Новикова молча слушала десятиклассников, хотя видела, что Тоня и Илларион посматривают на нее выжидательно.

Наконец Рогальский встал со словами:

— Ну, для собрания материала хоть отбавляй. Попрошу каждого подготовиться по затронутому им вопросу.

— И мне следует над всем этим подумать, — сказала Татьяна Борисовна, но так тихо, что никто не слыхал.

— Строже, строже к себе надо относиться, ребята! — сказал на прощанье Слобожанин.

Простившись со школьниками, он вышел из барака. Новикова молчаливо последовала за ним.

— Пошли и мы. Поздно, — сказал Петр Таштыпаев.

— Подождите! Занавески-то нужно повесить! — напомнила несколько приободрившаяся Моргунова.

— Это мы мигом! Давай сюда.

— А энергичный парень Слобожанин, — задумчиво сказала Тоня. — Отец про него рассказывал… Он ведь недавно только приехал. В городе тоже был на комсомольской работе.

— Этот порядочек наведет, будьте спокойны, — решила Лиза.

— А вы знаете, девушки, — тихо начала Нина, оглядываясь на ребят, — я ему понравилась. Вот честное слово! Он на меня так посмотрел!..

— Ой, а мне показалось, что на меня! — простодушно удивилась Женя.

— Тихоня-то наша какова! Не обольщайся, Женечка: смотрел он только на меня, Лизавету Моргунову, самую рыжую из вас да еще получившую при нем выговор.

— Знаете, подруги, — сдерживая улыбку, но стараясь говорить важно, сказала Тоня, — вы все совсем еще глупые девчонки.

— А ты умная? — сейчас же обиделась Лиза.

— Не особенно, — призналась Тоня, — потому что мне почудилось, что он с меня глаз не сводил.

Тоня, не удержавшись, фыркнула, и сейчас же раздался громкий хохот. Девушки испуганно обернулись и увидели ребят, неслышно подкравшихся к ним.

— Слыхал, Илка? — кричал Мохов. — Не дает им покоя его взгляд! Ах, если бы он знал… Вот умора!

Серьезный Илларион повалился на чью-то постель в припадке смеха.

— Дорогие вы мои, — сказал он, отдышавшись и протирая очки, — он же на всех так смотрит! У него глаза такие. Будто увидел что-то замечательное или великая идея пришла ему в голову… А вы…

Он махнул рукой и снова засмеялся. Веселились и другие ребята. Лишь Соколов упорно молчал.

Тоня раза два взглянула на него. На лице Анатолия оставалось замкнутое и упрямое выражение, как ей показалось — принятое специально для нее.

«Что с ним, не понимаю!.. — подумала она. — Поговорили тогда, в новогоднюю ночь, откровенно, по-дружески, а он через несколько дней дерзостей наговорил… Теперь сам же дуется… Ну, пусть потешится! Я тоже не стану ни с чем к нему обращаться. Пожалуйста! Не навязываюсь в друзья!»

Анатолий тоже не понимал, что с ним делается. Грубость, с которой он накинулся на Тоню при их встрече на каникулах, удивила его самого. Он словно ждал случая поссориться с Тоней. Это было легче, чем попрежнему молча ждать Тониной улыбки или приветливого слова.

После первой встречи с новыми товарищами полтора года назад он с особенным вниманием стал приглядываться к Тоне. У этой рослой девушки были такие серьезные темносерые глаза, какие бывают у ребенка, увлеченного игрой или книгой. Толя безотчетно радовался, когда эти глаза загорались смехом, с удовольствием прислушивался к звукам Тониного голоса, если она напевала что — нибудь или отвечала урок. Его обрадовало открытие, что Тоня много читала, любит музыку, редко ведет с подругами разговоры о «тряпках», к которым так презрительно относятся мальчики.

У них быстро установились хорошие товарищеские отношения. Порою они серьезно спорили, говорили о книгах, о школе. Он стал замечать отсутствие Тони. Если она не приходила в класс, день казался Анатолию очень длинным. Каждая пустячная просьба девушки наполняла его гордостью, и он старался как мог угодить ей. А Тоня, казалось, ничего не видела.

Для Анатолия стало привычным ожидание: вдруг Тоня сделается тихой и задумчивой, скажет, что она понимает все… И тогда можно будет рассказать, как он постоянно думает о ней, как радуется, если она оживленно и дружески говорит с ним, как часто вечерами бродит он по улицам в надежде встретить ее. После этой беседы ему станет удивительно легко.

Дальше мечты Анатолия не шли, а несостоявшаяся беседа столько раз повторялась в его воображении, что он знал ее наизусть. И вдруг Тоня сама, не дав ему высказаться, заговорила о том, что он тщательно скрывал. И не только заговорила, а ясно дала понять, что не хочет объяснений на эту тему. «Она не должна была так поступать! Это вышло грубо, неделикатно», — твердил себе Толя.

«Что же изменилось?» — задавал он себе вопрос. Точно так же Тоня относилась к нему и год назад… Почему же тогда он мог быть спокойным, даже веселым, а теперь ему так плохо? Придя из школы и усевшись за уроки, он часто отрывался от книги и подолгу смотрел в одну точку, ни о чем не думая. Он перестал вырезать из дерева человечков и смешных зверушек. Инструменты и заботливо заготовленные чурки покрывались пылью. Порой Толя ленился даже разогреть себе еду и либо до — жидался прихода матери, либо отламывал кусок хлеба и вяло жевал его. Вечерами он скучал в одиночестве, но на предложения товарищей пойти куда-нибудь отвечал отказом, говоря, что хочет заниматься.

Его в самом деле беспокоили учебные дела: кое-что на уроках математики осталось для него не совсем ясным, потому что он невнимательно слушал учителя. И по истории он в последний раз отвечал не так, как всегда; Лидия Ивановна посмотрела на него удивленно и, ставя тройку, заметила:

— Что с тобой сегодня, Соколов? Или нездоровится?

Подогнать пропущенное было, собственно говоря, делом двух-трех вечеров, и Толя каждый день хотел этим заняться, но дальше добрых намерений не шел. Вечера проходили бесплодно, и он едва успевал бегло просмотреть заданные уроки. Его одолевало недовольство собой. Все валилось из рук, и не то сон, не то лень клонила голову.

В недолгие часы, проводимые с матерью, Толя был замкнут, говорил неохотно, раздражался. Удивленный взгляд ее рождал в нем еще большее раздражение.

Зинаида Андреевна знала своего сына. Деятельный, здоровый мальчик всегда радовал ее прямотой, мягким, открытым характером. Редкие вспышки беспричинного упрямства всегда можно было победить лаской и спокойствием. Люди часто говорили ей, что юноша хорошо воспитан. Толя был приветлив, сдержан, без тени грубоватого молодечества, которым любят щеголять мальчики. Зинаида Андреевна привыкла к похвалам сыну и принимала их как должное.

Теперь с печалью и страхом следила она за переменой в характере Анатолия. Причины этой перемены были ей ясны.

С полгода назад разговорчивая Анна Прохоровна Моргунова, любившая «веселую докторшу», шепнула ей с улыбкой: «Сынок-то ваш, говорят, по Тонюшке Кулагиной сохнет». Зинаиду Андреевну рассмешило слово «сохнет». Очень уж оно не вязалось с румянцем и ясными глазами Анатолия. Она тогда сказала Моргунихе, что это вполне естественно в Толины годы, но в глубине сердца ощутила укол. Значит, завелись у сына тайны, о которых другие знают, а она и не подозревала. Близорукими оказались ее материнские глаза.

В тот день, когда школьники ходили в общежитие, Толя был особенно раздражен с утра. Он отвечал матери так небрежно, что Зинаида Андреевна ушла на работу в подавленном состоянии и весь день не могла избавиться от гнетущего чувства обиды.

Вечером, вернувшись домой, она нашла сына у стола, загроможденного посудой. Он невесело посвистывал, заглядывая по временам в лежащую перед ним книгу. Зинаида Андреевна побледнела от негодования, но, сдержав себя и стараясь говорить спокойно, спросила:

— Не противно тебе сидеть в таком беспорядке? Мог бы хоть немного прибрать комнату к моему приходу.

— Не хотелось — и не прибрал, — проворчал, не поднимая головы, Анатолий.

Обычно его не приходилось просить о помощи. Все маленькие хозяйственные дела он делал охотно, весело и без напоминаний. Но в последнее время эти несложные обязанности стали явно тяготить его.