А к монастырю в этот час из последних сил мчался всадник, сотский Донат, побратим Фёдора Колычева из сторожевого полка князя Оболенского-Большого. Донат вымок до нитки: его конь споткнулся в Волге и измученный всадник упал из седла, выкупался, да и во благо. В Старицах Донату сказали, где искать князя Андрея, и он примчал во двор монастыря, остановился у паперти храма, спросил сирых:

   — Тут ли князь Старицкий?

Во вратах храма стоял пономарь, он подошёл к Донату.

   — Князь-батюшка здесь, воитель. Наберись терпения и жди.

Донат спешился и тихо сказал пономарю:

   — Ждать некогда. С государевым делом я.

Молодой пономарь с реденькой бородкой и умными хитрыми глазами согласно кивнул головой и позвал:

   — Иди следом.

Он повёл Доната к малой двери. Они скрылись в храме и оказались в ризнице.

   — Жди тут. — Пономарь усадил Доната на скамью и ушёл.

В храме по-прежнему звучал голос Иова: «Исполни, чистая веселия сердце моё...» И верующие всё ещё пребывали в благостном упоении, витая в горних высях. Потому никто не заметил, как пономарь подошёл к князю Андрею и негромко сказал:

   — Князь-батюшка, сеунщик примчал с государевым делом.

   — Иду, — ответил князь Андрей и сделал знак Фёдору Колычеву.

Воин, привалившись к стене, спал. Увидев его, Фёдор воскликнул:

   — Это же сотский Донат из нашего полка!

   — Ишь, как умаялся, — произнёс князь. — Да что уж, буди.

Донат проснулся мгновенно, лишь рука Колычева коснулась его плеча. Он схватился за меч, но, увидев Фёдора, улыбнулся.

   — Боярин Федяша, радость-то какая! — Но, заметив князя, встал. — С вестью к тебе, княже, от воеводы Юрия Оболенского.

   — Говори, — велел князь Андрей.

   — Велено мне передать, что на Старицы ползёт большая беда. Наш воевода был в Москве и вызнал там, что два полка готовы к походу на Старицы. И поведут их князь Никита Оболенский и сам конюший Иван Овчина.

   — А что же князь Юрий? Сколько звал в Старицы, не идёт.

   — Мы, князь-батюшка, в облоге. Воевода Фёдор Лопата сказал: «Как тронетесь с рубежа, всех вас порубим». А под его рукой три полка. И гонцы на облогу натыкались.

   — Ты вот дошёл, — заметил Фёдор, на что Донат только плечами пожал:

   — Я же охотник. Ты сие знаешь, Федяша.

   — Что ещё тебе велено передать? — спросил князь Андрей.

   — Сказано князем Юрием, что Никита Оболенский пойдёт на Волок Ламский, там — на Ржев, дабы перекрыть тебе пути к королю Жигмонду и на Новгород.

Князь Андрей задумался, да в голове кружила сумятица. Спросил:

   — Когда московские полки выступают?

   — Ноне Пётр и Павел. Так завтра, поди, и покинут стольный град. Спешат они, чтобы ты, княже, не успел оглянуться.

С минуту в ризнице было тихо, лишь из храма доносилось пение хора на клиросе. «Как тут боголепно! А в мире пауки и волки милосерднее», — подумал князь Андрей и посмотрел на Фёдора.

   — Ты, боярин, собирайся в Новгород. На сборы тебе до полудня. Побуди вольных людей помочь нам. Знаешь, что сказать. А как придём под стены града, пусть откроют ворота, потому как в Старицах нам не устоять против московских дружин. С Новгородом мы защитим Рюриков корень. Новгородцам ли не помнить Рюрика! Иди же, собирайся в путь.

   — Иду, князь-батюшка. Исполню, что посильно, — молвил Фёдор. И спросил Доната: — Пойдёшь ли со мной, побратим?

   — Нужен и пойду, — ответил Донат. — Вот только переодеться да прикорнуть малость...

Уже к полудню Старицы были похожи на растревоженную пасеку, словно пчёлы были в ожидании нашествия медведей. Князь Андрей проехал с глашатаями по городу. Они созывали горожан, а князь коротко повторял:

   — Люди старицкие, готовьтесь к походу на Новгород! Готовьтесь к походу! Идут московские каты!

