— Нам терять нечего. И был бы со мною полк, мы бы силой взяли Новгород, а там встали бы против Москвы. Но полка у меня нет. И ноне Новгород-орешек нам не по зубам. К тому же сзади Овчина с ратью. Потому говорю: нам следует идти на Старую Руссу и закрыться в той крепости. Она надёжна. И мы там выстоим, пока не соберём силы для одоления Новгорода.

Князь Андрей выслушал и других воевод, голосу Фёдора Пронского внял. А тот был вполне согласен с князем Юрием Оболенским-Большим. На том и сошлись: идти на Старую Руссу, там сидеть за крепостной стеной. Отдых был прерван, и рать Андрея Старицкого, а за нею и огромный обоз беженцев свернули с московского пути и топкой, малоезженной дорогой двинулись в старую крепость, которая стояла на берегу озера Ильмень не один век против разных врагов, пытавшихся захватить её.

Движение замедлилось. С каждой верстой дорога становилась всё хуже. Она проходила через мрачные еловые леса и была покрыта торфяной жижей, которую и жаркое лето не одолело. Кони с повозками выбивались из сил. Да и верховым и пешим было тяжело. С полудня до полуночи беженцы прошли не больше пятнадцати вёрст. Отдохнув до рассвета, люди упорно продолжали идти, надеясь успеть укрыться за стенами крепости от преследовавшей их московской рати.

Однако судьбе было угодно распорядиться иначе. Оставалось полдня пути до Старой Руссы, когда проворный Иван Овчина, ведя за собой лишь тысячу воинов, догнал Андрея Старицкого. Его ратники, увидев московских воинов, ощетинились копьями, на тетиву луков положили стрелы, дабы встретить противников достойно. Но воевода Овчина не хотел крови. Он остановил своих воинов, сам же с десятью рындами поскакал вперёд и сошёлся с ратниками Андрея мирно.

   — Не будем драться, русичи! — крикнул он. — Зачем проливать братскую кровь, коль полюбовно можно сойтись? Видите, со мною всего горстка воинов. Пропустите нас к князю Андрею.

Хвост обоза прикрывал воевода Фёдор Пронский с сотней воинов. Он понимал, что Овчине ничего не стоит смять его ратников и двинуться вперёд по трупам беженцев. И Пронский сказал Овчине:

   — Иди, воевода, коль без крови свару прекратишь.

Воины Пронского расступились, и Овчина с рындами, миновав хвостовой дозор, поспешил в голову обоза. Но повозки и колымаги не могли уступить конникам дорогу: справа и слева к ней вплотную подступал лес. Пришлось спешиться и продираться через густой ельник, ведя коней на поводу. Наконец Овчина догнал ратников Андрея, половина из которых были простые крестьяне. «Господи, уж не лишил ли ты разума князя Андрея? — удивился Овчина. — Как можно с таким воинством против бывалых полков выступать?»

Вскоре конюший Иван Овчина догнал и удельного князя Андрея Старицкого. Встреча была настолько неожиданной, что князь Андрей схватился за меч.

   — Я с миром, князь-батюшка, с миром! — успел крикнуть Овчина.

   — Ты дерзок, боярин! Как смел примчать в мой стан?! — гневно закричал князь Андрей. — Зачем не щадишь себя? Вот велю схватить и голову отрублю! — разошёлся Старицкий.

   — Князь-батюшка, смени гнев на милость, — без страха в голосе произнёс Овчина. — Я пекусь больше о твоей жизни, чем о своей. Потому выслушай, а там вели казнить или миловать.

   — Что тебе нужно?

   — Мне — ничего. Я исполняю волю твоего племянника, великого князя всея Руси. Он просит тебя отказаться от междоусобной брани. Остановись, поговорим, вкупе подумаем, как быть.

   — Полно, боярин! Как можно говорить с тобой, ежели ты тоже повинен в судьбе моего брата? Не без твоего злочинства убит Юрий.

Овчине было не занимать дерзости и выдержки. Он без смущения проглотил горькую пилюлю и продолжал увещевать князя Андрея:

   — Я раб государя, я присягал ему на целовальной записи. В чём же моя вина? И на тебе её доныне нет. Не зарься на великокняжеский трон, отданный Всевышним истинному престолонаследнику, и ты тихо доживёшь свой век в Старицах. И мой тебе совет не лезть дальше в болото, не подвергать мукам невинных горожан, а вернуться на удел.

