Решив, что в таком деле не может быть ничего неприличного, она отправилась на веранду с твердым намерением подслушать все, о чем говорится в комнате. Она дочь и имеет право знать, чем болен ее отец, а потому может подслушивать, вскрывать письма, подглядывать и делать все, что считает нужным.

Не подозревая о том, что не далее как сегодня в полдень отец примерно таким же способом осуществлял свои родительские права в выяснении ее секретов, Джанеки спряталась за шкаф с посудой и бутылками, стоявший в самом углу обширной веранды, увитой зеленью, и стала прислушиваться к тому, о чем шел разговор.

Вскоре мужчины облегчили ей эту задачу, выйдя с сигаретами на воздух. Двоих из них Джанеки сразу узнала — она встречала их в доме, третьего видела впервые.

— Вы не перебрали с утра, дорогой адвокат? — спросил он развязно. — Может быть, мир виделся вам в слишком уж трагичном освещении?

— Уверяю вас, я был совершенно трезв, — с раздражением ответил отец. — Это действительно совершенно то же лицо, можете мне поверить.

Нет, это не консилиум, решила Джанеки. Врачи спрашивают о спиртном, но не совсем так. Тогда о чем же они говорят? Уж не встреча ли с Раджем обсуждается?

— Не каждый, у кого борода, Рабиндранат Тагор, — заметил хорошо знакомый ей господин Тхарма Лингам и первым засмеялся, довольный своим остроумием.

Смех подобострастно поддержали все присутствующие, в том числе и ее отец. Джанеки всегда видела, как менялся отец в присутствии этого человека, что не нравилось ей. Такой спокойный, с чувством собственного достоинства, он сразу же становился каким-то суетливым, угодливым, даже заискивающим перед всемогущим гостем, напоминая ей их дворецкого.

— Говорят, у каждого в мире есть семь двойников, — вступил в разговор знакомый Джанеки, толстяк-мукомол Амбарасан.

— Где-то ходят и ваши двойники, дорогой адвокат, и мои, мне говорили даже, что я немного смахиваю на покойного сэра Уинстона Черчилля. А? Как вам кажется?

«Скорее на мешок с рисом», — неприязненно подумала Джанеки.

— Вчера я видел нищего инвалида. Он страшно похож на вас. Неужели ваш сын? — не унимался со своими шуточками Тхарма Лингам.

Пережидая новый взрыв полуискреннего хохота, Джанеки мучительно пыталась сообразить, о чем идет речь? Неужели ее Радж на кого-то похож, и это имеет для папы такое важное значение, что он собрал всех этих важных господ для того, чтобы обсудить с ними это сходство. Может быть, Радж принадлежит к какому-нибудь клану, конкурирующему с кланом Тхарма Лингама. Может, его отец, о котором адвокат сегодня выспрашивал у Раджа, в чем-то был замешан, и теперь ее папа пытается спасти свое доброе имя и честь своей дочери, собравшейся замуж за сына недостойного человека?

— Да о чем здесь беспокоиться? — пожал плечами Амбарасан. — Парень хочет жениться на вашей дочери? Пусть женится! Будет у вас под присмотром.

— Не под присмотром, а на глазах, все время рядом со мной, чтобы напоминать мне о том, что я хочу забыть! — почти прокричал адвокат и стремительно выбежал в гостиную.

«Да, — вздохнула Джанеки, — похоже, дела мои не так уж хороши. Папа не хочет видеть Раджа. Вот так номер! А ведь Радж такой обаятельный. Что же он может напоминать такого, о чем так тяжело и неприятно думать отцу? Вообще-то он не переносит, когда кто-нибудь заговаривает о процессах, проигранных им в суде или прошедших не так, как бы ему хотелось. Может, он защищал отца Раджа, и тот получил большой срок»? В любом случае вся эта история Джанеки очень не нравилась.

И, как видно, не только ей.

— Адвокат что-то сильно сдал, — вполголоса заметил Амбарасан, склонившись к уху Тхарма Лингама.

— Да, нервишки шалят, — задумчиво ответил тот. — Может наделать глупостей.

— Вот и я о том же. Вся эта история с призраками яйца выеденного не стоит, но ему мерещатся тени прошлого, а это часто заводит в тупик, — продолжал толстяк Френсис.

