— И вам с такими трудно бывало, Надежда Георгиевна?

— И мне, — усмехнулась Сабурова. — Были в моей практике несколько человек, с которыми я не могла найти общий язык. Это, как правило, сильно балованные, сосредоточенные на себе ребята. Не на своей учебе, как Слава, даже не на внутренней жизни, а просто им хочется, чтобы все было хорошо, весело, а главное — легко. До всего остального дела мало. Всегда у них вялость, медлительность, неспособность зажечься делом. Скучно с такими… Я думаю, оттого, что мне с ними было скучно, я и не справилась. Всегда тут же, рядом, были живые, ошибающиеся, но искренние, любопытные, и так хотелось им помочь, что на «безнатурных» внимания тратилось меньше, чем следовало. Это частое упущение педагогов.

Она помолчала и снова ласково обратилась к нему:

— Ну, дружок, порадовал ты меня своим настроением… верным, мужественным. Я очень успокоилась за тебя.

— Спасибо вам… И я спокоен теперь. Конечно… — с запинкой сказал он, — личной жизни у меня не будет. Но я с этим научусь мириться. Я понимаю, что быть настоящим человеком — это выше личного счастья. Вот к чему хочется все силы приложить.

— Большую ты перед собой задачу ставишь. А насчет личной жизни погоди загадывать.

Она попрощалась с Павлом и тронулась в обратный путь. Занятая мыслями о слепом юноше, о верно найденном им пути и наивном молодом самоотречении, она, как ей казалось, шла быстро и удивилась, увидев, как далеко еще до поселка.

Начало темнеть и в окнах стали зажигаться огни, когда Надежда Георгиевна добралась до дому. Снова пришлось бороться с резким головокружением, а последних шагов своих она просто не помнила, двигаясь, как во сне.

В сенях она долго искала дверную ручку и наконец, войдя в дом, как была, в шубе и валенках, легла на диван.

Сон или обморок наплывал на нее, она не знала. Противиться этому сковывающему, тягучему состоянию не хотелось, но что-то беспокоило, какая-то мысль пыталась прорваться через оглушительный звон, наполняющий голову.

«Дверь-то, кажется, не закрыла», — наконец поняла она, но встать уже не было сил.

В десятом часу к Кулагиным вбежала Новикова и сообщила, что, придя к директору, нашла Надежду Георгиевну в глубоком обмороке. Входная дверь была открыта и, судя по тому, как остыла квартира, больной стало плохо давно. Теперь она пришла в себя, но очень слаба, доктора же в поселке нет: Дубинский в городе на конференции врачей, а Зинаиду Андреевну срочно вызвали в дальнее селение на тяжелые роды.

— Как же быть? Что делать? — лихорадочно спрашивала Татьяна Борисовна. — Я послала к Надежде Георгиевне Петра Петровича, сейчас сама туда побегу, но ведь нужна врачебная помощь…

Тоня с волнением слушала Новикову.

— И позвонить в город нельзя! — с досадой сказала Тоня. — Снегопад этот недавний в сотне мест провода порвал, чинят… ГоворилиЮ вот-вот восстановят связь, да пока не работает телефон. В Шабраки кого-нибудь послать? Поздно уже. Да и тамошний врач, наверно, на конференции. Знаете что? — Она сняла с вешалки полушубок. — Мне к Михаилу Максимовичу нужно. Он хотел меня в город послать, придется ехать. Закрой за нами, мама!

Тоня вернулась домой незадолго до прихода Новиковой. Радостное нетерпение переполняло ее. Тяжелый труд бригады подходил к концу. Завтра можно будет взять первую пробу. На неделю раньше срока! Как тут было не радоваться!

Последнее время Тоня жила захваченная горячим вихрем работы. Начиная с того утра, когда их засыпало снегом, она не помнила, как ела, когда спала. Все это делалось наспех, машинально, не доходило до сознания. Помнилось одно: шахта и сроки. И шахта поддавалась упорству бригады. Глыбы обрушенной породы таяли с каждым днем. Насос успешно убирал воду, осушая шахту. Старые, прогнившие крепи в главном штреке уступали место новым. На парней напало такое остервенение, что Тоня боялась предложить им отдохнуть. Каждый день работали дотемна, и ночевки в тепляке стали делом обычным.

