— Зайдём ко мне, познакомлю тебя с батюшкой, с матушкой. Пусть знают, за кого молиться, — сказал Фёдор.

   — Спасибо, я обязательно зайду, но не сейчас. А ты обещай, что, как будешь в Москве, зайдёшь к нам на Пречистенку. Спросишь, где палаты дворянина Михаила Плещеева. Это мой дядя, и я у него живу. Там его всякий знает.

   — Если что, зайду. Да мне братья или дядя покажут твой дом. Они там тоже на Пречистенке живут.

Алексей протянул руку, Фёдор пожал её.

   — Ну бывай. — И Алексей ушёл. Он уже торопился оседлать коня и умчаться из опостылевших в короткий час палат князей Голубых-Ростовских.

Однако поспешно уехать из Стариц Алексею не удалось. В горячке случившегося на Волге он забыл, что прибыл из Москвы не по зову своего сердца, а по воле дядюшки Михаила. Дядя прислал Алексея в Старицы поздравить с пятидесятилетием и днём ангела князя Фёдора Голубого-Ростовского, с которым они долго служили вместе в Посольском приказе. Алексей должен был вручить князю серебряную братину с дарственной надписью, изготовленную ростовскими мастерами. Поэтому, скрепя сердце, Алексей остался у Голубых-Ростовских и маялся от безделья. Но уже на другой день начали съезжаться гости из Москвы, из Ростова и других мест России, чтобы почествовать князя. И Алексею стало занятнее проводить время, знакомясь с гостями. А перед самым днём ангела в полдень вкатились во двор сани, запряжённые тройкой лошадей цугом. Из крытых саней, словно птица из гнезда, выпорхнула на снег девица и закружилась. «Наконец-то, наконец-то!» — повторяла она. Но, увидев, что на неё смотрит незнакомый молодец, остановилась и в смущении опустила голову. Следом за девицей вылез из саней крепкий мужчина лет сорока и сердито сказал Алексею:

   — Чего уставился на мою дочь и в краску её вгоняешь?!

Алексей только пожал плечами и промолчал. Тут подошёл князь Фёдор Ростовский, обнял гостя.

   — Свет Пётр Ольгович, Матерь Божия бережёт тебя!

   — Поздравляю? друг мой Фёдор Иванович, и с полувеком и с днём ангела. А я вот с доченькой. Сама-то приболела.

   — Прошу пожаловать в палаты. Там уж многие собрались. — И, увидев Басманова, добавил: — Да вот, познакомьтесь. То сын знатного воеводы Плещеева-Басмана, сгинувшего в польском плену. Дворянин Алексей Басманов.

Дворянин Пётр Лыгошин, рассмотрев приятное лицо Басманова, позвал дочь.

   — Родимая, подойди к нам.

Она подошла.

   — Познакомься. Это сын того самого Данилы Басмана, которого в храмах среди достославных имён упоминают.

   — Алексей, — сказал он с поклоном.

   — Ксения, — тоже поклонившись, ответила Лыгошина.

Их взоры встретились. И Алексей зажмурился. Ему почудилось, что чёрные пронзительные глаза Ксении обожгли ему грудь и сердце. Но нет, в следующий миг тот же взгляд Ксении показался Алексею ласковым и тёплым. Ростовский увёл гостей в палаты, а Алексей продолжал стоять на дворе и чувствовал, что у него, словно от хмеля, кружится голова.

И прошло три дня, в течение которых Алексей и Ксения встречались многажды в день и даже находили минуты, когда им удавалось побеседовать. У них появилась жажда видеть друг друга. Алексей не мог наглядеться на её лицо. Оно казалось ему самым прекрасным из всех, что видел ранее. С чёрными, ниспадающими на плечи локонами, с чёрными же большими глазами, прямым носом и яркими, красиво очерченными губами, с лебединой шеей, стройная, она представлялась Алексею воплощением неземной красоты.

Ксения тоже не осталась равнодушной к Алексею. Он показался ей ясным соколом, прилетевшим из девичьих снов, из святочных гаданий. На третий день их знакомства в старицком соборе во время молебна в честь князя Фёдора Голубого-Ростовского Ксения взяла Алексея за руку. Точки её жизни смешались с точками жизни Алексея, и он прошептал:

   — Любая, по приезде в Москву я пришлю к твоим батюшке и матушке сватов. Дай Бог, чтобы они приняли их.

   — Как же не принять, они у меня добрые, — улыбнулась Ксения.

И Алексей понял из этого ответа, что их взаимное тяготение друг к другу ведомо её отцу.

