Кения действительно стала для него «мертвой водой», она поставила его на ноги, закалила, отвлекла от горя, как бы отремонтировала его организм. Но «живую воду» для лечения своей души он мог получить только на Родине, так ему казалось. Скоро его сыну, которого Ешода назвала Кишеном, будет четыре года, и Ананд боялся, что, повзрослев, он может не признать его. Эти мысли все больше и больше одолевали его.

И вот, как говорится, в один прекрасный день, играя с дядей в гольф, он начал разговор:

— Дядя, дорогой мой!

Это прозвучало так искренно и нежно, что Джавар выронил молоток.

— Что, Ананд? — удивленно мигая своими серыми выразительными глазами, сказал Джавахарлал.

— Я думал, дядя, что останусь здесь навсегда. Однако теперь чувствую, что мое место на Родине, в Индии.

Последовало продолжительное молчание.

— Пошли в дом, — пробормотал Джавар.

Они вошли в холл и сели на оттоманку.

— Дараян!

— Да, хозяин! — отозвался выросший словно из-под земли сикх.

— Коньяк, содовую и… фрукты.

— Сию минуту.

Действительно, буквально через минуту Дараян выставил на стол изящную бутылку французского коньяка «Наполеон», наполнил рюмки и, спросив, не надо ли еще чего, тихо удалился, почувствовав, что дяде и племяннику предстоит очень интимный разговор.

После выпитой рюмки Джавар спросил:

— Ты все обдумал?

— Да, дядя.

— Значит, покидаешь меня.

— А ты тоже можешь поехать. Купим там, ну, скажем, в Сринагаре, или построим такие же фабрики. Или вложим капитал в любое другое производство. Ты, дядя, богат. Я тоже. Чего еще желать?

— Вот именно, Ананд, чего еще желать? — задумчиво повторил Джавар.

— Значит, поедем вместе?

— Не так-то это просто. Но то, что ты обязан быть счастливым, я знаю совершенно точно…

Наступила глубокая и тяжелая тишина. Джавар не находил нужных слов. Он безуспешно пытался раскурить сигару и, наконец, оставил ее в пепельнице.

— Ананд, и когда ты собираешься?

— Месяца через два. Ведь здесь надо все довести до ума.

— А что доводить? Фабрики работают прекрасно. Ты мне очень здорово помог, очень. Сейчас за такие технологии дадут баснословные деньги.

— Еще бы! — согласился Ананд. — Дом продавать я не думаю. Может быть, еще придется приехать и поохотиться. Будет где останавливаться друзьям.

— Да, иметь здесь дом — это очень хорошо. Земля дорожает с каждым днем. Недвижимость — штука надежная.

В глубине души Джавар не мог согласиться на расставание с племянником.

— Один поэт сказал, что разлука — это смерть в миниатюре, — произнес дядя, с трудом сдерживая слезы. — Роза, которую посадила Деваки, небось уже разрослась там, — впервые за эти годы произнес он имя своей невестки, так как почувствовал, что и сам и племянник уже смогут выдержать это воспоминание.

— Да… — протянул Ананд и нараспев процитировал:

— Боже мой! — воскликнул Джавар. — Кто же написал такие изысканные стихи? Северные арии?

— Да, ты угадал, это стихи какого-то русского поэта, но не помню, какого.

— Может быть, Пушкина?

— Может быть, дядя…

— Как изящно! Каков язык! Какая органичная образность! Нет нарочитой орнаментальности, как это обычно бывает у персов. Да, Ананд, здесь, кроме личного счастья, мне очень не хватает истинной, изысканной духовной красоты в людях. Простоты здесь — хоть отбавляй. Простоты и хищности здесь в изобилии. А вот этой тонкости чувств, как в этих стихах, мне и не хватает в жизни.

— А в жизни это растворено. И лишь поэт может извлечь этот нектар. Хотя ты, конечно, прав, дядя…

— Выпьем, дорогой племянник, за нашу с тобой жизнь, — произнес Джавахарлал, и крупные мужские слезы выкатились из его глаз.

