— Зачем пытаете мою честь? — вознегодовал князь Андрей. — Я дал клятву, как брат преставился. А ежели добиваетесь, то и ты, великая княгиня, должна целовать запись, что не будешь ущемлять меня. Где мой Волоколамский уезд? Сколько ждать грамоты?
— Великая княгиня тебя не ущемила бы, ежели бы ты был верен клятве, — ответил за Елену князь Глинский.
— Помолчи, князь Михаил. Не ты меня звал в Москву и не владыка. От великой княгини я и жду ответа.
— Придёт час, и ты его получишь, — проговорила Елена и покинула гостевой покой.
— Но коль так, то и вы подождите и с полком и с походом моим на Казань, — отозвался Андрей. И, повернувшись к Даниилу, сказал последнее: — А тебе, владыка, укор: почему не вознёс над княгиней и князем слова Божьего? — С тем князь Андрей и покинул великокняжеские палаты и Кремль.
Передавали Андрею позже, что, как только он ушёл, князь Глинский потребовал от конюшего Ивана Овчины, чтобы тот добился повеления княгини взять под стражу князя Андрея, пока он в Москве.
— Он наш враг! Сие запомни, конюший! — заявил Глинский.
Князь Иван Овчина никогда не уступал Михаилу Глинскому и ни в чём с ним не соглашался.
— Ежели он твой враг, вот и иди, возьми его. Или иди сам к племяннице, — ответил князь Овчина и при этом улыбался Глинскому.
Великая княгиня в тот день не вняла совету своего дяди. И князь Андрей благополучно покинул Москву. Но позже Елена дважды присылала гонцов в Старицы с повелением Андрею явиться в стольный град. Первый раз примчал князь Василий Оболенский. Увещевал Андрея два дня, но Старицкий уже знал, зачем его тянули в Москву, и, ссылаясь на недомогание, отказался ехать. Следом за Василием явился троюродный брат Ивана Овчины, князь Борис Щепин-Оболенский. Льстивый вельможа пытался заманить Андрея в Москву посулами о милости великой княгини.
— Сказано мне, что тебе, князь Андрей, Елена Васильевна приготовила грамоту на владение Волоколамском, сёлами и деревнями уезда. Ты ведь столько ждал её!
— Вот и прислала бы с тобой ту грамоту, — отозвался князь Андрей. — Потому возвращайся в Москву с чем приехал. Мне же в Старицах сподручнее недуги лечить.
Князь Андрей в меру лукавил, притворялся, но пока добивался своего и не разделил судьбу брата Юрия. На какое-то время его оставили в покое. И вот теперь, беседуя с Колычевым, пребывая в горьких размышлениях, Андрей решился собрать вельмож и посоветоваться с ними, как жить дальше, потому как понял, что покоя ему не будет и великая княгиня вкупе с Иваном Овчиной не мытьём, так катаньем добьётся своего. Пробудившись от тяжёлых мыслей, князь Андрей сказал Фёдору:
— Спасибо тебе за службу, боярин, а я внял твоему совету и буду думать, на кого можно положиться, кто поможет мне приоткрыть дверь в завтрашний день.
Князь Андрей всё-таки был уверен, что близ него есть преданные ему люди. И прежде всего подумал о князе Фёдоре Пронском. То был смелый, честный и умный воевода, не раз доказывавший свою верность. И едва боярин Колычев покинул княжеские палаты, как князь Андрей позвал своего придворного шута Карлу Воеводича.
— Гаврилка, сбегай до князя Пронского. Скажешь, зову его.
Шут был ловок и быстр, словно молодой гончий пёс. Вильнул задом, крупные зубы в улыбке оскалил, луковицей носа туда-сюда повёл и был таков. Позже князь Андрей поймёт, что вернее Карлы Воеводича, а в обиходе шута Гаврилки, в его княжестве не было другого человека. Он и в железах до исхода души отсидит у ног своего добросердого князя.
Вскоре появился князь Фёдор Пронский, мужчина в самой силе, выше среднего роста, крепкий, с суровым лицом воина. Он и был отменным воеводой, не раз водил старицкий полк на береговую службу, храбро дрался с ордынцами. Теперь же, после тяжёлой раны, полученной год назад, долечивался дома, а над его полком стоял воеводой князь Юрий Оболенский-Большой. Беседа князей была долгой, но свелась пока к одному совету князя Пронского:
— Ты, княже Андрей, отзови Юрия с Оки, да вместе с полком, пока татары ещё у себя дома. Но помни, что отозвать надо не тайно, а чтобы снялся он дерзко, как в Москву на отдых. В пути отвернул бы от стольного града, пришёл в Старицы без потерь. И у нас уже будет сила. Тогда и поднимемся против Глинских, ежели города поддержат. Будем надеяться, что Господь Бог нам поможет.
