то же состояние странного бодрствования. Все те же шумы. Топотанье, равномерный плеск струек, шорох сыплющейся снежной крупы. Но ведь сегодня ночью за окном нет ни дождя, ни снега. Рядом спокойно дышала Регина.

Как и в прошлую ночь, он услышал те же голоса, странные, нечеловеческие.

— Он слишком много думает о тебе! — произнес мужской голос.

— Тогда попробуй проделать все это без меня, — откликнулся женский.

— Пока я не вижу никаких результатов.

— Ты полагаешь, это так просто? Результатов придется ждать.

— А твое блядство, это что, тоже обязательно?

— То, что ты называешь таким словом, непременный фактор. Без него невозможно достигнуть должной степени возбуждения.

— Говоришь гладко!

— Твое нетерпение, твои оскорбления в мой адрес…

— Да, где уж тебе понять человека!

— Бывшего человека!

— Но все-таки человека, а не нечистую силу, заведшуюся в старой церкви от заплесневелых облаток!

— Не теряй контроля над собой! Ты можешь сказать лишнее. Он слышит. Будь терпеливым.

Снова Пауля понесло куда-то вниз, во мрак. Он ожидал вновь увидеть забетонированную площадку. Но увидел какое-то обширное помещение вроде тюремной камеры и барака. На нарах сидели и лежали мужчины в полосатой одежде. Но приглядевшись, он понял, что это не люди, а козы и овцы с человеческими жестами и движениями. Но они не говорили, а блеяли. При этом они, кажется, о чем-то спорили и было страшно слышать это блеяние на разные лады, с разнообразными интонациями. Пауль ощущал себя в черном воздухе над ними. Но он не хотел спускаться. Он сделал несколько сильных резких гребков руками и ногами, как при плавании, и поднялся вверх.

Он поплыл вверх и выплыл в ту реальность, где он лежал рядом с Региной в ее комнате. Но возникло ощущение, что можно плыть дальше, что есть еще одна, еще более реальная реальность. Но плыть уже не было сил. Что-то сковывало волю. Пауль уснул.

Проснулся он утром. Наклонившись над ним, Регина нежно массировала его веки. Они позавтракали вдвоем.

— Не забудь, — в прихожей она подала ему кашне.

— Регина, куда ты спешишь по утрам?

— Я не хочу, чтобы мы сковывали, связывали друг друга, — она слегка нахмурилась.

Он понял.

— Хорошо. Считай, что я ни о чем не спрашивал тебя.

Они условились о новой встрече, на этот раз — через день. В программу входил ужин в ресторане, прогулка, и, конечно, ночь в комнате Регины.

Снова она проводила его и указала дорогу под аркой.

— На этот раз, может быть, ты запомнишь, — она улыбнулась своей детской улыбкой.

— Постараюсь.

Пауль дошел до угла. Вдруг им овладело любопытство. Он повернул назад и попытался, как в прошлый раз, отыскать дом Регины. Так. Под арку. Немного пройти. Вот он, обшарпанный серый дом. Окно с оранжевой занавеской под самой крышей. Пауль испугался — если Регина выглянет и подумает, что он следит за ней. Он поспешно ушел.

Регина живет совсем близко от него.

Но он не пошел домой, а отыскал в одном из пригородных кабаков Александера и сумел заставить того вернуть ему долг, несмотря на пьяные протесты. Затем отправился домой, часть денег отдал фрау Минне, остальные оставил на ресторан.

— На лестнице пахнет кошками, — заметила хозяйка.

— Да, я тоже почувствовал. Должно быть, в подъезде завелась кошка, — рассеянно проговорил Пауль.

Фрау Минна кивнула с каким-то странным удовлетворением.

Регина снова была в своей вечерней экипировке — чернобурка, черная шляпка под вуалью, черное платье с парчовыми вставками.

— Куда бы ты хотела пойти?

Он взял ее под руку и повел по улице мимо прохожих, которые вдруг показались ему статистами в театральном представлении, где он и Регина исполняли главные роли.

— Сейчас в городе много русских эмигрантов, — начала она.

— С некоторыми я даже знаком, — заметил Пауль. — Среди них есть несколько интересных поэтов и литературных теоретиков.

— О, Пауль, только не взбирайся на своего конька! Ну, не сердись, мальчик мой. Сейчас меня интересует возможность интересно провести вечер. Я слышала о ресторане в русском стиле. Там, говорят, можно послушать настоящее цыганское пение.

Пауль почувствовал укол ревности. С кем эта необыкновенная женщина ведет беседы с ресторанах? Но ревновать ее — глупо. Надо подавить это в себе в самом начале.