Он смахнул их рукой и выпил коньяк.

— Выпей, Ананд, за нас, таких одиноких на этом свете!

— Да, дядя, за нас, но не одиноких.

— Что ты имеешь в виду? — уставился на него Джавар.

— А то, что нас двое! — отшутился Ананд, хотя на самом деле в его фразе таилась надежда, что когда-нибудь он вновь обретет самое дорогое, что у него осталось на этом свете, — своего сына.

— А-а, понимаю! — ответил дядя. — Тогда порешим вот как. Ты поезжай в Бомбей. И если в твоей личной жизни будут перемены, тогда и поговорим о моем возвращении. Сам понимаешь, на старости лет одному мне оставаться здесь совсем ни к чему. Ну а пока еще силенки есть, буду барахтаться.

— Ну, уж вы скажете, дядя!

— Ладно, ладно, прости, дорогой мой, мой единственный, за мою стариковскую слабость и любовь к тебе, — и Джавар обнял Ананда. Плечи его вздрагивали.

В Бомбее было свежо, ясно и прохладно. Недавно закончился барсат — сезон дождей. Голубое небо нежилось в теплыни. Несмотря на бесконечные потоки машин, запрудившие улицы, дышать было легко.

Ешода вышла в сад и позвала:

— Кишен!

Малыш, лет четырех в коротких голубых штанишках и белой рубашечке с короткими рукавами, аккуратно подстриженный и причесанный, весело играл с обезьянкой. Пестрый попугай выкрикивал какие-то непонятные слова, сидя на стебле широкого и длинного бананового листа.

— Кишен! — повторила Ешода.

Наконец малыш подбежал к парадной двери, разгоряченный, с сияющими глазами.

— Пойдем, Кишен! Время пить молоко.

— Я не хочу молоко! — смеясь воскликнул мальчик и вырвался из рук Ешоды.

Она пошла вслед за ним. Спустя несколько минут ей удалось урезонить озорника и усадить за стол, на котором стоял тонкий стакан с молоком.

— Выпей молоко! — ласково попросила она.

— Я не хочу.

— Не надо капризничать, сынок! Мамочку надо слушаться, — уговаривала Ешода.

— Хорошо! — наконец согласился малыш. — Ты только зажмурься.

— Для чего? — озадаченно спросила мать.

— Зажмурься, мама! — настаивал сын. — И я сразу выпью все молоко!

Ешода закрыла глаза, но открыв их через несколько секунд, обнаружила, что Кишена за столом нет. Молоко осталось нетронутым.

— Вот озорник! Обвел-таки меня вокруг пальца! — и она отправилась на поиски обманщика.

А Кишен тем временем подбежал к деду, который на диване читал газету. На его крупном носу красовались огромные очки.

— Дедушка! — прошептал мальчик. — Спрячь меня, — и он уселся к деду на колени, который, развернув газету, загородил его.

— Где ты, Кишен? — звала его Ешода, входя в комнату. — Убежал! Вот негодный мальчишка! — сообщила она свекру и снова позвала:

— Кишен! Вы не видели Кишена? — спросила она у деда, старательно уткнувшегося в газету. — Где он спрятался?

— Нет, не видел, — спокойно ответил свекор Ешоды, седовласый, стареющий мужчина с благородным лицом.

— Куда он делся? — недоумевающе спрашивала Ешода и направилась в другую комнату.

— Дедушка, я убежал, чтобы не пить молоко, — признался малыш.

— Слушайся маму, а то нам попадет! — с напускной строгостью ответил тот.

Но Кишен засмеялся, довольный своей игрой.

В это время вернулась Ешода и увидела Кишена, который уже сидел рядом с дедушкой на диване.

— Ах, вот он где! И опять от меня убегает! — и кинулась догонять Кишена, который, звонко смеясь, бегал по комнате.

Изловчившись, она поймала сына за руку и повела его пить молоко. Она опять усадила Кишена за стол и сказала:

— Выпей молоко!

Но тот, продолжая смеяться, вскочил, подбежал к деду и сел к нему на колени. Ешода последовала за ним.