Домой он пришел озабоченный, суховатый, даже забыл купить ребятишкам гостинец, как это делал каждую получку.

Марья, увидев мужа с пустыми руками, посмотрела на него испуганно:

— Аль деньги не получил?

Семен молча вынул толстую пачку бумажек.

— Это что же? Это что же такое? — забормотала Марья, переводя глаза то на мужа, то на пачки денег.

— Ну, закудахтала! — махнул рукой Семен и засмеялся.

Утром случилось то, чего боялся Семен: семеро не вышли на работу. «Где?» — «Известно где, закурили!»

Семен промолчал, сцепив зубы. Зато заругался вертлявый Володька:

— Мы работай, а они пьянствовать!

И ворчал мрачный Хмелев:

— На чужом горбу к обедне ездить хотят… Какая тут, к дьяволу, премия, ежели сразу семеро не работают! Тоже бригада называется!

Перед обедом на яру, возле амбара, вдруг появился Расторгуев. В расстегнутой красной рубахе, без пояса, лохматый, без картуза, он встал, широко расставив ноги, и заорал:

— Эй, начальники! Выходи все на одну руку!

У амбара, на мостках, на барже засмеялись, заулюлюкали, заругались.

— Вон он, Аника-воин!

И Семен сердито засмеялся. Ух, сколько он видел таких богатырей! Это бревно поперек дороги.

— Выходи на одну руку, Семка! Ну? — орал Расторгуев, засучивая рукава.

Грузчики с тачками хохотали и ругались, но никто не остановился, все цепью тянулись по мосткам и берегу. Расторгуев пьяными кривыми шагами подошел к цепи.

— Ну? Выходи!

Он остановился перед тачкой Хмелева, схватил Хмелева за руку, дернул. Хмелев закричал:

— Ты что? Драться?

Трое грузчиков подскочили к Расторгуеву, взяли под руки. Тот вырвался, полез в драку. Цепь остановилась на мостках и на барже, и десятки глоток заорали сердито:

— Дайте ему взбучку, чтобы не лез! В воду его, черта! Сам не работает и другим не дает!

В одну минуту Расторгуева схватили, скрутили, увели за сарай, за ворота, дежурному милиционеру приказали: «Не пускай».

— А-а-а! — ревел Расторгуев на улице. — Все на одного? Я вам покажу!

После работы, как и каждый вечер, собрались на минуту у конторки узнать, сколько сработали. На каждого — больше, чем вчера, но на всех — меньше. И куда меньше!

— Какая тут премия! Поговорить бы надо: или работа, или пьянство. Таких из бригады вон! Верно! Гнать к чертям! Ты вот что, Семен, ты поговори с ними построже.

Когда наутро Семен пришел к пристани — за час до начала работы, чтобы все подготовить, — его встретил Расторгуев — с красными глазами, с мокрой головой:

— Я, слышь, вчера набедокурил. Ты уж не вспоминай, браток!

Семен пристально взглянул на него. И вдруг увидел красные глаза… отца. Вот так же когда-то отец с похмелья бывал смущен ненадолго, а вечером опять буйствовал и дрался.

— Ты не со мной разговаривай, а с бригадой, — жестко сказал Семен. — Вот сейчас соберутся, ты и поговори.

Расторгуев сразу заугрюмел, глаза глянули остро, брови сошлись.

— Ага! Рассердились? Чего это им сердиться? Все одним миром мазаны. Все пьяницы. А в пьяном виде чего не сделаешь? Тут кто-нибудь подстроил. Я узнаю кто.

Он косо, волчьим взглядом посмотрел на бригадира, пошел на берег, глубоко засунув руку в карман, вытаскивая оттуда деньги.

Пока Семен торопливо обходил баржу, причал и амбар, Расторгуев тоже торопливо шел к винной лавке. Угрюмо-ласково он сказал знакомой продавщице:

— А ну, Авдотья Ивановна, отпусти-ка свеженькой литровку.

— Самая свежая! — шутливо улыбнулась продавщица и подала Расторгуеву бутылку водки. — Ты бы закусочки купил…

— На что? Я водку пью голую.

Расторгуев подмигнул, зашел за угол, оглянулся, нет ли поблизости милиционера, и залпом выпил половину бутылки.

— Ха-а! — дохнул он широко открытым обожженным ртом. — Крепка!

Он пошел к пристани и на ходу бормотал:

— Рассердились? Я вам покажу… я вам покажу, как из решета чай пить.