Когда выходили после богослужения из храма, Алексей встретился с Фёдором Колычевым. Алексей обнял за плечи Фёдора и весело сказал:

   — Друг мой, познакомься. Это Ксюша-москвитянка. Дерзну молвить, что моя невеста.

Фёдор внимательно посмотрел на Ксению. Она не отвела взора от его строгих тёмно-серых глаз, её губы были раскрыты в полуулыбке.

   — Ия дерзну молвить своё: вижу по вашим глазам, что огонь люботы не угаснет в них до исхода дней. Радуюсь за тебя, Алёша. Твоя Ксюша — чудо.

Она же смеялась.

   — Вот уж, право, смущать взялись...

Фёдора и Алексея всё сильнее влекло друг к другу. Как-то получилось, что у них не было настоящих друзей. Может быть, по той простой причине, что они помалу жили на одном месте. Фёдор с родителями год назад из Новгородской земли приехал, где обитали в глуши Деревской пятины, словно отшельники. А Алексей после гибели отца и скорой смерти матери кочевал от одних родственников к другим и лишь последние три года наконец-то окончательно прижился у дяди Михаила. Алексей знал загодя, что ежели поведёт дружбу с Фёдором, то наживёт себе недругов в лице князей Голубых-Ростовских. Да, отмахнувшись от этой «печали», он сказал:

   — Федяша, ты проводи нас завтра в Покровский монастырь. Хотим посмотреть, как живёт братия.

Фёдор и ответить не успел, как из храма вышел князь Василий и со словами: «Пора, пора нам, други, к застолью», — увлёк Алексея и Ксению с паперти собора.

На другой день в послеобеденную пору Алексей пришёл-таки на подворье Колычевых, но был один.

   — Батя Ксению не отпустил. Сам князь их в монастырь повезёт, — поведал он.

   — Да ты не горюй, всё верно. Отец за честь дочери болеет.

Фёдор собирался недолго. Вместе с холопом собрал суму заплечную, харчей туда положил, баклагу хлебной водки — вот и сборам конец.

Шли не спеша, разговор завели. Фёдор спросил:

   — Ты, Алёша, заниматься чем думаешь?

   — Одна у меня стезя, как у батюшки, у деда и у всех Плещеевых, — к воеводству пойду. Десятским уже определён.

   — А ежели семеюшкой обзаведёшься, тогда как?

   — Всё едино. Россиянки терпеливы. У половины из них мужья в походах да в сечах жизнь проводят.

   — Это верно. А я вот думаю о мирской жизни. Чтобы земля, лес, река всегда доступны были. Чтобы хлеб выращивать, в лес за зверем ходить, за грибами, в реке рыбу ловить — всё так просто, всё по-божески.

   — Ты, Федяша, не тешь себя подобными благими желаниями: как пить дать ждёт тебя государева служба.

   — Ну прорицатель ты, Алёша. Я и сам о том задумывался. Да буду тогда проситься в Посольский приказ.

Дорога шла лесом. Красиво в нём было, тихо. Алексей залюбовался им и сказал:

   — Слушай, Федяша, а давай не пойдём в монастырь. Скучно там для нашей поры. Вот смотри — тропа, лоси, поди, протоптали. Уйдём за ними следом. Там снег растопчем под елью, палюшечку устроим, славно посидим возле огонька! У меня и кресало с трутом есть.

Фёдору затея оказалась по душе. Большей прелести и не придумаешь — пооткровенничать, притереться друг к другу. А палюшечка — то-то знатно! И друзья свернули с монастырской дороги на лосиную тропу, отшагав сажен двести, нашли там уютную полянку среди елей, разгребли валенками ещё неглубокий снег, наломали сушняку, поиграв силой, лапником запаслись, чтобы посидеть на нём. И вскоре в ранних январских сумерках запылал в лесной чаще костерок, потянуло дымком. Всё содержимое из заплечной сумы пошло в ход. Выпили хмельного, лучком, салом, говядиной закусили, а там пошли сердечные разговоры. Фёдор поделился с Алексеем, как глубоко в сердце ему запала княжна Ульяна Оболенская, да вот на пути стоит князь Василий.

   — А ты дерзни, Федяша, дерзни. Васька тебе и в подмётки не годится. И уйдёт Ульяша за тобой, уйдёт! — Голос Алексея звучал уверенно. И сам он признался в сокровенном: — Как вернусь в Москву, так и зашлю сватов к Петру Ольговичу Лыгошину. Взяла его доченька Ксюша моё сердце в полон.