— И города поддержат. Не за себя радею: истинного престолонаследника нужно спасать, — заключил тайную беседу князь Старицкий.
В те же первые мартовские дни ушли в обход Москвы на Коломну гонцы к воеводе Оболенскому-Большому с повелением удельного князя возвращаться с полком в Старицы. И дошли бы посланцы благополучно, если бы неделей раньше не вернулся в Старицы на своё подворье князь Фёдор Голубой-Ростовский. Оборотень Судок Сатин как будто ждал его и в ночь появился в палатах Ростовских. Да той же ночью со двора князя Голубого-Ростовского умчал посланец к конюшему Ивану Овчине. Князь Андрей так и не узнал, что в двадцати вёрстах от Коломны его гонцы были схвачены. Их отправили в Москву, там зверски пытали и добыли от них всю правду.
Князь Старицкий, однако, продолжал начатое дело. На четвёртой неделе Великого поста ранним утром он собрал старицких вельмож. Явились Фёдор Пронский, Василий Серебряный, Иван Щепин-Оболенский, Борис Палецкий, Степан и Фёдор Колычевы. А следом за ними пришёл Фёдор Голубой-Ростовский. Его появлению многие удивились: «Неужели князь Андрей пригласил его? — подумали они. — Но того не могло быть». Князь Пронский на всякий случай спросил князя Андрея:
— Иванович, мы же Ростовского не звали. Как теперь быть?
— Пусть сидит и слушает наши речи. Да позже глаз не спущу, не дам в Москву сбежать.
— Убежит, — убеждённо сказал Пронский.
— Будем знать, кто наш враг. Да и в Москве предателя достанем.
Последним пришёл дядя Фёдора Колычева, старший брат Степана, думный боярин Иван Умной-Колычев, уже отошедший от Думы, но разумный советами. Как собрались, князь Андрей произнёс:
— Слушайте все. Ведомо вам, что на московском престоле сидит литвинка-еретичка с сыном чуждой нам плоти. Ведомо вам и то, что, кому быть законным великим князем, тот сидит в заточении, закованный в цепи. Теперь скажите, по совести ли нам сидеть по каморам и не возвысить голос, не позвать державу против клана Глинских? Говорите же, ваша воля для меня превыше всего.
И встал князь Фёдор Пронский.
— Совесть не запятнаем, за Рюриков корень живота не пожалеем, добра — тоже. Потому, князь-батюшка, снаряжай гонцов в города, вели собирать по вотчинам ратников. И свой удел поднимай воедино. — И спросил Пронский вельмож: — Так ли мною сказано? Вот ты, князь Ростовский, как мыслишь?
Фёдор Колычев сидел близ князя Пронского, любовался им: могуч, решителен, глаза смелые. Знал он, что против великого князя поднимался, но не дрогнул. И тут же Колычев заметил, как от вопроса Пронского побледнел князь Голубой-Ростовский. Он, словно утопающий, уцепился взглядом за князя Андрея и сиплым голосом ответил:
— Мыслю тако же, как наш князь-батюшка: его брату Юрию Дмитровскому нужна воля.
Колычеву показалось, что Голубой-Ростовский говорит неискренне. Да и не он один то заметил. И был Фёдор доволен резкими словами князя Щепина-Оболенского:
— Ты, князь Пронский, забыл, что Голубые-Ростовские давно потеряли любовь к Старицкому уделу, им всегда любо греться у чужого очага. Потому других спроси, как мыслят. А я глаголю так: не должно быть литвинке правительницей, а её прелюбодеичу на российском престоле сидеть. Потому, государь, зови города.
Фёдор Голубой-Ростовский нашёлся-таки что сказать:
— Все мы, и я тоже, давали клятву на целовальной записи. Что же нам теперь в клятвопреступники держать путь? Скажи, князь-батюшка?
Князь Андрей не ответил на вопрос Голубого-Ростовского. Он понял, что допустил ошибку, когда решил оставить его на совете. «И какой же ты скользкий, Голубой, словно налим. Вот бы и лежать тебе под камнем в Волге», — подумал князь. Он встал и произнёс:
