Мухамет хотел было устремиться за Степой, но Сабурова удержала его:
— Постойте… Может быть, они вдвоем лучше договорятся.
Она приложила палец к губам и поманила за собой Новикову и Мухамета.
Все трое, неслышно ступая, приблизились к поленнице и стали сбоку, так что мальчики не могли их видеть.
Плач прекратился, ребята разговаривали.
— Слушай, брось дурака валять, — солидно говорил Степа. — Вылезай… Не стоит твоего брата расстраивать. Он хороший парень. Надоедливый немножко, но вполне свой. У меня с ним, конечно, старые счеты…
— Вот шайтан! — прошептал Мухамет.
— Ну, вылезешь?
— Иок!
— Что ты все заладил «иок» да «иок»! По-русски говорить не умеешь?
— Зачем не умею! — рассердился Митхат. — Это ты, наверно, по-татарски не умеешь…
— Я? Нет, брат, я татарских и хакасских слов сколько хочешь знаю. А что я тебе принес! Видал такого зверя?
Степа запустил за пазуху руку и вытащил белую мышку. Она забегала по его руке, смешно принюхиваясь и шевеля розовым носом.
— Белый мышь!.. — взвизгнул Митхат. — Дай мне!
— Хитер! Вылезай — дам. И еще покажу сколько хочешь. И белую крыску покажу и орла!
— Где?
— Вон там. — Степа кивнул на флигель. — Там наши звери живут. Пойдешь со мной?
— Иок!
— Боишься? А там сейчас никого и нет! Я один да дежурная нянечка. Я когда хочешь могу приходить. Меня Петр Петрович и Мухамет-Нур хоть ночью пустят. Они даже ключи хотели мне отдать, да я не взял. Еще потеряешь!.. Ну? Пойдем, пока никого нет. Там тепло, а ты вон весь посинел… Не пойдешь — уйду, и сиди тут до утра. Брат твой больше за тобой не придет.
— Зачем не придет? — тревожно спросил Митхат.
— Обиделся. Чертенка, говорит, какого-то мне привезли. Я, говорит, думал, что он приличный парень, вроде Степы Моргунова (это я, значит), а он (ты, значит) просто бешеный тип.
— Ты сам тип, — очень отчетливо, тоненьким голоском сказал Митхат.
— Ну, как хочешь! Значит, не идешь? Тогда спокойной ночи! Клади полешко под голову и спи. Я пошел.
— Постой! Я иду. Если наврал — получишь!
— Ладно, я сам драться умею. Вылазь! Как ты вылезешь-то? А-а! Тут снизу пошире!.. Как же я не заметил?.. — искренне огорчился Степа. — Ну, спасибо, что показал. Пошли! Давай Руку.
Мальчики, взявшись за руки, убежали.
Смотри! — повторял Мухамет. — Родной брат звал — не пошел, а этот Степа не успел рот раскрыть — пожалуйста, айда! Я ключи ему давал! А?
— Ему лет восемь, Митхату? — спросила Сабурова. — Сколько времени он вас не видел?
— Четыре года.
— Ну, неудивительно, что отвык. Да прикрикнули на него сразу, наверно, вот и заупрямился. Идемте теперь к другому крыльцу, подождем, пока они выйдут.
Все трое подошли ко второму выходу из юннатского домика.
Пришлось довольно долго ждать, пока за дверью не послышались возбужденные голоса мальчиков и ворчанье дежурной нянечки:
— Идите, идите уж! Ступай, Степа! Небось дома ждут не дождутся: когда, мол, наш сокол ясный прилетит… И мальчонку к Мухамету отведи, слышишь?
— Слышу, слышу!
Хлопнула дверь, но мальчики задержались в тамбуре.
— Плохой жмия, не страшный, — говорил Митхат.
— Ну и что же! Ему не полагается страшным быть. Ом не змея, а уж.
— Уж… уж… — повторял Митхат незнакомое слово. — Нет, уж, — сказал он с торжеством и засмеялся, — нет, уж, если ты похож на жмия, должен быть страшный.
Ребята вышли на крыльцо и остановились. Митхат быстро повернулся, хотел юркнуть обратно в дверь, но Татьяна Борисовна крепко взяла его за руку.
— Давай знакомиться, — сказала она. — Как тебя зовут, я уже знаю, а мое имя Татьяна Борисовна Новикова. Ты не забудешь?
Митхат глядел на нее исподлобья и слегка пятился, но отрицательно помотал головой.
— Запомнишь, значит? Вот и хорошо. А это Надежда Георгиевна — директор нашей школы.
— Хочешь у нас учиться, Митхат? — спросила Сабурова.
