Не проходила досада на Павла, Саньку, дочь, Каганова и учительниц… И на жену тоже. Ходит, как статуя!

Николай Сергеевич так досадливо прикрутил капающий кран самовара, что Варвара Степановна невольно спросила:

— Долго ты, старик, сычом будешь ходить? Не хватит ли девку терзать?

— Вы меня все истерзали! Дочка неучем остается — тебе горя мало!

— Зачем неучем? Десятилетку кончила, и не как-нибудь… А на будущий год…

— Ты в этот «будущий год» веришь? Проста же ты!

— Антонина что сказала — сделает.

— Вот она уже сделала родителям на радость! Да что ты от меня хочешь? Я вам жить не мешаю, и вы меня не трогайте.

Такой разговор поднимался не в первый раз, и Варвара Степановна всегда молча отступалась. Значит, не перекипел еще старик! И всегда-то она затаенно ждала, что «ненормальная» любовь Николая Сергеевича к дочке может обернуться такой стороной. Чем крепче человек любит, тем сильнее чувствует обиду…

Утром она особенно заботливо вычистила просохшую одежду Тони, приказала ей надеть сапоги и выпить горячего молока. Вчерашняя усталость дочери напугала ее, но в следующие дни Тоня стала возвращаться более бодрой.

Покончив с разборкой копра, бригада взялась за лопаты.

— Крепи-то не видать, — сказал Мохов, когда вынуты были первые кубометры породы. — Снята, что ли?

— Михаил Максимович говорил, что снята. Там вот, под сосной, какие-то бревна валяются — похоже, что от крепления.

— Мало ли что там валяться может!

Но оказалось, что сруба действительно нет. Для крепления колодца шахты нужен был лес, и бригада разделилась: братья Сухановы, Андрей и Стеша валили и пилили деревья, а Маврин, Савельев, Тоня и Зина углубляли шахту. Землю из ствола сначала выбрасывали наверх лопатами, потом стали подавать бадейками. Несколько дней то Маврин, то Тоня попеременно говорили: «Полок надо ставить», но по утрам, придя на работу, увлекались и, стараясь, чтобы сегодня было подано наверх больше бадеек с породой, чем вчера, забывали об устройстве полка.

Бадьи считала Зина. Приняв бадью, она откладывала в сторону щепочку-бирку.

— Зина, сколько сегодня до обеда? — спрашивал Маврин во время перерыва.

— К концу смены узнаешь, — спокойно отвечала Зина.

Санька толкал в бок Кенку (особое отношение Зины к парню от него не укрылось), а ничего не подозревавший Савельев тоже начинал просить:

— Зинуша, скажи, сколько бадеек? Узнать охота.

Зина вздыхала и шла считать бирки.

Костя и Димка готовили раму сруба.

На Саньку Тоня поглядывала с опаской. Причудливый нрав его не мирился со спокойной работой. Внизу, в своей шахте, он мог покрикивать на подручных, да там при Николае Сергеевиче и других старших не очень можно было разгуляться. А здесь, зная, что Тоню сердят его шуточки, он давал себе волю. Постоянно делал вид, что ему не хочется работать, уверял, что вдалеке от глаз начальства можно не усердствовать чересчур. Ребята встречали его выходки смехом, потому что Санька умел быть забавным и изобретательным. Тоня огорчалась. Ей казалось, что Маврин постоянно подчеркивает ее неопытность и неумелость. Когда она что-нибудь предлагала, Санька чесал в затылке и говорил тоном глубочайшего уважения:

— Вот что значит образованность! Как ты додумалась, Антонина Николаевна? Разве мы без тебя сообразили бы? Никогда! Верно, ребята?

— Надень куртку, — убеждала она, если Санька, разогревшись, сбрасывал ватник. — Холодно, простудишься.

— Эх, бригадир! — восклицал он. — Для производства жизни жалеть не надо, а ты простуды боишься!

Все эти мелочи очень досаждали Тоне, но жаловаться на Саньку Павлу ей не хотелось. Когда Заварухин спрашивал, как они ладят, Тоня говорила:

— Ничего, хорошо работает.

Санька в самом деле работал хорошо, но сердить бригадира ему доставляло удовольствие. Если Тоня обиженно замолкала, он недобро щурился и расходился так, что Андрей начинал его останавливать.

