«На азиатской стороне России шла изнурительная и непрерывная борьба. Здесь не было ни миров, ни перемирий, ни правильных войн, а шло вечное одностороннее подсиживание», — утверждал известный русский историк Василий Осипович Ключевский. Им же было сказано, что Орда в XV веке уже рассыпалась и окончательно разрушилась в начале XVI века. Из её развалин образовались новые татарские гнезда, царства Казанское и Астраханское, ханство Крымское и орды Нагайские за Волгой, по берегам морей Азовского и Чёрного, между Кубанью и Днепром.
Всё это знал просвещённый сочинитель Иван Пересветов. Знал, что самую большую опасность во времена Ивана Третьего и Василия Третьего таил Крым. Россияне и грозились Крыму при Иване Васильевиче, но у них не было сил дойти до Крымского перешейка за полторы тысячи вёрст и одолеть неприступный Крымский вал. Пересветов встречал русичей, кои побывали в плену у крымских татар и бежали. Рассказывали они, что такое Перекоп. Это широкий и глубокий ров в шесть вёрст, выкопанный рабами не за одно десятилетие. За ним поднимался высокий вал, укреплённый отвесной каменной стеной. Потому и была крымская берлога для русичей пока неприступной. Да многие русские воеводы всё-таки примерялись к тому, чтобы покорить Крым. Рассчитывали они на то, чтобы обойти Перекоп по Азовскому морю.
Позже так и будет. Но это уже не при жизни Ивана Пересветова случится.
Вот уже и весна близко. Да ближе, чем весна, стояло Казанское ханство. Оно, похоже, начиналось в двух-трёх днях пути за Старой Рязанью на Оке и за Ельцом на притоке Дона Быстрой Сосне. Оттуда татары делали набеги и зимой, благо реки и болота в морозные зимы не были им препятствием, благо был под седлом быстрый и сильный конь, были и лук, стрелы, кривая сабля, щит и копьё. В торбе же — запас вяленой конины, сушёного пшена и сыра из молока кобыл. С таким припасом татарскому воину и тысячу вёрст пройти не помеха. Ещё русские полки не встали по водным рубежам, а татарская орда вот она — топчет, разоряет, жжёт, грабит рязанские, тульские, калужские земли. За два дня орда углублялась внутрь державы более чем на сто вёрст, всё опустошала, забирала, что могла увезти, унести, угнать. Лишь печи оставались на месте селений да тянулись по степи длинные вереницы полонян и полонянок. Татары были особо охочи до русских мальчиков и девочек в возрасте до десяти лет. Для маленьких детей они делали короба с крышками, сажали их туда, как птиц, зайцев или поросят. Такую добычу они ценили превыше всего. Потом эти русичи, воспитанные в волчьих законах, становились самыми преданными хану и жестокими воинами, а россиянки были лучшими жёнами татарских мурз, лучшими матерями. Опустошение южных земель России грозило ей вымиранием и одичанием огромных областей.
И копилась у россиян годами ненависть и ярость к врагам. И уж если сходились они в сечах и схватках с ордынцами, что случалось в год по нескольку раз, пощады крымцам и казанцам не было. Их не брали в полон, их убивали на поле битвы.
Нынешней весной по повелению великого князя россияне готовились к встрече с крымской ордой особенно старательно. В Разрядном приказе строчились и рассылались по землям государевы указы, обозначались оборонительные рубежи. Воеводам и дьякам ничего не надо было выдумывать, так как границы давно и прочно пролегли от Нижнего Новгорода на восток, по Оке до Серпухова. Тут защитный рубеж делал крутой поворот на юг, тянулся к Туле, потому как россияне не могли отдать сей город на грабёж и разорение татарам — ключевым он считался перед стольным градом. Да и Козельск был важен для Руси, потому между Тулой и Козельском тоже вставали полки. На этом рубеже как в прежние годы, так и ныне создавались оборонительные цепи со рвами, валами на безлесных пространствах, с засеками на лесных дорогах.
Там же перед лесами ставились остроги и острожки с крепкими деревянными стенами из остроколья, с дубовыми воротами и рублеными клетями. Линия рвов, валов и засек тянулась вёрст на четыреста, мимо Рязани, Венёва, Тулы, Одоева, Лихвина до реки Жиздры, где-то под Козельском.
