Пробормотав: «Закончим в следующий раз», Новикова, обогнав директора, вбежала в учительскую. Обернувшись к входившей Сабуровой и приложив руки к пылающим щекам, она спросила:
— Ну как?
— А тебе самой как кажется? Понравилась ты ученикам?
— Н-не знаю.
— Разве не видно по глазам, по улыбкам?.. Конечно, ребята оценили твой живой, интересный рассказ. Для первого раза я считаю, что ты справилась очень недурно.
— Правда? Серьезно? Вы действительно так думаете? — взволнованно спрашивала Новикова. — И неужели у вас нет ни одного замечания?
Сабурова засмеялась:
— Ну, замечания-то есть… О мелочах потом расскажу тебе подробнее, а главное вот что: ты очень увлеклась, стала повторяться. Символизм можно и нужно было охарактеризовать короче.
— Ну, знаете, шоры на себя надевать я не могу! Это собственной песне надо на горло наступить, как Маяковский говорил.
— Видишь ли, важно не только знать материал, но и уметь расположить его. У тебя много времени ушло зря. Следи за собой, иначе не успеешь пройти программу.
«У каждого пожилого человека есть свой «пунктик», — с молодой уверенностью в своей правоте подумала Новикова. — У Надежды Георгиевны — это планирование. Вот она показывала мне свои записи о Фоме Гордееве: недовольство жизнью, неумение найти выход… Зачем, зачем это писать? Разве без плана она забудет, кто такой Фома Гордеев? Наверно, сто раз о нем рассказывала. Нет! Главное — горячо, вдохновенно рассказать материал, зажечь учеников, а это мне должно удаваться!»
Глава седьмая
Татьяна Борисовна работала в школе уже две недели. И две недели глаза учеников внимательно следили за ней. Они многое видели, эти карие, серые, синие смешливые, серьезные и требовательные глаза.
Разговор о новой учительнице начался неожиданно. Уроки уже кончились, но ребята сидели в классе, дожидаясь комсомольского собрания.
— А все-таки не просто себя чувствуешь с Татьяной Борисовной, — начала Лиза. — Чудная она… И стихи как-то странно читает…
— Стихи так и надо читать: чтобы и ритм слышался и мысль автора была понятна, — отозвался, не отрываясь от работы, Толя Соколов.
Он вырезал из кусочка дерева какого-то зверя, и мальчики, сгрудившись вокруг него, решали, кто это будет: носорог или бегемот.
— Очень хорошо, что она не читает стихи, как басни, с этаким актерским «выражением», — продолжал Соколов.
— Ну ладно, пусть читает как хочет! Но для класса-то она чужая, разве ты не видишь? Даже по фамилиям не может всех запомнить. Как на днях получилось с Таштыпаевым!
Лиза говорила о недавнем случае.
Новикова вызвала на уроке Петю Таштыпаева, но при этом почему-то смотрела на Ваню Пасынкова. Несмелый Ваня покраснел.
«Таштыпаев болен», — объявил дежурный.
«Как болен? Вы не можете отвечать?»
«Могу… только…»
«Что «только»? Можете или нет?»
«Я не Таштыпаев».
«Как?»
«Он не Таштыпаев!» — закричали десятиклассники.
«Позвольте, как же ваша фамилия? Пасынков? Ну, у Пасынкова тоже нет отметки. Идите отвечать».
Татьяна Борисовна поставила Ване пятерку, а вечером дома спросила Тоню, не посмеялись ли над ней ученики и не назвался ли Таштыпаев Пасынковым. Тоня страшно обиделась:
«Что вы, Татьяна Борисовна! У нас ребята не обманывают учителей!..»
— Ванька с Петром и не похожи вовсе, — возмущалась Лиза, — а она их спутала! И вообще… до сих пор вызывает по журналу…
— Это все пустяки! — снова перебил Соколов. — Зато рассказывает хорошо.
— Рассказывает тоже не просто. Хорошие-то ученики понимают, а проверить, поняла ли Заморозова, например, или Сухих, ей в голову не приходит…
— Ну и что же? — горячо вступилась Тоня. — Мы не маленькие, чтобы нам все разжевывать и в рот класть. Она с нами, как со взрослыми, обращается… Ведь скоро в институтах будем учиться. Думаете, профессор так лекцию начнет: «А знаете ли вы, ребятки, что у паука не шесть, а восемь ног? Не знаете? То-то и оно!»
Тоня сделала гримасу и запищала, изображая неведомого профессора. Все засмеялись, а Толя Соколов поморщился:
— Не кривляйся, неприятно смотреть… Никто из педагогов так с нами не разговаривает и ребятками нас не называет. Я с Моргуновой отчасти согласен: в жизнь класса Татьяна Борисовна еще не вошла, но…
— Мне она нравится, и все! — перебила его Тоня. — А ты ничего в людях не понимаешь и мыслишь примитивно. Вот!
Толя передернул плечами и наклонился над своей деревяшкой.
— И что это собрание не начинают? — забеспокоилась Лиза. — Илларион-то приехал или нет? Кто его видел?
Илларион Рогальский уезжал на несколько дней в район на комсомольскую конференцию и должен был вернуться сегодня.
— Приехал, его Мохов видел. Собрание сейчас начнут, — холодно отозвался Соколов и отложил в сторону свое изделие. — Ты, Моргунова, обвиняешь Татьяну Борисовну в том, что она неумело держится. А зачем ты ей мешаешь?
— Я?
— Да, ты. Сегодня ты не мешала классу слушать? Вертелась без конца, Заморозовой записки посылала. Татьяна Борисовна хмурилась, хмурилась…
— И все-таки ничего не сказала! — выпалила Лиза. — Я не отрицаю, слушала урок плохо. Антонина мне весь бок истолкала: не мешай, дескать. А учительница молчит! Надежда Георгиевна бы так пробрала! Сказала бы: «Как тебе не стыдно, Моргунова! Взрослая девушка, а ведешь себя, как третьеклассница! Что это за недопустимое поведение!»
— Ну и нахалка же ты, Лизавета! — рассердилась Тоня. — Мало того, что всем заниматься мешала, — еще нападает на педагога, что он не осрамил ее при всех! Да с каким жаром расписывает, как ее пробрать следовало!
Лиза скользнула по лицам товарищей озорными и виноватыми глазами.
— И что вы опять с Заморозовой не поделили? Вечно у вас какие-то недоразумения! — сказала Нина.
Маня Заморозова, высокая девушка с невыразительным лицом и скучливым взглядом, сидела в стороне, за своей партой. Казалось, она не вслушивается в разговор товарищей.
— Вот я вам сейчас покажу, какое у нас нынче недоразумение! — заявила Лиза.
Она бросилась к Заморозовой и, несмотря на протесты Мани, отогнула воротничок ее простого серого платья. Там пряталась массивная золотая брошь с красными камешками.
— Вот! Видали? Опять нацепила! — волновалась Лиза. — Помните, как она еще в шестом классе сережки золотые вздумала носить? Потом с браслеткой ходила… Внушали ей тогда и Петр Петрович и ребята… Теперь знает, что всем это не нравится, так хоть под воротничок спрячет, а все-таки наденет! Только я углядела, у меня взгляд зоркий…
— Слишком даже зоркий на чужие дела, — сварливо начала Маня. — Подумаешь, преступление какое — брошка! А если у меня там кнопка оторвалась и надо заколоть?
— Надо пришить кнопку, и все! — сказала Нина. — Я тоже считаю, что комсомолке такие штучки носить неудобно.
— Конечно! Ведь об этом уже не раз говорили! — с жаром поддержала Тоня и вдруг вспомнила, как ее собственный отец гордится своими золотыми часами.
Она, сама не зная почему, смущалась, видя его пристрастие к золотым вещам. Отец на своем веку столько золота добыл для страны! Что ему эти часы? А он так дорожит ими…
— Да что это, запрещено, что ли? — ворчливо оправдывалась Заморозова. — Я не виновата, что мне родители такие вещи дарят.
— Не запрещено, — возвысил голос Соколов, — а сама понимать должна, что ученице советской школы подходит, а что нет.
— До чего же отсталые вы все! — злобно огрызнулась Маня. — Это Надежда Георгиевна вам такие мысли внушает, а она человек старый.
— Надежду Георгиевну оставь! — вспыхнула Тоня. — Она старая, да современней тебя, молодой…
— Ладно, ладно, сниму!.. Отстаньте только от меня!
Маня сосредоточенно начала что-то искать в парте, заглянула под скамейку.
— Что потеряла? — невинно спросила Лиза.
— Косынка куда-то делась…
— А ты, барыня, поищи под шкафом с левой стороны.
Мальчики зафыркали.