Бригада разбирала завалы, поднимала наверх обрушенную породу. Закладывать ею старые просечки, как делается обычно, не было смысла. Кто знает — может быть, в них-то и окажется золото…

По состоянию шахты пора было приступить к полной перекрепке всех выработок, к очистке забоев, укладке выкатов; нужно было исправить и уцелевший сруб. Но все это откладывалось до результатов опробования. Покуда же обходились ручным воротком, мирились со всякими отступлениями от правил. Только там, где крепь угрожала обвалом, ее меняли, подводили подхваты. Волнуясь, ждали первой пробы.

И вот на тот день, когда можно наконец узнать, покажет ли шахта золото, Михаил Максимович надумал услать Тоню в город.

Для приисковой лаборатории, имевшей всегда дело с песками, предстоящая обработка руды была непривычна. Лаборатория не имела ни тиглей, ни материалов для анализа. Оказался мал и запас ртути.

Руду, истолченную в чугунных ступах, полагалось просеять, отмучить в ковше и полученный порошок смешать с ртутью. Образовавшуюся амальгаму нужно было отжимать через замшу или молескин и выпаривать. Из нее уходила ртуть, и оставалось золото.

Все это подробно объяснил Тоне Каганов.

— Поезжайте-ка сами, — сказал он, — больше мне некого сейчас послать. На материалы в тресте скупятся, так что придется там повоевать, поэтому нужно, чтобы заинтересованный человек поехал.

— Михаил Максимович! Завтра? А мы хотели первую пробу взять!

— Ну, тем лучше. Вернетесь с ртутью, а встретят вас с золотом, — пошутил Каганов. — Кстати, кабель изолированный привезите. На складе у нас его мало.

— Да я не сумею воевать там! — запротестовала Тоня.

— Вы лучше всякого другого сумеете, — весело сказал инженер, глядя в ее свежее решительное лицо. — Серьезно, Тоня, ведь это для шахты нужно. Зайдите вечерком, я вам требование приготовлю.

Раздосадованная Тоня, придя домой, с надеждой думала, что, может статься, завтра ни одна машина не пойдет в город. Вот было бы хорошо!

Но известие о болезни Сабуровой мгновенно изменило ее намерения. Теперь, шагая с Татьяной Борисовной по тихим улицам, Тоня боялась, что Каганов передумал, что машина не пойдет или изменится погода. Ужасно, что нельзя уехать сейчас же… Мало ли что может быть ночью.

Все эти опасения так тревожили Тоню, что она не расслышала слов Новиковой.

— Что? Что? У Надежды Георгиевны неприятности? Какие? — переспросила она.

Татьяна Борисовна прикусила было язык. Завуч, расстроенный болезнью Надежды Георгиевны, поведал ей о кознях методистки. Он опасался, что эта история дурно повлияла на здоровье Сабуровой. Правда, Петр Петрович просил никому не говорить об этом, но Тоня спрашивала настойчиво и велико было негодование молодой учительницы на тех, кто осмелился обвинять Надежду Георгиевну в неправильном ведении дела… Новикова рассказала девушке все, что знала сама.

— Надежду Георгиевну мы в обиду не дадим, — жестко сказала Тоня. — Только бы она здорова была!

Тоня вскочила в шесть часов утра и побежала к Сабуровой. Около больной дежурили Новикова и медицинская сестра из больницы. Они сказали, что Зинаида Андреевна не вернулась, а Надежда Георгиевна плохо провела ночь. Боятся нового приступа сердечной слабости.

В половине восьмого Тоня была возле гаража и тут узнала, что шофер Трескин уже уехал.

— Как? — крикнула Тоня с таким отчаянием, что пожилой начальник гаража встревоженно посмотрел на нее.

— Уехал в семь часов. Приказ от директора пришел — в Никольское завернуть. Он и поспешил…

Тоня молча отошла и села на скамейку. Она упорно глядела себе под ноги. Что же делать? Бежать к Михаилу Максимовичу? К директору? Кончается годовой план. Конечно, все машины в разгоне.

Она встала и подошла к дверям гаража:

— Скажите, а эти машины куда идут?

— Эти две в ремонте, та в Неверово пойдет и еще одна — в Щекино.

— Не годится… — прошептала Тоня.

— Тебе в город, что ли? Здесь работник трестовский в управлении, металлург, кажется. Он обратно сегодня поедет.