— Владыка Афанасий, что тебе нужно? Зачем привёл толпу?

   — Зови благочестивого царя Иоанна Васильевича или распахни двери и мы войдём в палаты!

   — Эко выдумал! Толпою — во дворец! Ждите, схожу к царю-батюшке!

Вскоре Алексей Басманов вновь возник на крыльце. Он был воспалённый и взъерошенный от ярости. Замахал руками:

   — Царь-батюшка спрашивает, зачем выдумал шествие, владыка?! Словно бунтари пришли! Веди за собой бояр-князей. Прочему люду нет места во дворце!

Афанасий и к этому был готов. Спокойный, уверенный, он позвал:

   — Дети мои, пособники справедливости, будьте стойкими, идите за мной! Господь Спаситель с нами! — И митрополит взошёл на Красное крыльцо.

Следом за Афанасием потянулись вельможи числом до трёх десятков.

Царь Иван Грозный принял Афанасия в тронном зале. Он сидел на троне мрачный и злой. Близ него застыли два десятка царедворцев. Иван стукнул об пол посохом и сурово спросил:

   — Владыка, зачем ты пришёл толпою?

Афанасий знал, чем грозят ему шаги дерзостные, но мужественно сказал:

   — Венценосный и благочестивый государь, дети твои, россияне, миром просят тебя не казнить своих подданных без вины. Но ты хранишь свою волю и по-прежнему готов казнить и миловать своих детей. С низким поклоном просим тебя не брать грех на душу за смерть безвинных. В сей час в пыточной готовятся убить молодого князя Фёдора Овчину-Телепнёва-Оболенского. Говорю от мира: нет его вины пред тобой. Отмени казнь. О том прошу от имени православной церкви, о том христолюбивые россияне просят.

Иван Грозный вспылил. Он встал с трона и двинулся на митрополита, стуча посохом. Глаза его горели сатанинским огнём. Обличьем он походил на демона зла, коего во веки веков Русь не видела среди российских государей. Подняв над головой посох, словно собираясь ударить Афанасия, он закричал:

   — Или я уже не царь, что не дано мне казнить изменников?! Едва подниму руку на врага престола, как вы, епископы, игумены, сойдясь с боярами, идёте встречь! Тому не бывать! Ты Афанасий-владыка, мною вознесён, мною же будешь попран!

   — Смиренно склоняю голову, — ответил Афанасий, — но освободи невинного князя-агнеца.

   — Он виновен в измене. Сказанного им не буду глаголать. Но я видел в его глазах жажду мести за казнённого отца, поправшего царскую честь преступным обольщением моей матушки! Потому и казню Фёдора Овчину. — Иван повернулся к царедворцам и крикнул: — Эй, принесите голову злодея!

Афанасию стало плохо, в глазах потемнело, закружилась голова, но он одолел слабость и спокойно сказал:

   — Ты, государь, ещё властвуешь над животами своих подданных и волен чинить им добро и зло. Я тоже волен в своих деяниях и потому снимаю с себя святительские одежды и возвращаюсь в иноческую келью. — Афанасий шагнул к царю и тихо добавил: — Тебе же шлю анафему.

Иван Грозный распалился вовсе. Он схватил за руку митрополита, который попытался уйти, и вновь крикнул:

   — Тебе меня не переступить, владыка! Коль ты винишь меня в злодеяниях и шлёшь мне анафему, я отрекаюсь от престола! Теперь иди! — И указал митрополиту на дверь. Да с той же яростью возвысил голос на вельмож: — И вы уходите! Да наслаждайтесь победой надо мной! Но помните: торжество ваше будет коротким!

Вельможи покидали царский дворец в смятении. Им казалось, что их там побили. Но митрополит Афанасий встречал всех на Красном крыльце, осенял крестом и побуждал вернуться в собор. Сам проследовал туда же, поднялся на амвон и продолжал службу, будто ничего не случилось, помня лишь то, что это его последняя Божественная литургия.

Однако это богослужение Афанасия не было прощальным. Произошло непредвиденное. В Иване Грозном совершился надлом. Весь день в царском дворце была суматоха. К вечеру у чёрного крыльца появилось несколько просторных колымаг. В них грузили царский скарб, одежду. Примчал конный отряд Ивановых телохранителей. И царь в ночь покинул стольный град, умчал в Александрову слободу, на Владимирскую землю.

