— За этим заплотом мы окажемся словно цыплята под решетом, когда на них налетает коршун.
— Не успел я взяться за них. Всего первый год в Рязани стою, — пытался оправдаться боярин Клим Тучков.
— Понимаю. Да надо что-то делать, — сочувственно отозвался Басманов. — Придётся подобрать весь строевой лес по городу и пустить его на укрепление стен изнутри. Думаю, не будешь возражать, боярин?
— Как тут возражать, сердешный, — отозвался тот.
— Да ты не беспокойся, батюшка, мы и так выстоим, — горел жаждой встречи с ордынцами Фёдор. — Не убегать же нам за каменные стены Москвы!
— Выстоим и не побежим, — заверил Алексей сына.
До подхода орды Девлет-Гирея прошло два дня. И этих двух дней Басманову и Тучкову хватило, чтобы приготовить город к обороне. Были подняты на ноги все до единого горожане. Даже дети и старцы вышли на улицы. Они собирали камни и разбирали клуни, сараи, всё тащили на стену. Взрослые, мужчины и женщины, укрепляли стены, устанавливали котлы — варить смолу. Всем подросткам было наказано, как подойдёт орда и будет пускать стрелы, собирать их и охотиться за теми, кои будут пущены с горящей куделей, чтобы поджечь город. Вся Рязань превратилась в воинский стан. Басманов сам проверял готовность горожан и ратников отражать врага. Не забыл воевода и о том, чтобы отправить в Москву гонца.
Конные тысячи ордынцев прихлынули к Рязани двумя потоками. Они одолели Оку выше и ниже города, сразу оцепили крепость и до наступления сумерек пошли на приступ. Татары лезли на стены, словно саранча. Но их было чем смести в ров. Встретили ордынцев более трёх тысяч ратников. Они были хорошо вооружены, каждый имел щит, чтобы укрыться от вражеских стрел. Ратникам помогала тысяча простых горожан, которые бросали на головы взбирающихся по лестницам врагов камни, брёвна, всё, что принесли на стены за два минувших дня. Бой кипел со всех сторон города. То тут, то там на стену взлетали самые отважные татарские воины. Схватка кипела так, что, казалось, вот-вот ордынцы возьмут верх. Но всякий раз туда, где было особенно опасно, поспевал с бывалыми воинами воевода Басманов. Трупы врага опрокидывали за стену. Сотни ордынцев вместе с лестницами были повалены в ров. Побывал в этом рве и Басманов, но об этом он вспомнит потом.
Не одолев упорства рязанцев с ходу, татары ещё в течение трёх дней ходили на приступ. А прежде чем лезть на стены, метали тысячи стрел с горящей куделей, дабы зажечь город. Но им и это не удавалось. За четыре дня под стенами крепости накопились горы трупов татарских воинов. Но и ряды защитников стали жиденькими. Там, где стояли три воина, остался один. Может быть, Рязань не выстояла, но гонцы вовремя добрались до Коломны, и оттуда на помощь рязанцам пришла береговая рать князя Михаила Воротынского. Татары бежали, не принимая боя с московским войском. Князь Воротынский, подойдя к городу, был несказанно удивлён увиденным. Встретившись с Басмановым, молвил:
— Как увидел горы трупов под стенами, так и подумал, что это мог сделать только Алексей Данилович со своими ратниками. Честь и хвала тебе, славный воевода. — И добавил: — Я тебя на Оку отдыхать больше не отпущу. Полно тебе сидеть в медвежьем углу. Такому воеводе, как ты, должно в Москве служить.
— Моя служба отечеству только на поле брани, а не в Москве, — ответил Басманов.
Полоса приятных воспоминаний оборвалась. Полусотня выехала из сумрачного леса, и Малюта Скуратов сказал:
— Скоро рассвет, Данилыч. Мы подъезжаем к селу Кудрищеву. Там и отдохнём до вечера. Сеунщики[9] наши готовят для нас тёплые избы.
Григорий Лукьяныч давно уже совершал свои походы только в ночное время. В этом он находил резон. Он был упорен в своей страсти к ночному движению даже тогда, когда это казалось невозможным. Его не останавливали ни лютые морозы, ни метели, ни проливные дожди, ни весенняя или осенняя распутица. Он видел в таком исполнении походов выгоду для себя и для воинов. В селениях их встречали днём хлебосольнее и теплее. Да и проще было выгонять из домов хозяев: переднюют в клунях, ничего с ними не случится, считал Малюта Скуратов.
