Об этих планах Новикова пока ничего не говорила Надежде Георгиевне.

Весна, услышанная Тоней в глухую апрельскую ночь, лукавила с людьми. Она пряталась в снегах, и только по тому, как осели и стали рыхлыми прежде плотные сугробы да днем на солнце поплескивала капель, было понятно, что весна уже бродит поблизости.

В один из последних дней апреля Татьяну Борисовну удивил необычайный шум на школьном дворе. Она привыкла разбираться в оттенках гомона, встречавшего ее ежедневно, и поняла, что кричат не от азарта игры и не по поводу драки или ссоры — шумели озабоченно и весело.

Ребята сгрудились около длинной поленницы, протянувшейся вдоль забора. Оттуда слышались выкрики и смех. Среди школьников был и Мухамет-Нур, казавшийся взволнованным не меньше ребят.

Новикова остановилась, не решаясь подойти ближе. Она попрежнему робела и терялась в большом скоплении школьников.

К ней подошел Петр Петрович.

— Вот оказия! — сказал он. — К Мухамету брат приехал… да как вошел во двор, ребята его окружили, задергали, он переконфузился, забрался за поленницу и вылезать не хочет.

— Так пусть Мухамет или кто-нибудь из ребят тоже заберется туда и извлечет его, — посоветовала Новикова.

— Попробуйте заберитесь! Я не знаю, как он ухитрился туда пролезть.

Действительно, дрова были сложены почти вплотную к забору. Казалось, что проникнуть за поленницу невозможно. Однако малыш был там. На мгновенье в просвете между поленьями мелькнула красная, нахмуренная рожица.

— Митхат, иди сюда! Самовар кипит. Чай будем пить, — уговаривал Мухамет.

Из-за поленницы донеслось коротко и решительно:

— Иок!

— Вылезай! Ну чего ты! Тебя ведь никто обижать не собирался! — закричали ребята.

— Иок! — послышалось с другого конца поленницы.

— А, голова дурная! Шайтан какой! — сердился Мухамет. — Мне звонок давать надо, а тут с ним возись!

— Вот упрямец! — сказала Татьяна Борисовна. — Вы давайте звонок, Мухамет. Все разойдутся, во дворе станет тихо — он и вылезет.

Мухамет отправился звонить, и через минуту ребята, толкаясь и шумя, понеслись к дверям школы.

Митхат высунулся из-за белых березовых поленьев. Он любопытно глядел на разбегающихся школьников, но, заметив учительницу, опять спрятался.

Новикова переглянулась с Петром Петровичем:

— Пойдемте, не будем его смущать.

В школе уже заканчивалась годовая программа и шло повторение всего курса литературы. Придя в десятый класс, Новикова вызвала Колю Белова и попросила его рассказать о лицейских годах Пушкина. Отвечал Коля довольно вяло, но Татьяна Борисовна заставила себя не перебивать и не торо — пить его, хоть это ей давалось нелегко. Она не могла не заметить, что Белов мало-помалу приободрился и кончил свой рассказ совсем связно. Отпустив его, Новикова внимательно посмотрела на учеников, точно соображая, кого еще спросить, и неожиданно заговорила.

Она рассказывала о друге юности поэта — румяном, добродушном мальчике, о лицейских келейках с надписями на дверях: «№ 13, Иван Пущин», «№ 14, Александр Пушкин». О «Записках» старого декабриста, в которых скупо и не сентиментально рассказано о «заревых трепетаниях сердца». О незабвенном для каждого хоть однажды прочитавшего эти записки сельском утре, когда взметающая вихревую снежную пыль тройка «вломилась смаху в притворенные ворота при громе колокольчика», о том, как встретились друзья со смехом и слезами, как обнимали друг друга — опальный поэт и будущий участник восстания. Ни один человек, любящий родную землю и великих сыновей ее, не может вспоминать без волнения об этой встрече, а тому, кто пишет о ней, хочется написать слово «Дружба» с заглавной буквы, потому что дивным пламенем горело в сердцах этих людей высокое и святое чувство.

И других друзей вспоминала учительница. Она заставила своих учеников увидеть розовеющий летний вечер, и темные купы московских садов, и блеск дальних куполов в лучах садящегося солнца. Двое юношей смотрели на эту прекрасную картину с Воробьевых гор и вдруг обнялись и дали клятву друг другу перед лицом Москвы, что пожертвуют жизнью, борясь за свободу. Дружба Герцена и Огарева была так крепка, что никакие испытания не могли разорвать ее. Под старость они ощущали истинное счастье, вспоминая свою юношескую клятву.

Татьяна Борисовна вглядывалась в лица учеников. Глаза ребят были задумчивы. Ей показалось, что никогда еще в классе не стояла такая тишина.

— Вы знаете более близкие нам примеры дружбы. Кто назовет их? — спросила она.

— У Николая Островского были замечательные друзья!

— Фронтовая дружба! Сколько песен про нее поют!

— «Молодая гвардия», — негромко сказал Толя Соколов.

— Я именно думала о «Молодой гвардии», — отозвалась Новикова. — Нелегкой была жизнь Пушкина и Пущина, оба узнали царскую немилость, ссылку… Тяжело приходилось Герцену и Огареву, оторванным от родины. Как мужественно переносил свое несчастье Николай Островский, знает вся молодежь… Но из всех людей, которых мы назвали, самая страшная участь постигла молодых краснодонцев. Они были в руках у врагов, их мучили, пытали… Когда человек так глубоко страдает, кажется — трудно ему думать о других, хотя бы самых близких. Но до последней минуты молодогвардейцы заботились друг о друге, старались облегчить муки товарищей. Вы помните, должны помнить радость, торжество Сережи Тюленина, когда Ковалеву удалось бежать. А ведь Сережа слаб, изнурен и знает, что его везут на смерть.

Татьяна Борисовна помолчала. Молчал и взволнованный класс.

— Такова сила дружбы, — сказала учительница. Она подняла голову, словно прислушиваясь к звучащим со всех сторон голосам друзей. — Дружбы, которая вырастает из общности идей, веры в свой народ, готовности вместе бороться за него.

Раздался звонок, но никто не шевельнулся.

— Эта беседа не входит в нашу программу. Я невольно заговорила об этом. Коля Белов немного поверхностно и равнодушно рассказал о друзьях Пушкина, и мне показалось это обидным. Но вы скоро кончите школу, — улыбнулась Новикова, — и вам не мешает подумать, чем может стать для человека дружба, завязавшаяся на школьной скамье…

Она быстро вышла из класса и в шуме большой перемены не расслышала, как аплодируют ей выпускники.

— Молодец она! Молодец! — повторял Толя Соколов.

— Не хуже Надежды Георгиевны говорила! — удивлялась Женя.

— Сегодня она и мне понравилась, — сказала Тоня.

— Хорошо, что Белов неважно отвечал, — решила Лиза, — а то мы и не услыхали бы такой беседы.

Она задумалась на минуту и выбежала из класса, а когда начался следующий урок, положила перед Тоней записку:

«Обещала Марье Заморозовой больше никогда не дразнить ее».

В этот день школа рано опустела. Кружки не работали.

Сабурова и Татьяна Борисовна одни остались в учительской. Обе они молча занимались своими делами, и только когда в дверь просунулась голова Мухамет-Нура, Новикова вспомнила об утреннем происшествии.

— Разрешите обратиться, товарищ директор?

— Пожалуйста, Мухамет!

— Позвольте дрова раскидать.

— Раскидать дрова? Что вам пришло в голову? Зачем?

— Братишка… — начал Мухамет.

Но Сабурова уже встала и, взяв свой большой платок, направилась к двери.

— Как вам не стыдно! Значит, мальчик до сих пор там сидит? Идемте, я сама попытаюсь его уговорить.

Татьяна Борисовна принесла Сабуровой шубу и тоже оделась. Вышли во двор. Он казался особенно просторным, когда не было ребят. Со стороны поленницы доносился тихий плач на одной унылой ноте. Лицо Мухамета сделалось совсем жалким.

— Плачет… Вы сказали «как не стыдно», товарищ директор, а что делать? Упрямый… «Иок» говорит, и всё!

Из флигеля, где помещался «живой уголок», вылетела маленькая фигурка в большой шапке. Бегущий опрометью бросился к поленнице. Взрослых он не заметил.

— Кто там? — спросила Сабурова.

— Этот Степа Моргунов, — с неудовольствием ответил Мухамет. — Он всегда так… Кончил урок — иди домой, а он в «живой уголок» бежит. Теперь пугать будет мальчишку, совсем неладно сделает.