— Оговорён я, батюшка-царь, — отозвался истязаемый.
— Пытайте, — вновь приказал царь.
И пошли в ход калёные клещи и кнут с зубьями. Несчастный не выдержал пыток и оговорил себя.
— Пощади, государь милосердый! — закричал Молява. — Дал мне князь Старицкий пятьдесят рублей золотом, ещё коренья и яд. Велел извести всю царскую семью.
— Трижды повтори, — молвил царь.
И плеть с зубьями рассекла грудь Молявы.
— Трижды повторю, батюшка.
Тощий лысый дьяк все показания записал. Дал перо в руки Молявы, и тот поставил крест на бумаге. Царь, довольный содеянным, встал и приказал Василию Грязному:
— Мчи ноне же в Нижний и привези всё старицкое отродье сюда. Да не замешкайся и на день!
В первых же числах декабря князь Владимир Старицкий с женой и дочерью были доставлены под Александрову слободу на ямскую станцию Боганы. Охраняли князя более полусотни опричников — мышь не проскочит. На другой день пребывания князя Владимира в Боганах явился Иван Грозный. Распорядился:
— Подайте на стол питьё и яства.
Василий Грязной вновь засуетился, и вскоре на столах было всё нужное для трапезы.
— Теперь садись, братец любезный, поговорим ладком, — предложил Иван Грозный Владимиру и опустился на лавку, обитую сукном.
Владимир сел к столу напротив. Опричники посадили рядом с ним жену и дочь.
— Вот и славно, — отметил царь. — Однако скажи мне, старицкий князь, кто есть я перед тобой?
— Ты-то? Так царь и великий князь многих земель российских. Вот и меня Стариц лишил. Как в прорву в тебя всё идёт.
Князь Владимир понял ещё в те дни, когда Малюта Скуратов с опричниками налетел на его подворье и погнал из родных покоев в Нижний Новгород, что Иван не милосердный брат к нему, а иезуит и ордынец вместе. Он своим коварством заставил Владимира совершить предательство и выдать на казнь палачам всех, кто был предан ему. Как хотелось Владимиру повернуть вспять время и поступить по-иному! Увы, былое не воротишь. А что теперь ждёт его? Если бы ведать! Князь посмотрел на Дуняшу: «Какой ладной она поднимается!» На жену Авдотью: «Сколько радости она мне принесла! А как красива! На зависть всем!» Сам Владимир в свои тридцать шесть лет был статен и красив. Да мягкотел не в меру. Говорили, что из него можно верёвки вить. «Да не совьёт Ивашка-заморыш!» — крикнул князь в душе и добавил к сказанному:
— Теперь вот мыслишь меня живота лишить.
— Полно, братец любезный. Я токмо хотел знать, ведаешь ли ты, кто мой истинный отец?
— А чего же не ведать? Твой батюшка есть мой дядя великий князь Василий.
— Так ли?
— Но коль чтишь по-иному, тому и быть.
— Тогда отвечай: почему ты искал моей смерти и готовил отравное зелье?
— То навет.
— Ан нет! — Царь Иван достал из кармана кафтана, подбитого соболем, бумагу, показал её Владимиру. — Вот запись. Мой повар, что у тебя работал, проговорился, что ты заплатил ему пятьдесят рублей и дал коренья.
— Выходит, я обманщик? А может, ему велено было меня отравить, да совесть в русском человеке проснулась?
— Но он сюда явился с зельем. — Царь встал, подошёл к Владимиру, по пути погладил по голове дочь князя, тронул за плечо княгиню. — Ну, ежели ты так считаешь, то вот кубок с зельем, кое у Мусатова нашли. — Иван взял со стола большой кубок и подал брату. — Выпей. И семеюшке дай, и отроковице. Чего бояться, ежели ты знаешь, что коренья не отравные? Как исполнишь просьбу, так вольно в Старицы вернёшься. Пей же!
— Я не буду пить и близким не велю. Это твоё отравное зелье! — крикнул Владимир.
— Вон как! А меня, злочинец, хотел напоить. Да тому не бывать! — И позвал: — Эй, Фёдор, эй, Яков, напоить их!
Кравчий Фёдор Басманов и сокольничий Яков Кобылин кинулись к князю Владимиру, к его жене. К дочери подскочил Василий Грязной. А князь Владимир оттолкнул Басманова, птицей вылетел из-за стола, ловко выхватил из ножен у одного из опричников саблю и взмахнул ею:
— Не подходить! Убью каждого!
За спиной Владимира появился воин. В руках он держал аркан. Иван Грозный сделал ему знак рукой, тот размахнулся, аркан взлетел и захлестнул князя. Воин дёрнул, и Владимир упал. «Якши, бабай», — отметил воин. Тут же на князя навалился Фёдор Басманов и вылил ему в рот отравное зелье. В ту же минуту Василий Грязной и Яков Кобылин поили Авдотью и Дуняшу. Иван Грозный стоял рядом и увещевал:
— Пейте, голубушки, пейте. Это сладенькое зельице.
Авдотья рыдала, кричала, рвалась к трепещущей от ужаса дочери. Никто в ямской избе не внял их стенаниям. И на глазах у царя, по его повелению они были отравлены. Смерть князя Владимира, его жены княгини из рода Одоевских и их дочери наступила мгновенно.
— Вот и славно, — заметил царь, будто на его глазах убили трёх комаров. Грязному же приказал: — Похорони их со священником.
Расправившись с Владимиром Старицким и его семьёй, со всеми, кто был при князе и кого привезли из Нижнего Новгорода, Иван Грозный ощутил приток сил. Он был деятелен, весел. Отслужив в храме монастыря с потешными иноками молебен, царь повелел опричному воеводе князю Василию Зюзину готовить к походу войско.
— Идём к Балтийскому морю, любезный князь. Пора кой кого проучить и напомнить, что я есть самодержец всея Руси.
Царь Иван не стал уточнять, кого он должен проучить. Но в эти дни им было получено подмётное письмо новгородского жильца. В нём было сказано, что новгородцы близки к измене и готовы отправить гонцов в Польшу с просьбой к королю взять Новгород под своё крыло. У Ивана Грозного наконец-то появился повод покарать вольнолюбивых северян жестокой казнью. «Я их под корень вырублю от мала до велика», — бледнея от ярости, грозился он.
А в связи с походом на Новгород у царя возникло желание и нашлась причина расправиться с опальным митрополитом. Он вспомнил разговор с Колычевым трёхлетней давности, во время которого тот слёзно радел за новгородцев, вымаливал у Ивана милость к заговорщикам.
Морозным декабрьским утром из Александровой слободы выступила пятитысячная опричная рать. Иван Грозный сам вёл её на разгром мятежного Новгорода. По пути он должен был остановиться лагерем в Твери. Здесь ему предстояла встреча с Малютой Скуратовым и Алексеем Басмановым, которые выехали из Александровой слободы сутками раньше царя. Посылал он своих вельмож испросить благословения на наказание мятежного Новгорода у обречённого на смерть митрополита Филиппа. И уж после того, как Малюта и Алексей ускакали в Отроч монастырь, он подумал, что погорячился дать волю Басманову и Скуратову лишить жизни владыку. «Как даст благословение, так пусть уж поживёт малость причастный к моим заботам», — думал, страдая, государь. Но вдогон за своими подручными предупредить о своей «милости» царь Иван никого не послал.
Однако всё случилось не так, как располагал государь Иван. Проснувшись к вечеру в избе тиуна Романа, Малюта встал, заглянул на полати и, не увидев там Басманова, ощутил беспокойство. «Куда это Алёшка подался? — подумал он. — Быть бы ему в хате и меня будить».
В сей миг в горницу заглянул тиун Роман. Заметив опричника, вошёл и, хотя Малюта не был боярином, польстил ему:
— Боярин-батюшка, твой подорожник ещё чуть свет уехал. Сказано им было, чтобы искали его в Отроч монастыре.
— Ну и слава Богу, а то я уж подумал невесть что, — вздохнул посвободнее Малюта. Он позвал стременного Митяя Хомяка, детину крепкого, словно медведь, сказал ему: — Скоро чини трапезу да в путь.
— Сей миг и трапеза будет, батюшка, — ответил Хомяк и скрылся за дверью.
Из Кудрищева полусотня Скуратова выехала в ранних вечерних сумерках. Коней гнали рысью всю ночь, благо мороз поддавал жару. В пути Малюта думал о том, что заставило Басманова умчать одному. То ли он хотел прежде него добыть благословение от митрополита, то ли оборвать ему жизнь, чтобы того благословения не было. Считал Малюта, что Басманов способен на что угодно в своей бесшабашности. Ему же ничего не стоило выхлестать баклагу хлебной водки, влететь в клеть и одним ударом сабли снести узнику голову. Правда, Малюта подобных «подвигов» за Басмановым не знал. Досужие размышления не привели Малюту ни к чему, и он положился на благоразумие Алексея в пользу царя. С такими мыслями и примчал в предрассветный час Скуратов в Отроч монастырь.