Сетовал великий князь Василий на то, что соседи у него на западе бестолковые и чванливые люди. Взять того же польско-литовского короля Сигизмунда. Сколько раз Василий звал его: дескать, пойдём вместе, остановим татарву, ни к тебе, ни ко мне больше не придут. Куда там! Шляхетская спесивость мешала Жигмонду согласиться защищать вместе с русскими свои рубежи. Потому в Кафе, на невольничьем рынке Крыма, польских рабов и рабынь было больше, чем русских.
Потеряв всякую надежду слить две рати, великий князь Василий перестал уговаривать Жигмонда и тем более строго следил за подготовкой своего войска против татар. Его повелением уже в марте закипела работа в Разрядном приказе. Дьяки и подьячие трудились от зари до зари, расписывая повестки, сотни гонцов мчались с ними по всем областям и вручали наместникам. Они призывали на службу дворян и детей боярских, кои выступали в походы конны, оружны и людны, имея каждый при себе по десять холопов. Города выставляли своих ратников отрядами, сотнями. Они съезжались на сборные пункты, там сводились в полки, и московские воеводы вели их под Серпухов, Каширу и Коломну, под Алексин и Калугу. К концу марта великий князь Василий имел под рукой уже до семидесяти тысяч воинов.
Пришла в середине марта повестка Разрядного приказа и в Каргополь. А с нею государев наместник Игнатий Давыдов получил грамоту, в коей было сказано, что снимается опала с воеводского сына дворянина Алексея Басманова и с боярина Фёдора Колычева. Когда Игнатий объявил им волю великого князя, Фёдор спросил:
— Воевода-батюшка, ответь нам теперь, кто нас под государеву опалу подвёл?
Давыдов ничем не рисковал. Да и молодые боярин и дворянин ему нравились: ничем себя не очернили за минувшую зиму, всякий указ наместника исполняли честно и прилежно. Да и за государево добро постояли крепко, не щадя живота своего.
— Вы вправе знать, Фёдор и Алексей, кто на вас зуб точил, — ответил Игнатий. — Опала на вас легла происками князя Ивана Шигоны. Он же теперь от государева двора удалён и, сказывали, простым ратником отправлен в Сторожевой полк на Оку.
— Спасибо, воевода-батюшка, — поблагодарил Фёдор Игнатия, — тяжесть с души сняли, потому как мы перед государем ни в чём не виновны. Не так ли, Алёша? — спросил Фёдор Басманова.
— Истинно так, — подтвердил Алексей.
— То мне ведомо. Да служба для вас не кончилась. Теперь вы поведёте каргопольских ратников против басурман. Поставлю вас обоих сотскими.
— Мы готовы, — ответил Алексей. — Встанем, Федяша? У меня так руки зудят от жажды с басурманами сразиться.
— Ты-то воеводин сын, а я мирской человек, — отшутился Фёдор. — Да где наша не пропадала!
В Каргополе ещё лютовали мартовские морозы, когда молодые воеводы Алексей Басманов и Фёдор Колычев выступили из города во главе двух сотен конных ратников. Купцы, коим северные дороги ведомы более чем кому-либо, подсказали своим землякам и воеводам: «Идите на Бежецкий Верх, туда зимник как стол — скатертью покатитесь. До Волока Дамского дойдёте без помех».
Фёдору не хотелось «катиться скатертью», но у него от волнения забилось сердце: «Так ведь это же через Старицы. Там Ульяшу увижу, матушке с батюшкой поклонюсь».
Так и было. Дальний путь две сотни бывалых охотников-северян одолели за несколько суток. Дневные переходы были долгими, ночной отдых — коротким. И в конце марта Фёдор увидел на окоёме[22] маковки старицких церквей и собора. В Старицы сотни пришли к ночи. В палатах Колычевых ещё не спали. А кто и спал, так с появлением Фёдора все в доме поднялись и началась великая суета. Фёдор же, едва обняв матушку: «Родная, как я по тебе скучал!», едва поклонясь отцу и побывав у него в крепких объятиях, попросил:
— Батюшка, мы с двумя сотнями воинов пришли. Там возле них сотский Алексей Басманов. Как бы их обогреть и накормить?
— Эко лихо, — удивился Степан. — Дело-то знакомое, всех пристроим. — Боярин надел тёплый кафтан, шапку, позвал сына: — Идём же. Тридцать воинов оставь на подворье, в людскую пойдут. Остатних по городу разведём.
