Новикова, медленно краснея и прижав руки к груди, не сводила глаз с Рогальского. Тоня, глядя на нее, тоже захлопала изо всех сил.

Торжественная часть вечера кончилась. Выпускники вскочили с мест, кинулись поздравлять друг друга, подбегали к сцене, кричали приветствия учителям.

А Тоня, пожимая со всех сторон тянувшиеся к ней руки, вдруг вспомнила, что сказала ей Надежда Георгиевна, будто только теперь услыхала:

«С законной гордостью ты можешь принять этот аттестат и большую, почетную награду, которой удостоена. В течение десяти лет ты была украшением школы и ни разу не сбилась с пути, которым должен идти советский школьник, пионер и комсомолец. Иди и дальше так же прямо».

Начался концерт. Нина Дубинская очень хорошо пела, Мохов читал речь о товариществе из «Тараса Бульбы», Петр Таштыпаев — отрывок из «Молодой гвардии», а Женя и трое мальчиков разыграли одноактную пьеску. Однако, как ни хорошо все это было, выпускники с нетерпением ожидали окончания концерта. Всем хотелось поскорее почувствовать себя свободными, двигаться, говорить, высказать родным, товарищам, учителям все, чем полно сердце.

И эта минута наступила. После концерта перешли в учительскую, где ждали накрытые столы.

— Ну и сервировка! — восторгались родители.

— Спасибо мамашам, их благодарить нужно, — заявила Лиза. — Всю красоту, что была в домах, сюда притащили.

«Красота» — фарфоровые и хрустальные салатницы, бокалы и вазы сияли на столах.

Секретаря обкома и Надежду Георгиевну усадили в почетные, очень неудобные кресла, принесенные из квартиры Дубинских. Сабурова покорно подчинилась, а гость сразу догадался, что сидеть будет неловко. Он мигом перешепнулся с Толей и Андреем, и ребята принесли ему простую белую табуретку- к ужасу докторши.

— Ну что это, молодые люди! — повторяла она трагическим шопотом. — Ведь позор, конфуз! Ах, боже мой! Василий Никитич! Кухонная мебель!

Секретарь успокоил ее, сказав, что во время ужина важно не на чем человек сидит, а чем его собираются кормить.

Зинаида Андреевна Соколова, чьи темные узкие глаза ярко блестели, поздравила Кулагиных.

— Дожили до денька, доктор! — сказал ей Николай Сергеевич.

— Да, да! Они счастливы, а уж мы, старое поколение, — вдвое.

— Протестую, мама! — крикнул Толя. — О каком старом поколении речь? Ты у меня совсем молоденькая!

— Ишь! засмеялась Варвара Степановна. — Приятно малому, что мать пригожая и молодая.

— Что вы, какая молодость!

— Самая настоящая! — серьезно сказал Николай Сергеевич. — Разве вы не чувствуете, сколько лет нам сегодня наши дети сбавили?

— За нашу дорогую школу! — провозгласил Рогальский.

— За школу! За Надежду Георгиевну!

К Сабуровой тянулись бокалы, руки. Далеко сидящие ученики бросали ей цветы. Она улыбалась, кланялась и, когда все выпили, чуть прикоснулась губами к своему бокалу.

— Что же не пьете? — спросил ее секретарь.

— Сердечница я, — тихо ответила Надежда Георгиевна, — никогда вина не пью. Ежегодно на выпусках огорчаются мои ученики.

Чудесный это был ужин! Все кушанья удались так, как могут удаться самой искусной хозяйке один раз в жизни. Роскошные нельмы и хариусы, высовывая удивленные морды из белых и красных соусов, глазели на веселье и словно предлагали съесть еще кусочек. Пироги блестели и, казалось, все еще наливались смуглым румянцем, хотя давно уже были вынуты из печей. Салаты удивительной остроты и нежности таяли во рту. А вино оказалось необыкновенного разлива. Оно было вином дружбы и радости и заставляло людей находить друг в друге новые, раньше незнаемые прекрасные качества, желать исполнения самых заветных, самых смелых мечтаний.

Тоня оглядывала стол. Все веселы, счастливы и бесконечно нравятся ей. Татьяна Борисовна! Никогда она не была такой… Говорит и двигается свободно, живо, лицо светлое. Как старательно она хозяйничает, всех угощает! Доктор Дубинский заставляет ее сесть, а Петя наливает ей вина… Как хорошо что и она радуется сегодня!

У Жени в глазах словно по свечечке зажжено… Ровное, теплое сияние. Михаил Максимович разговаривает с директором прииска, а рука его лежит на плече у дочери. Видно, каждую минуту ему нужно чувствовать Женю возле себя.

А какой Петр Петрович сегодня ясный! Вот к нему подходит Мохов, они чокаются. Андрей что-то горячо объясняет. Лиза накладывает на тарелку Анны Прохоровны всякой снеди, сама же смотрит на Андрея и не замечает, что на тарелке вырастает целая гора. Анна Прохоровна пугается:

— Побойся бога, безумная! Что я, крокодил или кто?

Мухамет-Нур объясняет ребятам, как он хотел бы, чтоб его братишка Митхат когда-нибудь стал похож на таких юношей, как Ила Рогальский или Толя Соколов.

— Правильно, Мухамет, — говорит Лиза. — И я хочу, чтобы наш Степа был таким, как они.

Она любовно смотрит на товарищей, а Мухамет, покрутив с сомнением головой, вежливо отвечает:

— Было бы хорошо, только… этот Степа, пожалуй, не сможет…

Тоня вдруг засмеялась, закинула назад голову и затрясла ею.

— Ты что? Что? — спросил, перегнувшись к ней через стол, Толя Соколов.

— Рада! — ответила она горячим шопотом. — Рада я, понимаешь?

Глаза Анатолия светились живым пониманием.

Она протянула ему бокал:

— Я тебя еще не поздравила. Ну… Желаю счастья!

— А я тебе… Большого-большого…

Они выпили, глядя в глаза друг другу.

Андрей Мохов пожелал произнести тост. Он долго молча смотрел на свой бокал, потом несколько раз повторил:

— Итак, товарищи…

— Ну, что же ты, Андрейчик? Смелее! — кричали ему.

— Нет, не могу! — решительно заявил Андрей. — Хотел сказать много, а на устах только одно: за Надежду Георгиевну!

Тост имел шумный успех. Торжественное «на устах» всем очень понравилось.

Удивил товарищей Ваня Пасынков. Он прочитал стихи, посвященные Сабуровой и совсем складные. Кончались они перефразированными некрасовскими словами:

Со всеми братски ты делилась Богатством сердца своего.

С последним тостом Надежды Георгиевны за молодежь все встали из — за стола, и выпускники устремились к Сабуровой. Лиза, повиснув у нее на шее, кричала:

— Мне всю жизнь, с первого класса, хотелось вас поцеловать, Надежда Георгиевна! Теперь я не школьница, я имею право. Почему Кольке Белову можно, а мне нельзя?

— Как с первого класса? — смеясь, возражала Сабурова. — Ты у меня тогда ведь не училась.

— Все равно! Я предчувствовала, что у меня будет такая учительница, как вы, и мечтала ее поцеловать!

Другие девушки с неодобрением поглядывали на Моргунову, но едва она отпустила Сабурову, начали проделывать то же самое, пока Татьяна Борисовна, решительно расставив руки не загородила директора школы:

— Товарищи, довольно! Дайте Надежде Георгиевне покой!

Перешли в зал. Из распахнутых окон тянуло теплой свежестью ночи. Под руками учительницы пения звенело старенькое школьное пианино. Тоне опять, как во время торжественного заседания и ужина, показалось, что наступает самый прекрасный час вечера.

«Павлик… И ты бы радовался сегодня, как я!» — подумалось ей.

Захотелось побыть одной, помечтать о том, что делал бы и говорил сегодня Павлик, но ребята вдруг зашумели, и музыка смолкла. Тоня увидела коренастого человека с глянцевиточерными волосами и множеством орденских ленточек на груди Окруженный молодежью, он входил в зал.

— Секретарь райкома комсомола! Товарищ Кычаков приехал! — крикнула Тоня так громко, что все обернулись к ней, а Кычаков засмеялся.

Илларион, совсем забыв свою обычную сдержанность бросился к приехавшему:

— Что же так поздно, товарищ Кычаков?

— В Шабраковской школе был. У них тоже нынче выпускной вечер. Ну, ребята, поздравляю вас! Знакомьте с вашими медалистами!

— Кулагина, Дубинская, сюда! А Лиза где? А Соколов?

Кычаков, пожимая медалистам руки, весело, чуть прищурясь, глядел на ребят.