Гости разошлись за полночь. А ранним утром князь Андрей проводил в путь князя Шигону. Разговор между ними был короткий.

   — Передай великому князю, что Соломонию проводим до Москвы в полном здравии, — сказал князь Андрей.

   — Завтра и отправь. Чего её держать здесь? — без всякой почтительности и с вызовом заметил Шигона.

   — На то её воля. Тебе же в дорогу пора, — сухо отозвался князь Андрей и, не пожелав доброго пути, ушёл в палаты. Позвав князя Юрия Оболенского, наказал ему: — Ты, Александрович, пошли человека в Покровский монастырь за Иовом. Порадуем его пением великую княгиню. Подобного пения в Москве не сыщешь.

   — Верно сказано, батюшка-князь. Сей миг и пошлю Карлушу, — ответил Оболенский и ушёл исполнять повеление князя.

Этот день проходил в Старицах тихо и благостно. Оживление в княжеских палатах наступило к полудню. Соломония вышла к трапезе вся в свечении, словно в пасхальный день. Она была в ожидании чуда. После трапезы князь Андрей повёл великую княгиню на богослужение в кафедральный Благовещенский собор. Там отстояли обедню. Чинность службы и пение хора пришлись ей по душе. Особенно же очаровал Соломонию своим чистым ангельским пением отрок Иов. Он был иконописен.

   — Ему бы в стольном Успенском соборе на клиросе петь, — заметила Соломония.

   — Придёт час, и позовём, — ответил князь Андрей.

Соломония поняла значение сказанного, посмотрела на Андрея ласково. «Господи милостивый, помоги исполниться благим помыслам», — подумала она.

После обедни великая княгиня в сопровождении князя Андрея и его свиты прошлась по главной Богдановской улице удельного княжества, любуясь тихим, уютным городом, утопающим в зелени садов, его красивыми хоромами, церквами.

   — Как боголепно у тебя здесь, Андрей Иванович, не то что в оглашённой Москве.

   — Верно, матушка. — Но на чело князя пало облако, сказал о давно наболевшем: — Да вещает сердце, что близок конец той благости. Вот-вот не только Старицы, но и всю Россию опалит огнём, ежели не будем добиваться нового устроения державы.

   — Как согласно мы мыслим. И верно, вижу я во всей державе поветрие на грозу. Великий князь Василий изживает себя, в окружение берёт таких поганцев, как князь Иван Шигона. Вот и ваши князья Голубые-Ростовские к нему подстегнулись. — И воскликнула: — Господи, избавь нас от пришествия сатаны!

Старицкие горожане заполонили Богдановскую улицу, всюду плотной стеной стояли на деревянных пешеходках, толпою сопровождали великую княгиню, славили её. А досужие кумушки судачили о своём.

   — Лепота, что у княгини-матушки, что у князя-батюшки, от Бога. Им бы и быть семеюшками, — громко размышляла полнолицая горожанка.

Старицы жили в преддверии большого христианского праздника Преображения Господня, до которого оставался один день. Тому празднику суждено быть особенно памятным Соломонии и Андрею. Он наступил для них раньше, чем для всех россиян. Знали князь и княгиня, что в самую полночь, как наступить Преображению Господню, в мире вершатся всякие боголепные чудеса. И теперь Андрей и Соломония нетерпеливо ждали приближения вечера и ночи. Да время удалось скоротать незаметно: то за трапезой, то за осмотром хозяйства княжеского подворья. Князь Андрей показал Соломонии свою псарню — породистых гончих, борзых, волкодавов.

   — Одни они утеха у меня, обездоленного злым роком, Соломонеюшка, — пожаловался князь.

   — Тебя жалею, светлый князь, лучшей доли желаю, — отозвалась Соломония, когда шли от псарни на конюшню.

   — Правда, и здесь есть доброе существо, коему можно попечаловаться в час боли. Вон конь Жемчуг. — Андрей подвёл Соломонию к стойлу, где отдыхал белоснежный жеребец. — Он всё понимает, когда я душу чищу близ его.

   — У меня и того нет, князь Андреюшка. Разве что тётушка Евдокия Ивановна. Она у меня молчалива, как рыба. Порой и ей не скажешь того, чем душа болит. Потому я медленно тлею в одиночестве. Одно меня может утешить теперь — дитя. Чрево моё плодородно, сие я знаю, да семя в него некому было положить. Волчицей бы завыла, тогда, может быть, матёрый волчище нашёлся бы.