— Причем неприятности будут у всех нас, а не только у него, — вмешался в разговор третий. — Мы должны принимать меры предосторожности. Думаю, адвокату следует всерьез подлечиться.

Джанеки затаила дыхание, напряженно вслушиваясь, что именно друзья отца намерены предпринять, но тут неожиданно рассмеялся Тхарма Лингам, хорошего настроения которого в этот вечер ничто не могло поколебать:

— Оставьте эти мысли, господа, а не то я решу, что и вы всерьез напуганы привидениями. Что, боитесь мертвых, уважаемый Налла Нингам? А что касается адвоката, то ему действительно нужно подлечиться. Я знаю лучшее лекарство, избавляющее от неврастении: немного бренди смешать с хорошенькой веселой крошкой в короткой юбке и принимать это три раза в день!

— Не слишком ли часто? — захихикал толстяк. — От такого лечения и помереть недолго! В нашем-то возрасте…

— Это тебе, жирный боров, надо быть осторожным, — вмешался третий. — А господин Тхарма Лингам в такой форме, что ему это только на пользу!

— Прошу о моем возрасте не напоминать, — весело откликнулся тот. — Свою старость я держу в сейфе за тремя стальными дверями — пусть только попробует вырваться!

Все трое довольно рассмеялись, а Джанеки с такой злобой сжала кулаки, что поранила себе ладонь длинными ногтями. Она просто ненавидела эту троицу, так легко решающую, как поступить с ней, ее женихом, ее отцом. Кто они такие, в конце концов, что решают нашу судьбу в нашем же доме!

Ей очень хотелось спрыгнуть в сад, чтобы не видеть и не слышать их больше, но она не решилась — вдруг они что-нибудь придумают, от чего будет зависеть их с отцом дальнейшая жизнь. Но разговор о делах был уже закончен, и гости засобирались уходить. К воротам один за другим подъезжали шикарные автомобили с шоферами и увозили своих хозяев прочь из дома адвоката Сатья Мурти, где, как казалось Джанеки, с этого дня поселилась смутная тревога и ожидание беды.

— Я вас всех убью. Кто скажет, что у меня нет для этого оснований?!

При этих словах артисты цирка, плотным кольцом окружившие героев разыгрывавшейся на их глазах драмы, с глухим ропотом отступили назад. От хозяина сегодня можно ожидать чего угодно, даже убийства. Он вполне способен выполнить свое обещание и всадить в кого-нибудь заряд дроби. Сейчас он похож на мечущегося в тесной клетке льва, готового с радостью растерзать первого, кто попадется ему в лапы.

— Меня предали сразу двое: моя родная дочь и тот, кого я считал своим сыном! — кричал Шарма, воздевая к небу руки. — Неужели это сделал ты, Апу? Я отдал тебе свое сердце, а ты обманул меня!

Апу стоял среди преступников, рядом с Мано, ее мужем и добровольно присоединившейся к сыну Кавери, а хозяин цирка бегал перед ними, то хватая ружье, ставшее в последнее время в связи с бурными объяснениями в семье совершенно необходимым Шарме предметом, то бросая его на землю, чтобы призвать богов в свидетели на этом судебном процессе.

Возможно, во всей этой сцене было нечто комическое, но только не для Апу. Сейчас он впервые понял, как глубоко уязвлен случившимся его патрон: непокорностью дочери, ее своеволием, участием самого Апу, обманувшим его доверие, в этой истории. Ему больно, думал Апу, он отец Мано, он любит ее, даже если и был несправедлив и деспотичен в своем намерении выдать ее замуж за избранного им жениха. Он страдает не меньше, чем я, вообразивший, что Мано может полюбить меня, и в одну минуту упавший с небес на землю. Так и он: он думал, что его дочь прислушается к его мнению, что она почитает его, он надеялся, что, вложив в нее жизнь, он получит нечто взамен. И вот теперь Шарма чувствует себя униженным, так же, как он, Апу. И я невольно приложил к этому руку.

— Апу, как ты мог меня обмануть?

Клоун почувствовал внезапно, что на глаза его наворачиваются слезы. Он не плакал в мэрии, когда разбились его мечты, но сейчас ему хотелось плакать — от сочувствия и жалости к этому немолодому и страдающему человеку.

— Ты же знал, что я не хочу ее брака с этим господином, как же ты мог помочь ей выйти за него?