— Десятские Глеб, Донат и Микула, ко мне! — распахнув ворота, крикнул Фёдор. Три воина тотчас возникли перед Фёдором. — Ведите своих воев в людскую, а коней — под навес, к коновязи.

Десятские увели своих ратников без суеты. «Ну и ну, — порадовался Степан, — сотник хороших воев ведёт!» И повёл оставшихся воинов на подворье князей Оболенских-Больших. К боярину вышла княгиня Анна и приняла три десятка ратников без оговорок.

   — Сам батюшка-князь порадовался бы им, — сказала она. — И то подумать, бывалый воевода знает, как в зимнее время ратники рады тёплому постою.

Нашлись ещё шесть доброхотов-старичан, взяли по десятку воинов. А вот и подворье князей Голубых-Ростовских. Хозяева где-то в Москве или в вотчинах, а в палатах лишь дворецкий с челядью. Он принял бы воинов, Степан знал это, ан нет, не оказали такой чести Колычевы своим недругам. Да и нужды не было, потому как в другом месте примут их с великой радостью. И Степан прошагал с ратниками ещё квартал, привёл их к усадьбе князя Оболенского-Меньшого. А когда остановился у ворот, посмотрел на сына: доволен ли?

Фёдор понял отца, тихо молвил:

   — Спасибо, батюшка.

Постучали в ворота. Появился дворовый человек.

   — Зови князя, воев на постой принять, — сказал боярин Степан.

Князь в этот поздний час в конюшне был: всегда перед сном заходил, вышел во двор, спросил:

   — Кого Бог прислал?

   — Юрий, это я, Степан Колычев! — появляясь во дворе, крикнул боярин.

Пока два старых друга заботились о воинах, Фёдор обратился к Басманову:

   — Алёша, ты с батей возвращайся, а я скоро приду. Надо же навестить Ульяшу.

   — Давай проведай зазнобушку, — ответил Алексей.

Фёдор побежал к знакомому чёрному крыльцу, дабы отыскать душевную Апраксию. И в этот вечер удача не отвернулась от Фёдора. Он нашёл тётушку Апраксию на кухне, она хлопотала об утренней трапезе. Увидев Фёдора, домоправительница перекрестилась: «Свят, свят!» — да и прижала его к своей полной груди.

   — Господи, ангел-спаситель прилетел! А моя ноне вспоминала о тебе, горевала. Да вот же ты, ясный сокол! Ну идём, идём, отведу тебя в горенку.

   — Как она, Ульяша, здорова ли?

   — Бог милует. Краше прежнего.

Апраксия привела Фёдора в знакомую горницу перед светлицей княжны Ульяны, скрылась за дверью. Вскоре же дверь распахнулась, и из неё, словно птица, вылетела молодая княжна. У Фёдора не было времени ахнуть: возникла перед ним краса неописуемая да и повисла у него на шее.

   — Бесстыдница, хоть бы меня смутилась! — воскликнула Апраксия, сияя.

   — Надо же, надо же! И сон в руку, и явление твоё прошлой ночью, — торопливо произнесла Ульяша и трижды поцеловала Фёдора. — Ах ты, ангел мой спаситель!

   — Ульяша, какая ты сказочная, — тихо молвил Фёдор и коснулся её волос, лица. — Ульяша, радость моя!

   — Идём в светлицу, любимый, идём! Матушка с батюшкой не упрекнут меня. — И Ульяна повела Фёдора в свой покой, сказав Апраксии: — Тётушка, ты уж оставь нас.

   — Бог с вами, — отозвалась Апраксия и покинула горницу.

Фёдор вошёл в святая святых, будто в храм. И был несказанно удивлён: стены светлицы украшали пелены, вышитые уверенной рукой мастерицы. И смотрели на Фёдора со всех сторон то матерь Божия, то Иисус Христос, то архангелы Михаил, то София-премудрость. Их божественные лики были чисты, сияли добротой, глядели живо, словно одушевлённые.

   — Ульяша, ты вся в них! — воскликнул Фёдор, едва не прослезившись. — Они милосердны и мягкосердечны.

   — Того не ведаю. Да тебе виднее. Сам ты как в Старицах оказался? Избавлен ли от опалы? — Ульяша ласкалась к Фёдору, и в глазах её светилась нежность. — Долго ли пробудешь дома?

Фёдор потускнел. Трудно ему было сказать, что не более суток ему можно побыть среди близких, ответил виновато:

   — Мы из Каргополя с Алёшей Басмановым пришли. Помнишь его?

   — Помню, да ведь смутно. Я даже не видела его.

   — Вот мы с ним ратников две сотни ведём. От опалы избавлены. Идём на сторожевую службу к Дикому полю.

   — Господи, опять разлука, — запечалилась княжна и попросила: — Возьми меня с собой, любый!