И наступили переполох и суета, начались стенания, полились слёзы, потому что старичане знали, что их ждёт, когда придут государевы каты с полками. Помнили многие, как при Василии Третьем перебирали людишек в покорённой Рязани. Лужи крови, головы на кольях по-ордынски, изгнание в гиблые места.

К вечеру на улицах Стариц было тесно от повозок и колымаг. В них горожане грузили скарб, все продукты питания — брашно, — ибо знали, что идут не в гости. Люди выводили из хлевов коров, овец, выгоняли молодняк, прятали в корзины птицу. Всё подбиралось под метлу, дабы не оставлять врагу. Всем горожанам было ясно, что обороняться за дырявой стеной из полусгнившего остроколья можно только от татарской ватажки, но никак не от московской рати. Ведали же россияне, что ей посильно брать и такие мощные крепости, как Смоленск. И слово князя Андрея в одночасье повернуло жизнь старицких удельщиков от мирного покоя к походным тревогам. Всем уже казалось, что ежели дойдут до господина Новгорода, то там за высокими каменными стенами можно будет отсидеться и выдержать осаду до лучших времён.

С утра в понедельник под плачевный звон всех колоколов потянулись из Стариц несколько тысяч горожан с обозом и тысячи полторы ратников. До Новгорода путь был неблизкий, и у старицких удельщиков, пребывающих в полном неведении, не раз возникали сомнения: примет ли такую ораву господин Новгород? Знали старичане, что на призыв князя Андрея встать единой силой против Глинских и малолетнего государя новгородцы откликнулись слабо: торговый народ всегда скуповат на гостеприимство и траты.

Фёдор Колычев умчал с Донатом из Стариц раньше горожан почти на сутки. Перед выездом у него был серьёзный разговор с отцом. Боярин Степан хорошо знал, что Новгород уже не тот, который звали Великим вольным городом. Там прочно сидели московские наместники, властно держали бразды правления. И, памятуя всё, что не могло пойти на пользу князю Андрею, боярин Степан сказал сыну:

   — Ты, Федяша, исполняй волю князя Андрея с прилежанием, но не тешь себя надеждами на то, что новгородцы распахнут руки и обнимут тебя и старичан с почтением. Нет, того не будет. Жди худшего. Тому причины веские. Знай, что церковь новгородская в цепких и твёрдых руках архиепископа Макария. Он же свояк митрополита Даниила, потому слово Макария на вече никому не дано осилить. Скажет, что не надо пускать старицких в град, и не пустят. То первое. А более важная, неодолимая для тебя препона в том, что наместник князь Борис Горбатый в родстве с конюшим Овчиной-Телепнёвым. Вот и подумай, что тебя ждёт.

   — А ежели, батюшка, идти к воеводе Бутурлину на поклон? Он же новгородский и, говорят, Москву не чтит. Да и с Глинскими есть старые счёты. Поди, отзовётся.

   — Тут иная стать, сын мой. Воевода Иван Бутурлин, как истинный воин, верен чести. Она для него превыше всего. Он целовал клятвенную запись верно служить великому князю. Потому не нарушит её даже под пытками. Одно слово, не человек, а кремень.

   — Как же теперь быть, батюшка?

   — Исполняй волю князя. А иного тебе не дано. Но поступай во всём по-разумному. Да помни: как доведётся сказать слово князя Андрея новгородцам, там уж сам поберегись. А на рожон не лезь. Может случиться и так, что князь Овчина-Телепнёв пошустрее, чем князь Андрей проявил прыть и в граде уже стоят возле вельмож его опекуны. Будь зорче и не ищи себе острога.

   — Ой, батюшка, не кривая ли дорожка от того пойдёт? — возразил Фёдор. — Я служу князю Андрею не щадя живота и не за страх. Потому говорю: чему быть, того не миновать.

   — Горяч ты, сын мой. На иудин грех, Боже упаси, я тебя не толкаю. То будет честное бережение. Уйдёшь от новгородцев, подайся в сторону Кижей, на Онегу. Там на отшибе в тайге живёт охотник Игнат Суббота. Примет тебя, как родного сына. У него и поживи. Туда же и Ульяшу с сыном отошлю, ежели что. Теперь отправляйся в путь не мешкая, да хранит тебя Господь Бог.

Фёдор простился с близкими. К матушке Варваре прижался, княгиню Ульяну трижды в плачущие глаза поцеловал, сынка Степу, ещё несмышлёныша, приласкал и покинул с Донатом подворье. В Старицах в этот час ещё было спокойно.