— А зверей кормить можно будет?
— Почему же нельзя? Будешь учиться, будешь и за животными ухаживать в живом уголке.
— И за мышь? — спросил Митхат тоненьким голоском.
— Конечно. А сейчас иди-ка с братом домой. Надо тебе устроиться на новом месте. Я завтра посмотреть приду, все ли у тебя в порядке.
— Иди, ради бога, домой! — взмолился Мухамет. — Кушать надо, отдыхать…
— Айда! — решительно сказал Митхат. — И Степа пойдет.
— Куда Степа? — замахал руками Мухамет. — Степе домой надо.
— Нет, Степа пусть с нами.
— Что я буду с тобой делать, а? — безнадежно спросил Мухамет и, вздохнув, обратился к Степе: — Ну, идем, гость будешь.
Он повел ребят к себе, для верности держа обоих за руки.
Глава шестнадцатая
Весна заупрямилась и даже на праздник к людям не вышла. Первомай встречали в снегу. Это не было редкостью. Почти всякий год на Первое мая лежал снег, а иногда завертывал и запоздалый морозец.
Зато с пятого числа началось быстрое, дружное таянье.
Г онимы вешними лучами.
С окрестных гор уже снега Сбежали мутными ручьями На потопленные луга, — читала в классе Сабурова, и все школьники оборачивались к широким окнам. С гор действительно мчались, обходя камни, сталкиваясь и сверкая, сотни ручьев, и шумели они так, что, разговаривая, приходилось повышать голос.
Жители поселка опасливо поглядывали на вздувшуюся Серебрянку. В этом году можно было ожидать большого напора льда.
Однажды вечером у Тони собрались девушки. Экзаменовали друг друга по курсу литературы.
— Иногда кажется, что все знаешь, — сказала Лиза, забирая из каменной чашки горсть кедровых орешков, — а иной раз такая неразбериха в голове, что ничего не можешь сообразить!
— А я, вы знаете, девочки, какая трусиха, — отозвалась Женя, — но чем ближе к экзаменам, тем меньше боюсь. Серьезно!
— Смотри-ка, Антонина, наша куропаточка в орлицу обращается!
Подруги засмеялись, но смех тут же смолк. В дом ворвался страшный, воющий звук. Он был тревожен и дик. Он нарастал и становился все более грозным.
— Тосенька, сирена! — крикнула Женя, и Тоня увидела ее искаженное страхом, разом изменившееся лицо. — Наверно, в шахте авария! Беда! Тоня, скорее!
Тоня сорвала с вешалки ватник:
— И мамы, как на грех, дома нет! Надо хоть записку ей оставить…
В окно сильно застучали.
— Кто там? Посмотри, Лиза!
Лиза побежала открывать дверь.
— Андрейка! Мохов пришел!
— Что случилось? Где авария? В какой шахте? — взволнованно спрашивали девушки запыхавшегося Мохова.
Он в первую минуту ничего не мог сказать и только мотал головой.
— Никакой аварии! — насилу выговорил он наконец. — Серебрянка пошла, канава раздулась… Боятся, как бы шахты не затопило. Айда в школу, там сбор всех комсомольцев.
Тоня быстро заперла дом и подсунула ключ под дверь.
Друзья бегом кинулись к школе. Густая грязь, смешанная с еще не сошедшим разбухшим снегом, облепляла ноги, мешала бежать.
На школьном дворе покачивались фонари, слышался тревожный говор.
— Стройся, ребята! — покрывая шум, прозвучал голос Иллариона.
Девушки заняли места в рядах товарищей.
Школьники двинулись. Ночь шумела вокруг них топотом бегущих людей, громкими возгласами, страшным воем сирены, который то падал, то поднимался до предельной пронзительности.
Под ногами хлюпала вода. Широкая каменная дамба, перегораживающая реку, чернела от множества людей. Скоро пришлось идти по щиколотку в воде. Серебрянка бурлила. Большие льдины, напирая друг на друга, со скрежетом лезли на берег, ударялись о дамбу. Река шумно ворочала лед, камни, тащила вырванные с корнем деревья.
— Ух, что делается!
— А ревет как!
— Не зевать, не зевать, ребята! Стойте здесь, я узнаю, куда нас поставят.
Но не успел Илларион отойти, как послышался звонкий голос:
— Сюда, товарищи!
К школьникам бежал Слобожанин, державший в вытянутой руке фонарь. Фонарь вращался, и в меняющемся свете удавалось моментами рассмотреть лицо Кирилла. Он был бледен, но глаза его и сегодня казались озаренными какой-то великолепной догадкой.
