— Знаком ли тебе сей изменник? Он ведь был наместником в твоём граде.

   — Знаем, — отвечал новгородец. — Да не помню, чтобы он подговаривал кого к измене.

   — Скрываешь. Да будет смерть тебе за сокрытие преступника, — заявлял Василий Грязной.

Новгородец бледнел, в глазах появлялся ужас, и он кричал:

   — Помню, помню, батюшка-боярин! Он подговаривал нас на Соборной площади. Пощадите!

Дьяк торопливо записывал признание. Грязной подходил к Ивану Грозному.

   — Батюшка-царь, новгородец Васюков покаялся и признал Басманова. Да, тот верховодил заговором. Да и новгородец с ним заодно!

   — Чините расправу, — со взмахом руки говорил Грозный.

И жертву вели к краю моста, там кидали на плаху и отрубали голову. Она летела в Волхов.

Первые две недели с рассвета и до темноты опричная рать опустошала Новгород. Все ворота из города были закрыты и держались под усиленной охраной. Жители не могли покинуть город и пребывали в панике. Никто не знал, чья очередь настанет через час, через день. По мосту мимо привязанного к столбу Басманова и восседающего на «троне» царя весь день проезжали подводы на Ярославово дворище с имуществом горожан, отобранным «по розыску». И когда царь Иван уставал смотреть на однообразное убиение новгородцев или не хотел видеть, как приводят на мост молодых матерей, связывают их вместе с детьми и сбрасывают в Волхов, он уходил в палаты отдыхать. А на его место садился царевич Иван и продолжал так же отрешённо и жестоко уничтожать «заговорщиков» и «изменников».

Позже достойный доверия великий русский историограф Николай Михайлович Карамзин так опишет события, свершившиеся в Новгороде зимой 1570 года: «Некому было жалеть о богатстве похищенном: кто остался жив, благодарил Бога или не помнил себя в исступлении! Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч человек. Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог их пронести в Ладожское озеро. Голод и болезни довершили казнь Иванову, так что иереи в течение шести или семи месяцев не успевали погребать мёртвых, бросали их в яму без всяких обрядов».

В те же дни расправы над новгородцами случилось на мосту через Волхов событие, которое, кроме царских приближённых, самого царя и двух десятков опричников, никто не заметил. Каждый день, страдая душой и сердцем за новгородцев, боярин Алексей Басманов ждал своего часа. Уже были записаны в обиходные книги со слов «свидетелей» тысячи показаний о том, что он, Басманов, был главой заговора в Новгороде, подбивал как именитых граждан, так и простых людей на измену и отход к Литве. Приговор себе он уже давно знал: его ждала смерть. Не знал он лишь того, как она будет исполнена и кто станет её исполнителем.

Но однажды, на исходе третьей недели стояния на мосту, в благодатный солнечный день неуёмный нрав Басманова взбунтовался. Ему надоело жить в мучительном ожидании смерти. И он задумал найти эту отраду сам. Не знал он пока лишь одного: как достичь желанной цели. Привязанный к столбу, он даже не мог наложить на себя руки. Он молил Бога поразить его рукой карающей, но Бог не отзывался на призыв. Случалось, он кричал царю Ивану, когда тот был на помосте: «Покарай же, покарай меня, царь праведный!»

В Иване Васильевиче наряду с ненавистью к Басманову уживалась ещё некая малая толика не источившейся любви. И эта толика подвигла царя Ивана на «милосердый» поступок. В тот час, когда на мосту ждали казнимых из-за пределов Новгорода, из дальних селений и монастырей, царь Иван скучал. Но вот он о чём-то задумался, посветлел ликом и позвал Скуратова:

   — Вот что, Лукьяныч. Пришли на помост седмицу бывалых опричных бойцов. Ещё десяток, дабы близ меня поставить. А потом развяжи Данилычу руки и ноги и положи неподалёку свою сабельку. А там посмотрим, выйдет ли ноне у нас потеха.

Скуратов слушал государя внимательно. Но что-то смущало его в этой царской затее. Зная, что оружный Басманов страшнее медведя или дюжины умелых бойцов, Малюта предупредил царя Ивана:

   — Ты бы, батюшка, остерёгся. Оружный Басманов не на тех, кто дастся в руки живым. И тебе может быть урон.

   — Делай, как я сказал. И не гневи меня. Ишь, волю взял перечить.

   — Исполню, батюшка, как велено. Прости, родимый, — ответил Малюта. — Вот только сабельку булатную жалко.

   — Ну и татарин же ты скупой! — вспылил Иван. — Возьми мою, дамасскую. И уходи с глаз. Да позови ко мне Федяшу Басманова.

   — Он с царевичем да с собачками бычка гоняет-травит на дворище.

   — Пусть прекратят забаву. Нужен мне Федяшка.

Малюта поклонился, ушёл. Тотчас послал Митяя Хомяка за Фёдором, наказал:

   — Скажи, чтобы мигом был здесь, дабы не прогневать батюшку.

   — Так и скажу, — ответил Хомяк и убежал на Ярославово дворище, благо оно от моста было рукой подать.

Проводив Хомяка, минуя придворных за спиной царя, Малюта поспешил с моста за опричниками. Возле торга не меньше сотни их жгли костры, грелись. Малюта подошёл к ним.

   — Седмица нужна самых отважных. Подходи ко мне, кто смел.

К Малюте подбежало десятка два молодых крепких опричников. Он отобрал из них семерых и отдельно десятерых. Первым сказал:

   — Пойдёте биться с воином. Он силён и страшен.

   — Сдюжим, — дружно отозвались опричники.

   — Смотрите, голову снесёт — не жалейте.

Сказал слово и десятерым:

   — А вы встанете близ царя. И Боже упаси, ежели вас тот воин срубит — тоже головы не сносить.

   — Не посрамим свою честь, батюшка-воевода, — ответил высокий, статный и весёлый опричник.

   — Мы того барса за лапки схватим и раздерём на половинки, — засмеялся детина, похожий на лешего.

Чуть позже у них у всех в груди появится ледок, когда они увидят того воина, против которого им придётся стоять не на живот, а на смерть.

   — Тогда все за мной. — Малюта повёл опричников на мост.

Фёдор Басманов прибежал к царю стремглав. Не глянув на отца, что был привязан к столбу, присел возле ног царя, сверкнул чёрными глазищами, сказал:

   — Батюшка-государь, ну и потеха была! Твой любимый Орай на спину бычку прыгнул и за загривок его, за загривок начал рвать!

   — Гоже, гоже, сынок. Да делу время, а потехе час. Вон видишь, твой родимый стоит? Ты знаешь, что ему грозит?

   — Ведаю, государь-батюшка. — Горящие глаза Фёдора чуть потускнели.

   — Так вот приспело время тебе порадеть за него.

   — Батюшка-государь, избавь. Не могу я радеть за твоего клятвопреступника. Избавь, батюшка, — чуть не застонал женоподобный красавец. — Да я бы его сам...

   — Ты поперёд батьки в пекло не лезь. Ты же не знаешь, о чём я прошу. И всего-то хочу, чтобы ты избавил его от страданий. Эвон, три недели тут стоит на морозах. Эка поруха! Да как можно такое вытерпеть! Вот и облегчи родимому страдания.

   — Ой, батюшка-государь, не по уму мне сия загадка.

   — Раскрою ту загадку, ежели ты по-прежнему любишь царя.

   — Как же мне не любить тебя, благодетель! На том и крест целовал и ноне целую. — Фёдор встал на колени и приложился к нагрудному кресту царя. — Я твой раб, и служить мне до исхода дней тебе.

   — Вот и славно. Слышу голос преданного мне сына.

Басманов видел, что происходило на помосте. И как крест целовал у царя сынок Федяша, тоже видел. Подумал: «К чему бы это? На что он призывает Федяшу? Ишь ты, улыбаются, о благом речь ведут. Вот бы услышать. Вон что-то передал царь Федяше. Да тайно, дабы никто не заметил. Федяша под кафтан спрятал. Сел поудобнее, на меня смотрит. Подойди, подойди ко мне, сынок. Я не хуже царя тебя словом согрею».

Однако внимание Алексея отвлекли опричники. Сперва их появилось семеро, и они кучно встали неподалёку от него. Потом пришли ещё десять и окружили помост царя. Следом за ними прибежал Лукьяныч, подошёл к царю, что-то сказал. Царь Иван ему не ответил, только согласно покивал головой. И вот Малюта приблизился к Басманову. Он и раньше подходил к нему, говорил то шутя, то серьёзно: дескать, покайся перед царём, и он помилует. Алексей в эту сказку не верил и не хотел просить у Ивана Грозного милости, ибо знал, что её не будет. Малюта предупреждал: «Смотри, не обмишулься». И вот он снова рядом.