   — И взял бы с радостью, да уставы того не велят.

   — То ведомо мне, — ответила княжна с грустью. — Расскажи, как служил у великой княгини, как в опалу попал.

   — Всё поведаю, как налюбуюсь тобой. Ты мне во сне часто снилась. Да в яви — другая. Ой, какая же ты прекрасная, Ульяша!

   — Полно, свет мой, — всё с той же печалью в голосе отозвалась она. И снова спросила о великой княгине: — Куда Соломонию-то упрятали? Жива ли?

   — Жива, слава богу. Прошлой осенью всё было хитро задумано. Ведь я уходил в Каргополь с верой, что в монастырской каптане одна из инокинь — великая княжна.

   — И что же?

   — Мне запретили пытать, кого везу. И только в Каргополе, спустя несколько дней по приезде, я увидел ту, кого считал за Соломонию. То была Евдокия Сабурова.

   — Надо же! А Соломония куда пропала?

   — Её спрятали в Суздале, а в каком монастыре, того не ведаю.

   — Господи милостивый, защити страдалицу, — перекрестилась княжна. — Невинную и так жестоко...

Беседе возлюбленных не хватило бы и ночи, но вскоре в дверь постучали и появилась Апраксия.

   — Боярин, тебя батюшка зовёт, — сказала она.

Было отчего огорчиться Фёдору, но пойти встречь отцу он не посмел.

   — Ульяша, я не прощаюсь с тобой. Завтра ещё буду в Старицах.

   — Я жду тебя, — отозвалась княжна с порога светлицы.

На дворе Фёдора встретили князь Юрий, отец и Алексей.

   — Эко проворный! Куда пропал? — упрекнул Степан сына.

   — Батюшка, вот я, — уклонился от прямого ответа Фёдор.

   — Домой пора, матушка ждёт. Завтра же, как будет время, на трапезу Юрий Александрович зовёт.

   — Федяша, не откажи. Всей семьёй будем ожидать, — подтвердил князь. — И Алёше так сказал: ждать будем побратимов.

А на другой день Фёдора позвали к князю Андрею Старицкому. Он встретил Фёдора радушно. В зале для гостей был накрыт стол. Князь усадил Фёдора напротив себя, кубок медовухи налил.

   — Рад, что жив и здоров. За то и выпьем. Тут ведь всякое говорили. Будто в заточение тебя взяли.

Князь и боярин выпили, закусили. И Андрей спросил:

   — Поведай мне, любезный, что знаешь о Соломонии?

   — Батюшка-князь, не так уж много я ведаю. Но скажу, что до пострига Соломония была весела, радостна и жила тобою. Боярыня Евдокия говорила мне, что дня не проходило без речи о тебе. Потом началось. Сперва Евдокию в хомут взяли и постригом наказали. А тут и Соломонию умыкнули. Великий князь в ту пору из похода вернулся, да всё прятался от Соломонии. То в Коломенском скрывался, то, сказывали, в Александрову слободу удалился. И в Кремль тайно вернулся, сидел на своей половине, как сыч в дупле. О том я подлинно знаю, потому как рвался к нему. Заправлял же всем князь Шигона вкупе с Иваном Овчиной.

Слушая Фёдора, князь Андрей становился всё более печален и гневен. Все чувства, кои копились в нём не один год к старшему брату, сплавились в одно — в ненависть. Но что он мог сделать? Бессилие угнетало его. Он лишь шептал: «Господь всё видит и воздаст тебе, жестокосердый, по делам твоим!» Расставаясь с Фёдором, князь доверительно сказал:

   — Пошлю в Суздаль верного человека, дабы нашёл Соломонию и смотрел за ней, а нужно будет, и оберёг её дитя.

   — Князь-батюшка, честь и хвала тебе за сие желание, — отозвался Фёдор, покидая княжеские палаты.

От князя Андрея Фёдор поспешил домой. Там уже его ждали родители и Алексей. Пора было идти на трапезу к Оболенским-Меньшим. Фёдор летел туда на крыльях, дабы увидеть свою незабвенную Ульяшу, показать её Алексею. За трапезой было оживлённо, Фёдор и Алексей рассказывали, как ходили к Белому морю, собирали пушнину, как дрались с чудью заволоцкой.

Через день ранним пасмурным утром сотни Фёдора и Алексея покинули Старицы. Многие горожане провожали ратников, наказывали передать старицким воинам, кои уже ушли на Оку, дабы берегли себя во встречах с басурманами. Ратники уходили из Стариц конным строем. И лишь Фёдор вёл коня на поводу. Рядом с ним шли боярин Степан, князь Юрий Оболенский и княжна Ульяна. У Фёдора и Ульяны накануне была помолвка, и отныне их нарекли женихом и невестой.