Однажды после обеда пошел сильный дождь, и бригада укрылась под ветвями густой ели. Тоня молчала, пока не кончился перерыв, а услыхав гудок, поднялась:

— Не такой уж дождь страшный! Пошли, ребята.

— Скучная картина получается! — сказал Санька, небрежно сплевывая. — То ли дело было в шахте! Сверху не мочит, не дует… Пожалуй, придется обратно попроситься.

— Завтра можешь проситься, а сегодня выходи и работай, — сказала Тоня.

— Да не пори горячку! Кончится дождь — и выйдем.

— А если он до вечера не кончится? Кругом обложило… Сейчас осень, дождя каждый день жди.

— Желающих работать никто не задерживает! Вольному воля, — с холодной насмешкой сказал Маврин.

Тоня в упор посмотрела на парня и вышла из-под навеса. Она спрыгнула в неглубокий еще ствол шахты и начала копать, стараясь успокоиться, но злость на Саньку все разгоралась. Если каждый дождь, каждый снег пережидать, не много они наработают. Осрамится бригада! Вот уже действует Санькино поведение на ребят: никто не вышел вслед за ней.

Наполнив бадейку, она приподнялась, чтобы сообразить, как подать породу на поверхность, но бадья вдруг легко пошла вверх, подхваченная руками Зины. Тонины глаза встретили спокойный взгляд девушки. Сейчас же послышался стук топора.

— Кто работает?

— Андрей и Стеша.

— Ага! Господа, значит, еще отдыхают.

— Нет, и Кеша идет. Пристыдила я его.

— Ребя, выходи! — крикнул Савельев. — Девчата будут работать, а мы под елью жаться? Я не согласен!

Тоня, успокоившись, крикнула:

— Все, все по местам, нечего нежничать!

До конца дня она не разговаривала с Санькой, и он, бросив обычные шуточки, помалкивал.

Следующее утро тоже началось в молчании, но когда они остались вдвоем в стволе шахты, Санька нерешительно сказал:

— Ты не обижайся, Антонина Николаевна… Я ведь так только, поддразнить тебя малость. Уж очень ты трепыхаешься.

— Ладно, — сурово ответила Тоня. — Ты у меня тоже скоро затрепыхаешься. С прохладцей работать не будешь.

— А когда я работал с прохладцей? — возмутился Маврин.

Тоня чувствовала, что победа за ней.

С устройством полка запоздали. Подавать наверх породу стало трудно, и работа замедлилась. Как-то вечером подсчитали бирки, огорчились, и на другой день Костя и Димка стали укладывать настил.

Дело пошло быстро. Снизу швыряли породу на полок, а оттуда Савельев перекидывал ее наверх. Впрочем, скоро полок пришлось убрать, чтобы спустить в шахту первые венцы сруба. Этот день стал праздником для бригады.

В бортах шахты проделали гнезда и завели в них концы длинных крепей — пальцы. На них установили основной бревенчатый венец. Его прочно закрепили и много раз мерили с угла на угол. Костя боялся перекоса. Но длина диагоналей была совершенно одинакова, и он повеселел:

— Как в аптеке! Ну, ребята, становись!

Михаил Максимович в этот день был на гольце, тоже прыгал в колодец, измерял и волновался, как ребята.

— Не войдет! Велик сделали! — с отчаянием говорила Тоня.

— Войдет, — уверенно сказал Костя. — Ты только не расстраивайся, бригадир.

Звенья сруба уложили на основной венец. Тоня опустила отвес с верхней рамы и закричала:

— Правильно! Поздравьте нас, Михаил Максимович! Шахта уже с креплением — значит, настоящая!

Санька глядел, как Тоня радуется, и смеялся. Сегодня глаза его щурились добродушно.

Пространство между крепью и стенками шахты забросали щепками, чурками и плотно утрамбовали землей. Гудок внизу, на прииске, давно предупредил, что пора кончать работу, но никому не хотелось уходить.

— Идемте, товарищи, — наконец сказал Каганов, — совсем темно. Кстати, фонари-то у вас есть?

— Два только. Тоня принесла, — ответила Зина.

— Что же вы молчите? Зайдите завтра на склад, Тоня, я прикажу выдать. И с раскомандировкой нужно кончать. Медленно это дело у вас двигается.

— Леску-то мы порядочно наготовили, — заявил Санька, — только бригадир кисло смотрит на это дело — все боится, что с работой в срок не справимся.