За минувший долгий вечер и длинную ночь была пройдена половина пути. Ещё за две или три версты до Кудрищева Скуратов сказал Басманову:
— На днёвке я тебе открою суть нашего вояжа, ежели не будешь хмелен, Данилыч.
Зная непредсказуемость поступков Скуратова, Басманов ответил с неким безразличием:
— Откроешь, так откроешь, а то и до Твери потерплю.
Но, сказав так, Басманов подумал, что дойдёт до сути и своим умом. Он уже давно научился разгадывать замысловатые ходы повелений царя Ивана Васильевича. Одно он уже понял: они шли в Тверь не с благими намерениями, не порадовать тверчан. Так уж повелось почти десятилетие, что опричники, появляясь где-либо, приносили с собой не радость, а горе, слёзы, страдания и смерть. Приторачивая друг к другу факты и фактики, Басманов понял, что поспешное посещение Твери Скуратовым и им напрямую связано с предстоящим походом в опальный Новгород. Причину, побудившую Ивана Васильевича идти в поход, Басманов узнал несколько дней назад от своего сына. Фёдор, ласкаемый государем, последнее время был неразлучен с ним и, сказывали Алексею не без насмешки, даже спал у него в подножии.
Поведал Фёдор отцу о делах новгородских вроде бы не так ясно, с недомолвками, но суть прояснилась. Памятный Басманову по службе в Новгороде, меченый и битый всеми тать Петька Волынец без роду без племени якобы видел, как новгородский посадник Василий Путята прятал в Софийском соборе за иконой Божьей Матери некую грамоту. Оную грамоту должен был взять польский человек или паломник из православных христиан и доставить её польскому королю Сигизмунду Второму. И писано было в той грамоте о мольбе новгородцев взять их область вместе с градом, сёлами и монастырями под могучее крыло Польского королевства. Сказано было далее Фёдором, что, вскрыв эту грамоту, Петька Волынец прочёл её и, примчав в Александрову слободу, передал через Малюту Скуратова Ивану Васильевичу. Добавил Фёдор, что, прочитав грамоту, царь-батюшка вошёл в такой раж, что придворные, как могли, тайком разбежались от грозных очей осатаневшего государя. На суд и расправу он был скор и жесток. Он призвал к себе ближних советников — Алексей Басманов в эту пору уже был отлучён от участия в советах. Слова царь Иван никому не дал, грамотой только помахал перед лицами князя Афанасия Вяземского и боярина Василия Грязного и повелел готовиться к походу на Новгород.
— Я покажу этим суконным душам, как идти в измену державе и опричнине! — кричал Иван Грозный.
Всё услышанное от сына было противно духу Алексея Басманова. Он не поверил, чтобы прожжённые новгородские мужи так бездумно попали в мышеловку. И знал Алексей, что, если допросить известного ему татя Петьку Волынца с пристрастием, он бы выложил иную, подноготную правду. Теперь же по воле этого поганца от жестокой руки самодержца пострадает невинный люд славного града. Оговорил Петька новгородцев, поди, за то, что они в какой раз его побили — пришёл к выводу Басманов. И душа у него не жаждала, не рвалась в опальный Новгород на бессудную расправу с невинными. Но Ивану Грозному всего этого не скажешь. Да можно бы и сказать, ежели устал от жизни. Знал Алексей, что после такого выпада против Грозного смельчаку один путь — на тот свет. А новгородцам помощи ни на полушку не будет.
Знал Алексей и то, что, задумав какое-либо жестокое и неправедное дело, царь Иван всякий раз пытался во спасение души заручиться поддержкой церкви, благословением в лице самого митрополита всея Руси. И теперь, чтобы открыть истинную цель своего и Малюты Скуратова вояжа в Тверь, Басманову оставалось сделать два шага. Да нет, уже и этих шагов не надо делать. И Басманова пробил холодный пот, потому как он увидел себя на краю пропасти, и даже нога была занесена над бездной. И хотя он отказался и думать о том, зачем его послали в Тверь, истина обнажилась помимо его воли и была страшна. Для ужаса, какой охватил неробкого Алексея, было много причин. Как ему захотелось забыть о них, избавиться раз и навсегда, вырвать из памяти, из груди! Но, оставаясь воином, он понимал, что избавление от всего совершенного им и от того, что он ещё может совершить, придёт только с его смертью.