   — Полно, Соломонеюшка, кручиниться, — весело отозвался Андрей. — Близок час чудесам вершиться. И пусть над нами Всевышний чинит суд. А мы совершим чудо.

Князь Андрей смотрел в прекрасные глаза Соломонии, и был его взгляд так откровенен, так правдив, что великая княгиня нисколько не усомнилась в том, что чуду быть. Она ничего не ответила князю на ясно выраженное желание. Да и не нужно было слов. Всем своим существом, и глазами, в коих плескалась радость, и красиво очерченными губами, и движением руки, коей Соломония прикоснулась к Андрею, и ещё многим другим, чего князь не мог объяснить, Соломония дала ему понять, что она готова сотворить с ним чудо.

Они ещё погуляли по княжескому подворью, прошлись садом, где было светло от яблонь, усыпанных плодами. Взошла полная луна, и сад казался волшебным.

   — Благостно. Так бы и в мире... — тихо произнёс Андрей. И вдруг его ожёг страх за Соломонию. Спросил: — Ты не боишься, что будет потом?

   — Нет. Все страхи мои уже сгорели, и дух их выветрился из груди. Ведаю, что и Бога мне бояться не следует: он меня не осудит.

К Андрею и Соломонии подошла обеспокоенная боярыня Евдокия.

   — Матушка, в терем пора бы. Полночь близко, — предупредила она.

   — Не тревожь меня, тётушка, дай надышаться волюшкой. Иди и помолись за меня.

Евдокия поклонилась и ушла. Она-то всё понимала, да трепетала душой и телом за свою любимую племянницу. «Ой, над омутом стоит голубушка, да и бросится туда. Теперь уж бросится. Всё на лике светится», — причитала со вздохами боярыня. Но в терем не ушла, а затаилась, спряталась в калине на выходе из сада, готовая жизнь свою отдать, лишь бы не помешал кто-либо великой княгине прыгнуть в омут.

И Соломония знала, что тётушка Евдокия в сей час охраняет её покой, где-то поблизости укрылась. Потому, когда князь Андрей повёл Соломонию к избе садовника, она шла рядом с ним спокойная и счастливая. Они вошли в чистую избу. Князь Андрей заложил в двери дубовый засов, взял Соломонию за руку, и они поднялись в светёлку.

Князь и княгиня горели от страсти. В них накопилось её столько, что и в молодости подобного не испытывали. Однако волю той страсти они дали не сразу, вели себя сдержанно, дабы не сгореть в пламени чувств, не впасть в забвение, а потом не помнить, как всё было. Они творили обряд близости степенно, неторопливо. И это приносило им блаженства больше, нежели необузданность чувств. Они оба были прекрасны во всём: в нежности, в ласке, в узнавании друг друга. Соломония впервые в жизни узнала настоящего мужчину, восхитившего её своей чадородной силой. Князь Андрей впервые познал женщину, с коей мог согрешить многие годы назад, о коей мечтал всю жизнь.

   — Господи милостивый, я получил всё, чего жаждал двадцать лет, — шептал он.

   — Мать Пресвятая Богородица, ты наградила нас жаждой чадородия. Молюсь тебе, спасительница наша, — вторила Соломония князю. И ласкалась, побуждая Андрея творить чудо ещё и ещё.

Уже наступил день Преображения Господня. Иисус Христос в последний раз сказал своим ученикам: «Среди вас есть некоторые, что до смерти увидят силу Царствия Божьего». Господь взял с собой Иакова, Иоанна, Петра и поднялся с ними на гору Фавор. И преобразился пред ними: просияло лицо Его, как солнце, одежды сделались белыми, как свет. И вот явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие. При сем Пётр сказал Иисусу: «Господи, хорошо нам здесь быть, если хочешь, сделаем три куши: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии». Когда он ещё говорил, светлое облако осенило их и глас из облака глаголющий: «Сей есть Сын мой Возлюбленный, в котором Моё благоволение; Его слушайте!»

Соломония и Андрей вернулись в княжеские палаты, когда в птичнике пропели первые или вторые, а может быть, третьи петухи. Время для них потеряло смысл. Боярыня Евдокия проводила их от сада до чёрного крыльца. Там увела Соломонию в опочивальню.