— И ты боялась меня?

— Да, порой.

— А порой?

Она засмеялась.

— Какой ты любопытный!

Их позвали. У крыльца уже стоял запряженный парой тарантас. Народ толпился во дворе. Все издали смотрели на Виктора. Ему показалось: все улыбаются радостно. Бородатый мужик подошел к нему:

— Вашу лошадку я изготовил, Виктор Иванович!

Виктор посмотрел в лицо мужику, узнал: это он первый встретил его вчера. Он дал ему десять рублей.

Лиза вышла, одетая в серое дорожное платье, в соломенной шляпе, бросавшей тень на ее розовые щеки. Серые глаза чуть потемнели.

Ехали весь день. Через поля, потом заливными лугами, уже скошенными. Тарантас ехал впереди. Виктор за ним, верхом на Корольке. Иногда Лиза оборачивалась к нему, улыбалась. На Иргизе попоили лошадей. Отдохнули. Виктор и кучер Иван развели костер. Эта природа и простота сблизили. Уже не стыдясь, Виктор смотрел на Лизу восторженно. Она усмехалась понимающе.

К вечеру — Волга, перевоз. С грохотом вкатывались на паром телеги. Ольга Петровна заохала, когда тарантас поехал с кручи по мосткам. Виктор помог Лизе выйти из тарантаса. До отхода еще было полчаса. Они прошли по песчаному берегу. Ребятишки, засучив штаны, ловили мальков. Лодки с арбузами и дынями лениво и грузно стояли у берега. Мужики и бабы спешили на перевоз.

— Так ты меня боялась? — спросил Виктор.

— А ты?

— Я тебя боялся. Очень!

— А теперь?

Виктор не отвечал. Молча они вернулись на паром, прошли на корму. Ленивая вода двигалась медленно, светилась от солнца. За Волгой, в городе, ударили к вечерне. Звон донесся нежный, протяжный, — звон в родном городе. Виктор и Лиза стояли рядом, положив руки на перила. Бабы издали — с возов — смотрели на них. Виктор сказал вполголоса:

— Я тебя боялся, Лиза! А теперь я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты была моей женой.

Лиза все смотрела вдаль. Казалось, она не слышит.

Он еще подвинулся к ней.

— Скажи, ты согласна?

Вдруг он заметил: по ее лицу текут слезы. Он позвал:

— Лиза, да?

Она посмотрела на него счастливыми глазами, полными слез, опять отвернулась, положила свою руку поверх его руки и пожала крепко.

В этот же вечер Виктор сказал отцу, суровостью скрывая смущение:

— Папа, мне поговорить с тобой надо серьезно.

Отец забеспокоился.

— Об чем это? Опять что-нибудь?

— Пойдем к тебе.

— Ну? — спросил отец, когда они вошли в его просторный кабинет.

— Я вот… — Виктор запнулся.

— Ну?

— Я хочу жениться.

В лицо отца ударил испуг.

— На ко… ком? — прохрипел он.

— На Елизавете Васильевне Зеленовой.

Отец целую минуту сидел неподвижно. Рот у него был раскрыт, глаза выпучились. Потом он вздохнул шумно, рявкнул:

— Витька, милый!..

Хоть стену каменную поставь, стену до небес между Виктором и Елизаветой Васильевной, пробьет стену Виктор, лбом пробьет, руками разворотит, такое буйство сил почуял он в себе в эти первые дни. И поглупел будто, ошалел от счастья, сразу потерял чутье жизни. На спас медовый люди пошли в церковь (папа с мамой на лошадях в моленную поехали), а Виктор тайком убежал в Нагибовку, к зеленовскому старому дому, и все утро ходил сторонкой, будто вор поглядывая, когда Зеленовы тоже поедут в моленную. Вот отворились ворота, пара белых коней вынесла пролетку, едва Виктор успел за угол нырнуть. Уже издали видел: в пролетке сидел сам Зеленов с женой. Веселыми, трепетными ногами Виктор опять пошел к зеленовскому дому, позвонил. Встретила его старушка в беленьком платочке, в темном сарафане, поглядела удивленно:

— Вам кого, батюшка?

— Ольгу Петровну.

— Сейчас уехали в церкву. Никого дома нет.

— А Елизавета Васильевна?

Старуха строго поджала губы: пришел молодец ни свет ни заря, барышню спрашивает. Негоже так, не по обычаю. Виктор и сам знал: не по обычаю, да что ж там, если горит-пылает?

— Мне Елизавету Васильевну повидать надо, — настойчиво сказал он.

