Еще не кончились рукоплескания, как со своего места встал мастер Кротков с прииска Добрый и попросил актеров, чтобы «Недоросль» был показан у них на прииске. У мастера был довольный и усталый вид. Его сын, восьмиклассник Севка, играл Вральмана. Дома он без конца читал комедию вслух. Мастер знал роль сына наизусть и весь спектакль шопотом твердил слова, которые должен был произносить Севка. Он боялся, что сын что-нибудь забудет.

Артистов продолжали вызывать, но мальчики уже начали выносить стулья из зала. Молодежь хотела танцевать.

Женя, скинувшая пышный розовый наряд, в своем простом светленьком платье вошла в зал, когда там было уже просторно и оркестр восьмиклассников на сцене настраивал инструменты.

— Ну, Евгения, тебе прямая дорога в театральное училище! — торопливо сыпала словами Лиза. — До чего замечательно сыграла!.. И голос и походка — все как у актрисы…

Женя улыбалась кротко и застенчиво и взглядом спрашивала Тоню: «Ну как?»

«Хорошо, молодец! Я не думала, что ты так сможешь!» — отвечали ей Тонины глаза.

Подруги стояли посередине зала. Все поздравляли Женю, хвалили ее, и она радостно смотрела на своих друзей: кудрявую суматошную Лизу, беленькую невозмутимую Нину и Тоню, чья похвала была для Жени особенно дорога. И Анатолий, который дружил только с Тоней, а с другими девочками держался вежливо и безразлично, сегодня подошел к ней. Улыбка его была приветливой, и он сказал, что получил большое удовольствие от ее игры.

Подошли ребята из восьмого и девятого классов, тоже довольные игрой своих актеров.

— Ну, вы совсем Женю захвалили! — крикнул Митя Бытотов. — А про нашу Баранову почему ничего не говорите?

— И про Вральмана! Разве плох был Севка?

— Как не говорим! Просто не успели еще! Вральман — умора!

— А Лена Баранова — чудо природы! — провозгласил Андрей Мохов. — В жизни воды не замутит, а какую ведьму Простакову ухитрилась сыграть!

— Вот это-то и значит талант!

Вдруг Тоня молча кинулась к дверям. Женя побледнела и стал протискиваться вслед за подругой.

В дверях стоял ее отец.

— Михаил Максимович, что у вас? — тревожно спросила Тоня. — Женя вас еще не видела. Она испугается…

Но Женя уже сама схватила отца за рукав. Она ни о чем не спрашивала, только смотрела на него.

— Нет, нет, Женечка, не волнуйся. Маме лучше. Сейчас с ней доктор Дубинский… Она даже уговорила меня пойти узнать, как ты тут… Жалко, что не смог я поглядеть на тебя.

— Замечательно играла Женя! Прелесть! Как жаль, что вы не видели! — закричали кругом. Перед Михаилом Максимовичем стояла его взрослая красивая дочь. Лицо ее порозовело и казалось чуть влажным от плохо стертого вазелина. В темных глазах еще не исчезло выражение тревоги, вызванной появлением отца. Кругом толпились ее друзья. Михаил Максимович был растроган, ему хотелось обнять дочку и сказать ей, как он говорил, когда она в детстве, наплакавшись, затихала у него на коленях: «Все будет хорошо, девочка, все будет у нас ладно, маленькая. Ну, тихо, тихо..

Забыв на минуту, что они на людях, Михаил Максимович действительно легонько обнял Женю. А в эту минуту прозвучали первые такты вальса, и девушка поняла жест отца как приглашение к танцу.

— Ты хочешь танцевать? — спросила она удивленно. — Один вальс, да? А потом домой, к маме. Музыка окрепла, разлилась широкими волнами и унесла с собой Женю и ее отца. За ними закружились и другие.

— Смотрите, смотрите, Михаил Максимович как сразу помолодел! — говорила Лиза. — Рад за Евгению. Знаете, я слыхала, что он сам когда-то хотел стать артистом.

— Вот инженер-то наш, оказывается, какой танцор! — услыхала Тоня голос Николая Сергеевича.

Она обернулась. Отец и Варвара Степановна стояли за ней и смотрели на танцы.

Отец никогда не пропускал школьных праздников, дома подробно обсуждал все выступления, негодовал и сердился, если что-нибудь не ладилось. Как-то раз он даже ходил к директору и убеждал Надежду Георгиевну, что Андрею Мохову нельзя поручать роли военных:

— Все время на погоны свои да на ордена любуется, а слова забывает.

