Раскол в стане Елены Глинской начался с малого. Боярин Иван Овчина хотел защитить честь великой княгини и уберечь её от влияния Ипата. Он знал о связи Елены с Ипатом, случившейся пять лет назад: один из дворовых воинов княгини Анны был его послухом. И теперь князь Овчина боялся новой вспышки порока Елены. Да и ревность к Ипату одолевала Овчину, потому как он который год был любовником Елены. Княгиня Анна не любила Ивана Овчину и взялась исподволь настраивать против него дочь и Михаила Глинского. Дядя великой княгини Михаил Глинский о своём пёкся. Иван Овчина переходил ему дорогу и оттеснял его от кормила государственной власти. Вскоре же допущением Елены Овчина стал правителем, хотя и неофициальным. Глинский не мог простить Овчине его дерзкие происки. А Елена не потерпела потуги матери и дяди вбить клин в отношения с близким ей боярином. И тогда княгиня Анна пошла на разрыв с дочерью и благословила князя Михаила на бунт против великой княгини. Князь Глинский пошёл на поводу у княгини Анны и, строя планы на будущее, возмечтал о многом даже сверх меры.
Начиная борьбу за власть, за управление державой, Михаил Глинский решил, что, пока великий князь малолетний, нужно добиваться слияния России с Литвой, что пора на смену ушедшей с Василием Третьим династии Рюриковичей воссоздать династию Ольгердовичей, к коей князь причислял и себя. Видел Михаил Глинский на себе венец и бармы царские. И всё казалось князю, шло, как задумал. И судьбы племянницы и её сына были уже решены. Близился день дворцового переворота, и были уготованы места Елене и её сыну в одном из глухих северных монастырей. Таких мест на Руси для коронованных особ всегда хватало. И послушайся Глинский княгини Анны, быть бы дворцовому перевороту успешным. Она же настойчиво твердила, упрашивала:
— Начинать тебе надо не с Елены и Ванюшки — они птицы малые, — а с кобеля Ивана Овчины. Уберёшь его, и всё пойдёт с Божьей помощью. Тут отшельник Ипат Боровский снадобьице мне принёс. Пять капелек в сыту[29] сольёшь, и сон Овчине придёт вечный.
— Семь бед — один ответ. Исполню, Аннушка, — согласился поначалу Глинский.
— Теперь о другом слушай. Ноне вторник. Тебе Ивана до четверга надо убрать. А в пятницу чтобы на моём подворье все воеводы и князья тебе верные собрались. Да предупреди их, пусть приготовят оружных холопов. А как будешь вельмож собирать, не обойди вниманием воевод-полковников, кои при ратях стоят. Поклонись князю Семёну Бельскому. Ещё его брату Ивану. Окольничего Ваню Ляцкого приласкай: дюже отчаянный человек. На Ходынском поле князь Иван Воротынский с полком стоит, его моим именем позови. Не обойди и Богдана Трубецкого. Все они Ивану Овчине нелюбие таят и рати приведут. Что тогда Елена со своими стрельцами да иноземными гренадерами сделает? Да и ещё поберегись Басмановых и Колычевых. До них чтобы и слуху не дошло о нашем сговоре. Первые Ивана-княжича чтут, вторые Андрея Старицкого прочат в государи.
Так беседовали князь и княгиня Глинские, замышляя покушение на родных и близких им Елену и маленького Ивана.
Но тайная беседа на Варварке у тёплой печи не осталась неведомой людям князя Ивана Овчины. Он с ними поспевал всюду. И по этой причине ни княгиню Елену, ни Ивана Овчину, ни многих воевод, кои стояли за их спинами, подготовка к бунту и перевороту в Кремле не застала врасплох.
Боярин Иван Овчина знал, что князь Михаил Глинский — его злейший враг. Но поначалу он не предполагал, что стремление Глинского захватить власть зайдёт так далеко. Когда же правитель узнал, что грозит ему, Елене и маленькому великому князю, он запустил во всю силу Разбойный приказ, в коем со времён Василия Третьего служило так много послухов и доглядчиков, что их хватило бы приставить к каждому пятому горожанину. Они были всякие: конюхи, возницы, стольники, сенные девицы, коробейники, рынды. Все они исправно служили государеву делу, да прежде всего увёртливому князю-боярину Ивану Овчине. Потому главный телохранитель Елены знал о потугах Михаила Глинского всё, чтобы в нужный час пресечь действия пронырливого князя. И встреча Глинского с боярами, князьями и воеводами — недругами престола — на Варварке в палатах княгини Анны была ведома конюшему до последнего слова. И сыты Иван Овчина не пил в эти дни в Кремле по той причине, что знал об уготованном ему.