— Не знаю, батюшка, пойду спрошусь. Кажись, еще спит она.

Вдруг веселый смех зазвенел сверху. Глянули оба — старуха и Виктор — вверх по лестнице, а там, держась за перила, стояла, как белое видение, сама Елизавета Васильевна.

— О, какой гость ранний! — пропела она.

Махом одним Виктор взлетел по лестнице наверх, шагая через три ступени, позабыл про строгую старуху, уцепил руку Елизаветы Васильевны, поцеловал. Он видел: мелькнули лица — старухи, потом молодой горничной. Испуг в них. Отроду такого не было видно в строгом зеленовском доме. Девочка показалась в дверях лет четырнадцати, тоже вся в белом, темные глаза, как копейки, смотрели испуганно. Елизавета Васильевна сказала ей и потом Виктору:

— Вот познакомьтесь. Сестра моя богоданная.

И, смеясь, спросила:

— Знаешь, кто это, Сима?

И, спрашивая, взяла Виктора за рукав тужурки, взяла вольно, фамильярным, словно уже привычным жестом. У Виктора зазвенело в ушах от волнения.

— Жених мой.

— Жених?! — воскликнула девочка и всплеснула руками.

А позади где-то зашептали:

— Жених! Жених! Жених!

— Пойдем на улицу, — попросил Виктор. Ему было и сладко, и до муки стыдно этого слова: жених.

Когда они уже пошли по улице, Виктор мельком оглянулся: из всех окон зеленовского дома на него смотрели глаза, изучали. Это было чуть неприятно, но забылось сразу.

— Два года назад, в такой же день, я бродил по Москве в первый раз и думал о тебе.

— Ты же говоришь, что ненавидел меня.

— Да, ненавидел Лизку Зеленову. Задразнили меня ею. А любил Дерюшетту. Разве я знал, что моя Дерюшетта и Лиза Зеленова — одно?

— Слушай… А ты не боишься?

— Чего?

— Вдруг ты ошибаешься? И вовсе я не Дерюшетта? Кстати, я и не знала, что ты романтик. Я Елизавета Зеленова, которую ты…

— Любил всегда.

Они засмеялись.

— А ты не боишься меня? — спросил Виктор.

— Нет. Я тебя знаю давно. Тобой мне прожужжали все уши. Сначала я сердилась, потом привыкла, потом ты мне стал нравиться. Я издали следила за тобой. Ты думаешь, я не узнала тебя на пароходе в мае? Узнала. Я видела, как ты побежал за мной. Но я испугалась: думала, ты бегаешь за всеми так.

— И что же?

— И узнала, что ты очень скромен.

Виктор покраснел: Вильгельмина мгновенно мелькнула перед глазами.

— Скажи, ты никого не любил?

— Клянусь, только тебя.

Она незаметно очень быстро пожала его руку.

Все утро они ходили по городу, забирались на горы, почти молчали. Расстались, когда в церквах давно оттрезвонили, — расстались, чтобы вечером встретиться опять по уговору.

Виктор удивился, что дома не было ни отца, ни матери.

— Где?

— Прямо от обедни поехали к Зеленовым, — сказала Фима.

За праздничный спасов стол Виктор сел один, но вдруг зеленовская пролетка въехала во двор.

— Просят пожаловать, — сказала горничная, — чтобы беспременно ехали сейчас.

В первый миг у Виктора мелькнула мысль не ехать.

Ему показалось, что его тянут на торжище, и весь он запылал от смущения. И тотчас подумал: как быть? Никто в тишине не женится. Надо покориться. Надо перетерпеть.

Торопливо он оделся в парадную тужурку, и когда вышел на крыльцо, вся прислуга — раздобревшая Катя, Фима с мужем Храпоном, Гриша, новый кучер Степан и пять старух-приживалок — стояла во дворе у пролетки. Катя и Фима закрестились, когда Виктор садился в пролетку. И все закрестились.

— Дай, господи, час добрый, мать пресвятая богородица!

Виктор сказал:

— Трогай!

Но Фима остановила его:

— А ты, Витенька, перекрестись! В какой путь-то едешь! Перекрестись трижды.

Виктор снял фуражку, перекрестился. Он был скован смущением и раздраженно подумал:

«Ну, начались теперь муки!»

Зеленовский кучер Кирюша был одет в плисовую безрукавку и малиновую рубаху, круглая плоская шляпа с павлиньими перьями была как-то торжественно надвинута на лоб, и сидел Кирюша величавым истуканом, далеко протянул вперед руки в белых перчатках и лошадьми командовал строго: