— Нам пора в трапезную. — А когда выходили из малого покоя, где держали совет, князь Андрей остановил Пронского и тихо сказал: — Ты прав, друг, Голубой — перелёт, и ему не быть с нами.

   — Лучше после трапезы отпусти всех до вечера. А там и сойдёмся без него.

Князь Андрей так и поступил. После трапезы он велел всем идти домой, сославшись на немочь. Пронского он придержал. Когда все ушли, сказал:

   — Пошли пару верных людей присмотреть за домом Ростовского. А я стражам у ворот накажу никого из города не выпускать.

Спустя несколько часов, уже тёмным вечером по снежной замети, побежали холопы князя Андрея по Старицам. И вскоре князья и бояре вновь вобрались в малом покое на совет. Фёдора Голубого-Ростовского среди них не было. Удельный князь всё обдумал и донёс свои мысли совету:

   — Пришёл край нашему терпению, и, пока нас не предали, возвысим голос над Русью. Ноне же в ночь уйдут в города гонцы к верным и надёжным сынам Руси, чтобы они звали россиян на битву. Сей же час мы составим грамоту, сделаем с неё списки. Честь нашу оберегая, скажем русичам о бережении престола Рюриковичей.

Фёдор Колычев смотрел на князя Андрея Старицкого и удивлялся: твердеет мягкосердый князь. Фёдор и на вельмож оглядывался, ловил на их лицах блики душевного пламени. Оно ни у кого не чадило. Все были без сомнения согласны с удельным князем идти в сечу за честь российского трона.

Князь Андрей велел дворецкому принести бумаги и ярославских орешковых чернил, сказал Фёдору Колычеву:

   — Тебе писать мою грамоту и делать с неё списки.

   — Готов, князь-батюшка, — ответил Фёдор.

Но взяться за перо ему помешали. Вернулся из Москвы послух Андрея Старицкого боярский сын Судок Сатин. Дворецкий Юрий Оболенский-Меньшой вызвал из покоя князя Андрея.

   — Княже, только что из стольного града примчал Судок, просит тебя.

   — Веди в опочивальню. — И князь Андрей поспешил туда.

Оборотень Сатин возник перед князем в драном армяке, в крестьянском треухе, в лаптях. Лицо обмороженное, глаза воспалены. Предав Василию Голубому-Ростовскому, который служил теперь на месте отца в Разбойном приказе, гонцов князя Андрея к князю Юрию Оболенскому-Большому, он явился за новой добычей.

   — Говори, что привело? — потребовал князь Андрей.

   — Беда привела, государь. Выданы мы. Гонцов твоих к князю Юрию охватили. Видел их в Москве в железах. Они пытаны и преданы смерти.

   — Господи, ну и поруха! И кто же их мог выдать?

   — Того не ведаю. — Взгляд Сатина был по-детски правдив.

   — Что ещё?

   — Другое отраднее. Велел князь Иван Ярославский передать тебе, что идёт в Старицы. И людей ратных при нём более тысячи. Просит и тебя собирать воев. Сказал: «Ежели полк Оболенского придёт к Москве да мы соберёмся с силой, Глинским не устоять». Поспеши же, князь-батюшка, новых гонцов послать.

   — Теперь на тебя вся надежда. Тебе и идти к князю Юрию.

Сатина сие не смутило.

   — Пойду, князь-батюшка. Но вернее будет помимо меня ещё кого-либо снарядить.

   — Об этом подумаю. Что ещё у тебя?

   — Ведомо мне, что многие московские бояре готовы встать рядом с тобой, как пойдёшь на Глинских. Ежели дашь их имена, я донесу до них весть о твоём выступлении. Тому и время, потому как в государевых палатах горит свара.

   — Очень важная весть. Ладно, иди отдыхай. — Что-то побудило князя Андрея добавить: — Из моих покоев не уходи: увидят тебя в городе, быть беде.

   — Я, батюшка-князь, сутки просплю, как пёс после охоты.

   — Вот и славно. — Князь Андрей позвал дворецкого, наказал ему: — Накорми Судка и спать уложи.

   — Исполню, — ответил Оболенский и увёл Сатина.

Последние вести послуха Судка приободрили князя Андрея.

Он понял, что затягивание похода на Москву чревато гибелью всему делу. Вернувшись на совет, князь Андрей сказал:

   — Важные вести получены. К нам с тысячей ратников идёт князь Иван Ярославский. Теперь говорите, воеводы: сколько времени нам потребуется собрать всех ратников в уделе, в ваших вотчинах? Сколько дён нам нужно на сборы в поход?

   — Надо успеть до распутицы, — ответил боярин Борис Палецкий. — Потому на все сборы не больше двух недель.

   — Охи спешка нужна горячая! — вздохнул князь Андрей. — Да будет так! Впрягайтесь, воеводы, завтра же с рассветом. А ты, Фёдор, бери перо: будешь писать за мной грамоту.

   — Готов, батюшка-князь, — ответил Фёдор Колычев.

Князь Андрей прошёлся по палате в поисках первых слов.

Нашёл, остановился близ Фёдора.

   — Пиши. Люди русские государевы! — начал он. — Князь великий Иван, племяш мой, молод. Держит государство литвинка-еретичка с боярином Овчиной-Телепнёвым-Оболенским, а как лихо — вам самим ведомо. Священство продажное, митрополиты и те за серебреники ставленные... — Фёдор записывал быстро, но успел подумать о том, что вызвало его недовольство: «Не ту речь повёл князь Старицкий с россиянами. Сильнее всё должно быть сказано, и митрополитов не надо трогать». Но князь Андрей продолжал выкладывать всё как обдуманное, выстраданное, и Фёдор поспешил записывать. — Тиуны да наместники не у старост по ряду, что им следует, берут, а сами дерут, мздоимством живут. В неволю люд продают за ничто. Чего же вам, люди, надеяться? А боярам и любо: четь — государю, три чети себе в мошну. Чего ждать? У кого служить? Идите ко мне. Я же рад вас жаловать!

Князь Андрей умолк, посмотрел на бояр, на князей, пытаясь угадать, довольны ли они его словом. Да мало кто смотрел в глаза князю Андрею. Лишь дворецкий Юрий да князь Фёдор Пронский не отвели от него глаз. И понял Андрей Старицкий, что грамота не вдохновила вельмож.

   — Пиши, Фёдор, кто скажет лучше. — Князь опустился на лавку, положил на стол руки. Они были вялые и в кулаки не сжимались.

И Фёдор понял, что князь Андрей не боец, не воин и не сумеет, как должно, встать против Глинских. И чтобы всё окончательно выявить, сказал:

   — Долг наш, князь-батюшка, написать суровую правду россиянам токмо о дворцовых неустройствах. Пусть они знают, что их зовут на борьбу за истинно русского государя, каким был Иван Васильевич, твой батюшка. Надо спросить россиян, нужны ли им литвинка и невесть каких кровей её сын-прелюбодеич. И боярам и священнослужителям слово грозное теперь не следует говорить. Зачем им с нами идти, коль при Глинских им вольготнее живётся?

Многие мужи, собравшиеся на совет, смотрели на молодого Колычева с удивлением. «Эко, наперекор князю пошёл! — воскликнул в душе Фёдор Пронский. — Да ведь правду речёт!»

И ещё больше все были удивлены, что князь Андрей ни словом не упрекнул Фёдора Колычева за дерзость. Молвил отрешённо:

   — Устал я ноне. Идите все домой, и я отдохну. Ты же, боярин Федяша, останься и сделай списки со сказанного мною. — Князь Андрей обвёл всех внимательным взглядом и добавил: — Убери несогласное про бояр и священников, скажи правду про Ивана. — Спросил всех: — Так ли?

   — Так, княже Андрей, — отозвались бояре и князья, хотя и в разноголосицу.

Князь покачал головой: дескать, пишите, как должно, и ушёл.

Фёдор Колычев, вздохнув с облегчением, принялся переписывать грамоту. Он писал старательно, а все смотрели на него с нетерпением. Хотели они, чтобы грамота князя Старицкого дошла до сердца каждого россиянина.

На другой день в Старицы вновь явился московский гонец. Князь Василий Оболенский привёз грамоту от правительницы Елены. Именем великого князя Ивана она грозно повелевала Андрею Старицкому быть в Москве. Прочитав грамоту, князь Андрей вошёл в раж и гневно ругал Елену. И дворецкий князь Юрий подумал, что Елене будет написан такой же гневный ответ. Однако он ошибся. Родилась плаксивая отписка на имя великого князя: «Ты, государь, приказал нам с великим запрещением, чтобы непременно у тебя быть как ни есть; нам, государь, скорбь и кручина большая, что ты не веришь нашей болезни, а за нами посылаешь неотложно; а прежде, государь, того не бывало, чтоб нас к вам, государям, на носилках волочили».