Как раз у конторки собрались все грузчики — на десятиминутное производственное совещание перед началом работы.

— Эй, вы, сердяги! — рявкнул Расторгуев.

На него оглянулись. Он выпил остальную водку и бросил бутылку с яра в толпу грузчиков. Бутылка пролетела через головы, ударилась в стену — осколки засверкали, как брызги.

— Ты-ы! Чалдон. Бурлацкого киселя захотел? — четыре десятка глоток заревели в ответ.

Расторгуев засучил рукава. Четверо подбежали к нему, и минуты не прошло — его волокли уже к воротам.

— Когда он успел нахвататься? — удивленно сказал Семен. — Полчаса назад приходил совсем трезвый.

— Умеючи, нешто долго?

«Пожалуй, я виноват, надо бы просто поговорить, а я пригрозил…»

Перед его глазами мелькнула смущенная похмельная физиономия Расторгуева — и ему стало совестно за себя. В обед он нарочно пошел мимо винной лавки, надеясь встретить Расторгуева, поговорить. И встретил: Расторгуев мертвецки пьяный валялся за углом — головой в бурьян, лицом в землю. Огромные руки беспомощно раскинулись в стороны. Ох, как это было знакомо! Чувство злобы кольнуло Семена в сердце: «Валяется, как свинья в грязи!» И тотчас шевельнулась жалость: точно ли, что человек сам виноват. Он вспомнил детство, мальчишку Никитку… Сам ли виноват?

На другой день Семен встретил Расторгуева уже у ворот пристани, где два милиционера сердито прогоняли его прочь:

— Вчера дрался и нынче драться пришел? Иди домой!

Семен подошел к нему, улыбаясь:

— Опять скандалишь?

Расторгуев оглянулся. Лицо его было измято, смущенно и сердито.

— Не пускают! Работать не пускают! — закричал он.

— Ну-ну, ребята, не обижайте мальчика. Он нынче скандалить не будет. Идем со мной.

Милиционеры посторонились. Старший сказал:

— Раз бригадир на себя ответ берет, мы пропустим.

Бригады еще не было. Семен принялся готовить «рабочее место» — проверять трюм баржи, расчищать место в амбаре, оправлять мостки. Он не сказал ни слова Расторгуеву. А тот — похоже — ждал руготни. И сам приготовился ругаться.

Длинные, двухвершковые, доски мостков были тяжелы, и Семен поворачивал их с напором. Расторгуев деловито принялся помогать.

— Га-га-га! Вот они, работники-то! — закричали на яру.

То подходили грузчики. Два, три заворчали было на Расторгуева — Семен оборвал резко:

— Будет вам! Нашли про что толковать! Аль с вами не бывает греха?

С середины июля на Верхней Волге и на Оке начинается обмеление, суда в Нижнем (ныне город Горький) паузятся, то есть часть груза с них снимается, а крупные суда разгружаются вовсе.

В тот год из-за небывалой засухи Волга обмелела до полуметра на перекатах. Работа грузчиков в порту приобрела особое значение. Бригады работали непрерывно день и ночь. Лучшим бригадам были обещаны крупные премии.

Бригады соревновались упорно. Семен придумывал все новые улучшения, добивался установки конвейеров с баржи на берег, заставил грузчиков носить голицы, потому что голой рукой, как он заметил, грузчики работали не так смело. Наконец он соединил грузчиков в звенья по пять человек — одинаково сильных и ловких — и расчет вел по выработке каждого звена. Так началось соревнование между звеньями уже внутри бригады. И самое было удивительное, что звено Расторгуева шло первым… Ого, что было, когда начинала работать бригада! Будто пожар пылал и на барже, и на берегу, и в амбарах. «Залоги» — то есть «минуты отдыха», «покурим!» — были редки: пять минут в час.

О бригаде уже говорили по всем пристаням города Горького, каждый день писала о ней газета, бригаду стали перебрасывать с одного участка на другой — на прорывы…

Первая декада сентября была объявлена на всем водном транспорте стахановской. На рейде перед городом и ниже города по Волге длинными рядами стояли баржи, ожидая перегрузки и разгрузки. Сентябрь — самый рабочий месяц у грузчиков: надо успеть все сделать до ледостава. Стахановская декада была объявлена вовремя. И в эту декаду бригада Острогорова постановила работать, не считаясь со временем.