Князь Андрей словно и не слышал Ивана Овчину, продолжал путь, намереваясь в Старой Руссе довести разговор с конюшим до нужного исхода.

   — Благодатные Старицы, жизнь тихая, мирная. А что Москва? Короб с пауками. И нет в Москве такого певчего, как ваш инок Иов, — гнул свою линию Иван Овчина.

   — Теперь у меня нет ни Стариц, ни Иова. Тебе же в Старой Руссе будет ведомо о моей воле, — ответил князь Андрей и, позвав Юрия Оболенского-Большого, сказал ему: — Князь, возьми сотню воинов и поспеши в Старую Руссу, займи её моим именем.

Иван Овчина приотстал от удельного князя. Он думал о своём. Вспомнил час отъезда из Москвы. Тогда он спросил великую княгиню:

   — Свет мой Елена, как догоню князя Андрея, вступать ли с ним в битву?

   — Сделай как лучше.

   — Но как?

   — Я хочу видеть князя Андрея в Москве. Напомни ему, что мы дали клятву не чинить ему зла.

   — Напомню, голубушка. Но тогда зачем мне десять тысяч воинов?

   — Чтобы знал нашу силу. Только и всего. — Елена смотрела на Ивана Овчину с улыбкой, и выражение её лица вызывало доверие.

С тем и уехал Иван Овчина из Москвы, увёл десять тысяч воинов уговаривать под их давлением князя Андрея, чтобы он явился в Москву. Но вот он сошёлся с князем и понял, что никакие уговоры не заставят его предстать перед Глинской и её окружением. Не доверял удельный князь великокняжескому двору, знал его коварство. Иван Овчина понимал, что оснований для того у князя Андрея много. Жестокое заточение князя Юрия Дмитровского, его неведомая смерть, расправа с дмитровскими вельможами — вот главная тому причина. В том повинен и он, конюший. Потому Овчина решил действовать на свой страх и риск. Он приблизился к одному из своих воинов и произнёс:

   — Афанасий, притворись, что маешься животом, отстань от княжьей рати. Скажи воеводе Ивану Воротынскому, чтобы послал гонца к Никите Оболенскому, дабы тот повернул на Старую Руссу. Сам же Воротынский со своими ратниками пусть лесом поспешит ко мне на помощь. Ему сидеть близ города в нём и ждать нужного часа.

   — Исполню, батюшка-воевода, как велено, — ответил Афанасий. Вскоре он спешился и, охая, держась за живот и удерживая за повод коня, скрылся за придорожными деревьями.

К вечеру рать князя Андрея добралась до Старой Руссы. Ворота крепости были распахнуты, и воевода Юрий Оболенский-Большой встретил его.

   — Входи, князь-батюшка, горожане рады тебе. — И Оболенский показал на человека, стоявшего у него за спиной. — Вот и наместник боярин Тит Кротов тебя встречает.

Однако князь Старицкий не увидел на лице худощавого тверского боярина Тита Кротова радости встречи и благожелательности. Страх исказил его лицо, да не перед Андреем Старицким и его воеводой. Знал Кротов, что отдал город клятвопреступнику и в Москве сочтут сей шаг наместника изменой.

Князь Андрей въехал в тихий город вместе с воеводой Иваном Овчиной. За ним потянулись и ратники, обоз с беженцами заполонил улицы. Среди них была и жена Андрея Старицкого княгиня Ефросинья с малолетним сыном Владимиром. Старая Русса, коя жалась своими кварталами в стенах крепости, была не больше Стариц, и потому вскоре на её улицах было ни пройти ни проехать. Беженцы заняли все пустоши, луговину вдоль реки, потеснили горожан во дворах, в домах. Князь Андрей со своими воеводами и с Иваном Овчиной ушёл в палаты наместника. Едва воеводы сошлись в трапезной, Андрей сказал им:

   — Ноне нам не спать, други. Все пойдём на стены и будем готовиться к битве. Ты, воевода Юрий, — обратился князь к Оболенскому-Большому, — проверь стены и укрепи их, где нужно.

Князь Андрей не скрывал от конюшего Овчины своего намерения вступить в борьбу с московской ратью. А тот про себя посмеивался. Умный и хитрый, он рассчитал всё до последнего шага, был весел, разговорчив и наместника Кротова ободрил-приласкал:

   — Нет твоей вины, боярин, что впустил старицких. Радуйся: скажу государю, что моей волей открыл ворота.