Взглянув на Николая Сергеевича, Тоня поняла, что сегодня он спектаклем доволен.

Мелодия становилась все шире и вольней. Она шумела, как ветер, что срывает и кружит цветы, листья и ветви.

Тоня глядела на танцующих, и в сердце ее опять нарастало глухое, томящее беспокойство. Какое-то решение зрело в ней. Она еще не знала какое, но что-то надо было сделать немедленно.

— Ну, всех сегодня отец с дочкой покорили, — сказала Варвара Степановна и прибавила тише: — Не надышится он на Женечку. И правда, девушка хорошая. Только здоровьем слабенькая, в мать… Да, растишь, растишь… вымахают вон какие, — она кивнула в сторону Тони, — а все за них сердце болит.

Рядом стояли родители Лизы — седая, с круглым морщинистым лицом Анна Прохоровна и Панкрат Васильевич, до того тихий человек, что все удивлялись: как это Лиза и Степа получились такими шумными и беспокойными? Анна Прохоровна часто-часто закивала, а Панкрат Васильевич подтвердил:

— Это ты, Степановна, верно. Малы, велики — все одно родителям тревога…

Тоня хотела что-то сказать, но к ней стремительно подлетела танцующая пара — Нина и Толя. Спокойная, всегда несколько вялая Нина громко смеялась.

— Понимаешь, думала, что каблук отскочил, — говорила она. — Слышу, что-то треснуло, зацепилась — там выбоинка в полу. А он не слушает — все вперед мчится. Чуть на Петра Петровича не налетел… Ой, не могу, не отдышусь никак…

Нине было смешно и то, что каблук чуть не сломался, и что она так запыхалась, и что Толя мчался вперед, не слушая ее. Увидев невдалеке Лизу, она кинулась к ней и опять начала рассказывать о каблуке и смеяться.

Тоня и Толя поглядели друг на друга и тоже засмеялись.

— А ты хочешь танцевать? — спросил Толя.

— Нет, не хочу. Я хочу…

И Тоня вдруг так ясно поняла, чего она хотела весь день сегодня и весь вечер, точно кто — то внятно шепнул ей на ухо: «Да, сделай это».

— Я знаю! — быстро сказал Толя.

— Ну, скажи…

— Ты хочешь пойти сейчас в Белый Лог.

— Да… — немного растерянно произнесла Тоня. — Как ты узнал?

— Пойдем!

— Зачем же… Как же ты уйдешь? Я не хочу, чтобы из-за меня ты праздника лишался. Такой вечер раз в году бывает…

— Пойдем! — повторил Толя.

И Тоня почувствовала, что обидит его отказом, что вечер, который бывает раз в году, покажется ему испорченным, если она уйдет одна.

— Ну хорошо. Я только маме скажу, чтобы не дожидалась меня.

Тоня шепнула матери, что хочет пойти прогуляться, и Варвара Степановна не спросила ее, с кем она идет и куда, а сказала только:

— Платком покройся. Холодно.

Когда они выходили из зала, музыка стала затихать. Прекратился широкий, торжествующий шум ветра, и последние разрозненные звуки медленно реяли, как сухие листья с завернувшимися краями.

Тоня сбежала с лестницы, в раздевалке выхватила шубу из рук Анатолия, кое-как повязалась платком.

— Идем же скорее!

Толя, застегивая полушубок, спешил за ней. В тамбуре они столкнулись с какими-то людьми. Тоня не обратила на них внимания, но Анатолий на секунду задержался, взглянув на высокого человека в дохе. Он хотел даже заговорить с этим человеком и дотронулся до его рукава, но тот не заметил робкого жеста и, громко разговаривая со своим спутником, вошел в школу.

Тоня позвала товарища, и он кинулся догонять ее, но оживление юноши пропало, и тень легла на его лицо.

Тоня молчала. Так величава была широта и тишина ночи, с такой огромной высоты светила холодная луна, что говорить не хотелось.

Они прошли мимо клуба, мимо заборов и спящих домов. Наезженная дорога четко виднелась на снегу. Она вывела Тоню и Толю из котловины, где стоял поселок, нырнула вниз, а когда выпрямилась снова, огни прииска спрятались за горой.