В памятную для многих москвитян пятницу подьячий Илюшка Карпов провёл близ заговорщиков на Варварке весь вечер. Умению Илюшки проникать в тайная тайных можно было лишь удивляться. Он был умным, ловким и учился сыску у своего отца Фёдора Карпова, дипломата, посла, сочинителя. На подворье Анны Глинской он пришёл днём под видом коробейника. Покружил по двору, в людскую зашёл, челяди товар показал-продал да на конюшню сходил, там и покинул подворье. Ан нет, в его кожушке и треухе, с коробом на груди удалился с подворья сторожевой холоп Анны Глинской, а Илюшка затерялся в княжеских покоях да нашёл себе место близ трапезной, где собрались заговорщики.
Ещё до рассвета на другой день, когда Москва почивала, к дому на Стромынке подкатил крытый возок и исчез во дворе. Раннего гостя встретил дядя Илюшки Карпова и увёл в дом. Там при свете лампады перед Иваном Овчиной возник сам Илюшка и поведал всё, что услышал в палатах княгини Анны Глинской.
— Было так, Иван Фёдорович-батюшка, — начал Илюшка. — Сошлась седмица бояр-князей: Богдан Трубецкой, Иван Воротынский, Иван Ляцкий, ещё братья Иван и Семён Бельские да сами Глинские — Анна и Михаил. — Илюшка говорил твёрдо, без запинок, словно читал с листа. — Беседу повёл князь Глинский. Сказал он: «Трудные времена настали для нас. Потому позвал вас, други, дабы мудростью вашей осветить путь. Советуйте, да вкупе исполним всё рьяно». И ответил Семён Бельский: «Устали мы от этих худых времён, а всё из-за него, Овчины-самозванного, правителя и прелюбодея. Пора плечи расправить». И тут распалился Иван Ляцкий: «Власть нашу уворовали Елена и Овчина. Совету бояр мудрых стоять бы опекунами при малолетнем государе. Но никто там ноне не считается ни с Бельскими, ни с Глинскими, ни с Воротынскими и Трубецкими. Власть в приказах у безвестных дьяков, а над Россией — у кобеля Овчины. И как же ты, князь Михайло, муж мудрый, дал волю своей племяннице, дабы она над тобой и над нами торжествовала!» — «Скорблю, но сие так, — покорно произнёс Глинский. — Хотя княгиня моего роду-племени, но мы, Глинские, как и вы, нынче не у кормила власти. Потому спрашиваю: готовы ли вы свергнуть Ивана Овчину и очистить Кремль от прелюбодейки?» И вновь поднялся князь Иван Ляцкий: «С тем мы и собрались, чтобы едино ударить по татям». И он призвал: «Поклянёмся же на кресте в верности делу, поклянёмся равно разделить удачу, встать первыми близ великого князя. Кто им будет, пока не ведаю!» И ответил князь Глинский: «Клянусь до смертного одра быть верным товариществу!» И все поклялись в том же. И тогда Семён Бельский сказал: «Отныне мы в боевом строю. Завтра же шлите своих людей в вотчины, пусть вашим словом ведут в Москву оружных холопов. Ты, князь Воротынский, и ты, князь Трубецкой, готовьте полки, дабы встали ратники на стены Кремля против наёмников Елены. Сроку на сборы нам пять дней. Там Елене и Ивану отдадим должное и поведём Русь». Вот и всё, боярин-батюшка, что наловил, — с облегчением вздохнул Илюшка, выложив добытое.
— На том спасибо за верную службу. Будет тебе и награда, — ответил Иван Овчина и достал из кармана кафтана золотой червонец. — А пока вот тебе для начала на гостинцы и гульбу. Но о службе не забывай, будь под рукой.
Спустя день после сговора с единомышленниками конюший Иван Овчина с благословения великой княгини принял ответные меры. Под благим поводом — стояния на Оке против татар — были отправлены в Коломну и под Серпухов полки князей Воротынского и Трубецкого. Да туда же умчались гонцы с наказом воеводам Фёдору Лопате и Ивану Горбатому-Шуйскому вести свои полки на отдых в Москву. Через день Иван Овчина распорядился закрыть на всех заставах решётки и не впускать в Москву никакие ватажки. В эти же дни конюший Иван Овчина получил благословение своей возлюбленной Елены взять под стражу её дядю, Михаила Глинского. Ночью, нежась в постели великой княгини, Иван спросил:
