«Милый, милый! Как придумал, как все сообразил! Не знает Павлик, какие у него друзья!»

— Ну как, одобряете? — весело спросил Соколов.

Все радостно зашумели, а Тоня, быстро подойдя, крепко обхватила голову Анатолия и поцеловала его. Юноша ахнул и растерянно обернулся к ней.

Сабурова, выручая смущенную Тоню, сказала:

— Ну, Тоня за всех нас выразила, как мы относимся к твоему изобретению. А теперь Ниночка Дубинская вам кое-что расскажет.

Нина поднялась с места. Всегда старалась она держаться как взрослая, и это ей удавалось. Помогали рассудительность, неторопливость, спокойствие. Но сегодня белокурые волосы Нины не собраны узлом на затылке, а заплетены в косу; воодушевляющее желание помочь товарищу окрасило ее щеки. Она стала проще и живее. Тоне показалось на миг, что перед ней пионерка Дубинская, собирающаяся сделать доклад на отрядном сборе.

— Папа на днях едет в Москву, — начала Нина, — и мы с ним были третьего дня у Надежды Георгиевны. У него свободного времени мало, еле затащила… Поэтому никого из вас звать не пришлось. Мы втроем поговорили и решили, что папа в Москве побывает в институте слепых и привезет Павлуше специальные учебники. Это книги с толстыми листами, и на них буквы наколоты. Читают их кончиками пальцев. Знаете?

— Знаем! Слышали!

— Они ведь очень громоздкие… Как доктор их довезет? — усомнился Андрей.

— В багаж сдаст.

— Чудесно! Чудесно! — ликовала Тоня. — Нинка, умница!

— Да это все Надежда Георгиевна и папа придумали.

— Э, погоди, Анатолий! — закричал вдруг Мохов так громко, словно Толя был на другом конце улицы. — Алгебру из дерева резать — это хорошо. А геометрические фигуры можно из глины лепить. Проще ведь!

— Правильно! — обрадовался Соколов. — Только не из глины, а из пластилина. Его у нас много в школе. Глина растрескается.

Легко дышалось всем, кто был в этот душный вечер в комнате Надежды Георгиевны. И каждый думал про себя, что никакая беда не страшна человеку, если он живет в стране, где горе одного становится заботой всех.

Павел сдал свою первую работу. Директор орса остался доволен и немедленно расплатился. Тетя Даша, отнеся корзины и получив деньги, вернулась домой радостная.

— Сказал: отличная работа, — сообщила она сыну. — Прямо, говорит, как это… щегольские корзинки. Велел работать дальше.

Павел промолчал, но немного погодя переспросил:

— Так он говорит — «щегольские»? Скажи пожалуйста!

Дарья Ивановна повозилась у печки, но, видно, ей не сиделось дома, и она несмело сказала:

— Не сходить ли мне нынче в магазин, а, сынок? Что на завтра откладывать? Масла растительного взять… Все до капельки извела.

Алеша, примостившись возле Павла, долго шевелил губами, подняв на брата глаза, как будто ждал, что тот на него взглянет. Наконец он вздохнул и промолвил тихонько:

— Паша, а там пряники в магазине. Сахарные… Во-от какие…

Он хитро прищурился, сложил свои маленькие пальцы перед лицом Павла, показывая размер пряников, но сейчас же быстро отдернул руки и, покраснев, стал упорно разглядывать воображаемый пряник.

— Что же ты мне об этом рассказываешь? — спросил Павел с теплой ноткой в голосе. — Ты матери скажи, чтобы она тебе купила.

— Как же ему старшего брата не спросить? — вмешалась тетя Даша. — Поди, ты у нас набольший!.. Баловство одно эти пряники, да коли велишь — куплю…

Тоня присутствовала при этой сцене и видела, как оживилась и захлопотала тетя Даша, сколько надежд принес ей первый скромный заработок сына. И сам Павлик был явно доволен, хотя и не говорил об этом.

— Хорошо ты поработал! — весело сказала Тоня. — Теперь и отдохнуть немножко разрешается. Хочешь, я в воскресенье зайду за тобой и пойдем в лес? Ты ведь не был еще?

— В лес? — переспросил Павел обрадованно, но сейчас же скучным голосом спросил: — Точно у тебя поинтересней дел нет, чем ходить со мною гулять!

«Ох, перестань ломаться, прошу тебя!» — чуть не сказала Тоня, но ответила так же приветливо:

— В воскресенье никаких дел у меня нет, и я с удовольствием пойду.

Уговорились встретиться часов в одиннадцать. Тоня с вечера приготовила старый, с цветочками сарафан, который стал ей узок так, что пришлось вшить в него клинышки, белую косынку и тапочки.

Утром в воскресенье она торопилась позавтракать, но когда встала из-за стола, отец остановил ее:

— Опять, небось, навостришь лыжи? Куда нынче?

— К Заварухиным, — коротко ответила Тоня, зная, что отец прекрасно понимает, куда она идет.

— И что за интерес в душной избе такой день проводить!

— Мы с Павликом как раз хотели пойти в лес, — ответила Тоня, внимательно глядя на отца.

— Ну, это другое дело. И мы с дядей Егором за грибами собирались. Примете в компанию?

— Конечно…

Тоня слегка растерялась, не понимая, шутит Николай Сергеевич или говорит серьезно.

Нет, отец не шутил. Он торопливо натянул пиджачок, взял палку и поторопил дочь:

— Ну, если идти, так идем. Давай времени не терять.

Дядя Егор ждал около своего дома.

Всю дорогу Тоня бранила себя за то, что чувствует неловкость и досаду. Ведь столько раз бывало сама уговаривала отца пойти погулять с ней, огорчалась, когда он отказывался, а теперь недовольна.

«Потому что он не просто гулять с нами собрался, — внутренне оправдывалась она. — Он посмотреть хочет на меня и на Павлика вместе… А что смотреть?»

А Николай Сергеевич, так бесцеремонно нарушив Тонины планы, казалось, не чувствовал никакой неловкости.

У Заварухиных он вежливо поговорил с тетей Дашей, ласково — с Алешей и сочувственно — с Павлом. Осмотрел начатую Павлом корзину и похвалил работу. Ко всему убранству дома, как показалось Тоне, он внимательно приглядывался. Дочке не терпелось увести его, и она обрадовалась, когда наконец двинулись в путь.

Они долго бродили по лесу. Николай Сергеевич и дядя Егор были отчаянные грибники. Осторожно подрезая ножом белый, плотный корешок гриба, Николай Сергеевич приговаривал:

— Экий плут, а? Думал, я не замечу? Нет, брат, шалишь! От меня не спрячешься!

Тоня старалась не отходить от Павла. Один в лесу он был бы беспомощен. Увидя гриб, она только указывала на него отцу. Николая Сергеевича это сердило:

— Я его давно приметил сам, если хочешь знать!

Исколесив опушку, они вышли на бережок Серебрянки и сели под прямой светлой березой.

Старики закурили и начали перебирать грибы. Дядя Егор, по обыкновению, завел разговор о прошлом:

— Вот кто грибы умел искать — так это заводчика Петрицкого знаменитый звонарь. Ты про него слыхала, голубка?

— Слыхала что-то…

— Уу-у! Зверь был! Зверь сущий! Хозяин на прииск въезжает, а он «барыню» на колоколах разыгрывает. И стрелок был первейший. По праздникам гостей хозяйских забавлял. Сам на балконе находится, а дочка, девочка лет восьми, — внизу. На голову ей рюмку поставят, и он бьет.

— И сбивал?

— Всегда сбивал, трезвый и пьяный. За девчонку никто и не опасался. Да он у прохожего хакаса трубку выбивал изо рта. А уж маралов бил между глаз так метко, что даже Ион не всегда так словчится.

— А чудно, что в том самом доме, где пьянствовали и рюмки с головы у детей сбивали, у нас детский сад…

— Вам-то что! Вы родились — сад уже был. Сами туда ходили. А вот нам, старым жилам, — так дядя Егор произносил слово «старожилы», — действительно. Поначалу просто не верилось: неужели жизнь в справедливую сторону повернулась?

Затягиваясь тоненькой козьей ножкой, он продолжал:

— Этот звонарь вместе с Петрицким в Японию ушел… Еще егерь был, Мурташка, — тот куда-то на Олёкму подался. Помер там, говорили… Ну, Мурташка — дурак безответный. Слух шевелился, что у Петрицкого где-то много золота зарыто. Искали, искали… Нашли кое-что в саду, в жестяных баночках. А под крыльцом клад оружия отыскался. Но все понимали, что это не главный клад. У Мурташки допытывались — не знает ничего. Потом Петрицкий своему егерю письмо из Японии с верным человеком прислал. Так и так, пишет: «Помнишь, мы в последний раз с тобой в лесу были? Я тебе спирту поднес, ты у ручья и заснул, а когда проснулся, воду стал пить. Вот в том месте, где ты пил, оно и закопано. Найди и перешли с посланным». Ну, Мурташка тут на высоте оказался. Вспомнил, где воду пил, и показал, только не Петрицкого посланному, а советской власти. Того человека схватили, а Мурташке награду выдали, да все спустил — пьяница! — Дядя Егор подмигнул Тоне:- Много тогда золота нашли, а старики думают, что и это не главный клад Петрицкого. Где-нибудь еще есть…