Зимняя дорога, крепкий январский морозец остудили душевные страсти царя. Он признал правоту Афанасия. Князь Фёдор Овчина был не настолько виновен перед ним, чтобы лишать его живота. Сказанное князем в запальчивости было правдой. Иван об этом уже давно знал. Но и оскорбительно. «Ты, государь всея Руси, не есть великокняжеский потомок. Ты — пригульный матушкой своей», — бросил во время гулянки хмельной князь. «Кто тебе сказал такую злобу?» — спросил царь Иван. «А батюшка перед смертью поведал. Твой отец есть крещёный черкес Ипат», — ответил Фёдор. «Твой батюшка Иван Овчина много знал, оттого и голову потерял. Да и тебе её не сносить. Жаждешь того сам!»

Та свара случилась в Симоновом монастыре, куда царь Иван прятался от мира с гулёнами. И Фёдор Овчина был в числе тех гулён. Оттуда его по воле царя люди Малюты Скуратова увезли в кремлёвскую тюрьму, из которой ему вырваться не пришлось.

Едва прибыв в Александрову слободу, царь написал Афанасию повинную грамоту, в коей каялся за горячность и убиение молодого князя, просил снять анафему и повелевал не покидать митрополичьего престола. «Мне без тебя, отче, будет одиноко». В той же грамоте царь Иван излил гнев на бояр и князей, назвал всех поимённо, кто явился во дворец с Афанасием. И были там означены трое бояр из рода Колычевых. Иван Грозный не случайно перебирал имена бояр и князей. Всем им царь погрозил опалою.

Митрополит Афанасий бился с царём Иваном около двух лет. Лишённый Грозным права молиться и печаловаться об убиенных им, Афанасий не стерпел царского притеснения и покинул престол церкви, скрылся в каком-то глухом монастыре. Уходя из Кремля, Афанасий стенал. Ему лучше других было ведомо, какая лютая ненависть ко всему русскому народу прорастала в отпрыске Глинской и Ирата. Другими словами состояние царя Афанасий не мог назвать. Он не ошибался, скажет позже митрополит Филипп, потому как Афанасию довелось быть свидетелем рождения тысячеголового змея, имя коему — опричнина.

Грозный вернулся из Александровой слободы в Масленую неделю, когда москвитяне вольно объедались блинами, катались на санках с гор, гоняли по улицам лошадей, запряжённых в сани, полные девок и парней. Да вскоре же в стольном граде наступила тишина. По Москве, по державе пошла гулять опричная метла, выметая «крамолы, измены, заговоры». Собачья пасть, притороченная к сёдлам опричников, пожирала всех, кого выметала из палат-теремов опричная снасть. И первой жертвой опричников стал прославленный воевода, один из покорителей Казанского ханства князь Андрей Горбатый-Шуйский, чтимый превыше отца родного в годы береговой службы Алексеем Басмановым. В те же дни более ста сродников казнённого князя из суздальской коренной знати были отправлены царём в ссылку в Казанский инородный край. Вотчины и имущество казнённого и ссыльных Иван Грозный забрал в свою казну. То было начало травли и уничтожения «христолюбивым» государем своих подданных.

Слухи о жестокостях самодержца волнами накатывались на Соловецкие острова. Паломников в святой обители, прославленной чистотой нравов и строгостью исполнения Божественного писания, становилось всё больше. Их не останавливали ни жестокие морозы, ни торосные льды, ни весенняя распутица. Зимой они двести вёрст шли пешком через море, одолевая ледяные преграды. Появляясь в монастыре, падали от усталости и изнеможения, а придя в себя, шли на исповедь к игумену.

Так Филипп узнал о стоянии митрополита Афанасия против царя Ивана Грозного, о взлёте и падении архиепископа Казанского Германа, коему Иван Грозный дал престол церкви, но через два дня после возведения в сан митрополита отобрал. Герман, как и Афанасий, оказался честным и мужественным россиянином и священнослужителем. Он не стал скрывать своего возмущения опричниной. Когда поставили его митрополитом, на первой же Божественной литургии Герман позвал царя Ивана в алтарь и побеседовал с ним с глазу на глаз.

   — Ты, богочтимый царь-батюшка, сын мой, дал мне власть церковную. Она же простирает длани и на царскую душу. Потому Христом Богом прошу тебя распустить опричников и печься о животах благочестивых вельмож и достойных россиян. Они же тебе отплатят любовью.