Но все же успех! Было конфисковано большое количество героина и наборов для инъекций. Кристиан В. находится в предварительном заключении, его допрашивают. Можно предположить, что вскоре он даст дополнительные показания, потому что у него вращалось много молодых людей, получавших от него героин. Полиция, заверяя, что на суде примет в них участие, призывает (напечатано полужирным шрифтом) этих молодых людей явиться, поскольку теперь, когда их поставщик сидит, только так они могут предотвратить свое падение на героиновое дно и спасти свое здоровье и жизнь.

Эту статью Труус перечитывала раз двадцать. Во время чтения она маленькими глотками пила горячий кофе. Есть она не могла. С каждой минутой она чувствовала себя все хуже — несмотря на дозу, которую только что себе ввела. Когда она подумала, не «ширнуться» ли еще раз, зазвонил телефон. Она встрепенулась и поспешила к аппарату, который был подключен к столовой.

— А… алло?

На улице Хендельаллее в телефонной будке стоял высокий худой человек с отечным лицом и узловатыми руками. Он заговорил, положив поверх микрофона носовой платок:

— Госпожа доктор Линдхаут?

— Да.

— Вы одна?

— Да. Нет, тут уборщица.

— Больше никого?

— Никого.

— Уборщица может подслушать наш разговор?

— Нет… нет… Кто вы?

— Друг.

— Чей друг?

— Друг… Вы уже читали утренние газеты?

Труус вынуждена была сесть:

— Одну.

— И там было написано… Вы знаете, что я имею в виду?

Труус заупрямилась:

— Не имею ни малейшего понятия. Кто вы, собственно говоря? Как вас зовут?

— Адлер, — сказал глухой голос. — Фальшивая фамилия так же хороша, как и любая другая.

— Вы говорите… так неестественно.

— Я говорю вполне естественно. Должно быть, дело в соединении. Возможно, ваша линия уже прослушивается.

— Прослушивается?

— Да. А сейчас оставьте ваши вопросы, я не хочу быть втянутым. Слушайте меня внимательно: скорее всего, тот, о ком идет речь, на допросах выдаст фамилии своих друзей, которые его посещали. Не добровольно! Из него их выжмут. Вы американка… Пст… Я это знаю. Я также знаю, кто ваш отец… Настоятельно рекомендую скрыться, прежде чем придет полиция. Как друг я оповещу и всех других — тех, у кого есть телефон.

— Скрыться? Где? Как?

— Это вам придется решать самой. В аэропорту, будем надеяться, не станут подвергать вас досмотру.

— Досмотру?!

— На предмет обнаружения мест уколов на руках, черт побери! Если нашего друга еще не размягчили — будем надеяться, что нет, — вы сможете выбраться из Берлина! Что-нибудь из смолки дома у вас есть?

Механически, как кукла, Труус ответила:

— Да.

— Уже и приняли?

— Да… но…

— Теперь вы в курсе дела. Делайте то, что считаете наилучшим. Продукт вы достанете и за границей. Только исчезайте отсюда. Конец.

Трубку повесили.

Труус дважды уронила трубку, прежде чем смогла ее положить. Сейчас она дрожала как при ознобе.

Худой человек с отечным лицом и узловатыми руками тем временем вышел из телефонной будки, сел в машину и поехал в направлении Далема. На небольшой боковой улице в стороне от Клейаллее стояла еще одна телефонная будка. Мужчина вошел в нее, набрал тот же код и после этого тот же номер, что набирал и Ванлоо. Это был код одного южнонемецкого большого города. Как и на звонок Ванлоо, и в этот раз ответил высокий женский голос:

— Работает автоответчик номера восемь-семь-пять-три-три-три. Абонент отсутствует. Если у вас для абонента есть какая-либо информация, можете оставить ее на автоответчике. В вашем распоряжении тридцать секунд. Говорите!

Человек с отечным лицом сказал:

— Говорит Адлер. Информация для босса: я переговорил с дамой. Конец.

К этому времени Труус снова заперлась в своей спальне — она хотела отдохнуть. Клара не должна была ничего заметить. Адвоката, к которому Труус должна была ехать, она собиралась попросить перенести встречу на другой день: в таком состоянии не стоило выходить из дома. Если выйти — все кружилось у нее в голове, — то навсегда! Но сначала еще одну дозу! Ей требовалась смолка! Требовалась при любых обстоятельствах! Она не выдержит больше пяти минут!

Ей пришлось опять помогать себе зубами, чтобы удержать резиновую трубку. Но теперь ей с первого раза удалось попасть в вену. С ужасом она увидела, как исколота была ее рука. «Любой, кто увидит эти руки, сразу поймет, что со мной происходит…»

Героин подействовал почти сразу. Труус стала спокойнее. У нее опять появился румянец. Она больше не дрожала. Она могла уверенно ходить и говорить. Сейчас ей нужно было решить, что делать. Все тщательно продумать и мыслить логически.

Она размышляла целый день.

Клара шумела в доме, пыталась шутить и, не получив ответа, решила, что Труус либо чем-то озабочена, либо получила плохие известия. Она оставила ее одну в помещении, которое когда-то было кабинетом Клаудио. Там же она и накрыла стол для обеда. В середине дня Клара ушла. Когда она хотела попрощаться, то увидела, что Труус так и не покидала кабинета: она сидела за письменным столом и пристально смотрела в окно, на осенний парк. Было 21 ноября 1975 года.

Обед у Труус кончился рвотой. У нее болела голова. Она мерзла, хотя дом хорошо отапливался. Ее мысли на протяжении многих часов ходили по кругу. Никто не позвонил. Следовательно, ее имя Ванлоо еще не назвал. Или назвал? Скорее нет. Хотя, возможно, полиция вела за Труус наблюдение, прежде чем арестовать ее.

«Допустим, он пока не назвал ни одной фамилии. Как долго он еще выдержит? К тому же он и сам, без сомнения, стал зависимым. Со всей своей болтовней о структуре характера и личности! Вряд ли полицейские обращаются с ним слишком бережно. Итак, где-то в ближайшее время он сломается и сообщит все фамилии — в обмен на обещание, что получит продукт. Наверняка. Я бы тоже так поступила. Я вынуждена была бы так поступить. Каждый зависимый вынужден был бы так поступить. Поскольку репортеры знают об облаве, они будут ждать, что Ванлоо сломается, назовет фамилии, и тогда полиция нанесет удар и начнет охоту на названных лиц. Газеты напишут, что Труус Линдхаут разыскивается, найдена, арестована. Труус Линдхаут. Дочь известного профессора Адриана Линдхаута. Находка для прессы, не только немецкой, но также — главное — и для международной! А если я Адриану скажу правду, сегодня в девять часов? Если я скажу все-все? Адриан меня любит. Он определенно на меня не рассердится. Он ведь все время настаивал на том, чтобы я приехала в Лексингтон. Но я противилась этому. Я устроила его секретарше глупую сцену. Я вела себя как идиотка. А сейчас? А сейчас я зависима, теперь я это знаю. Зависима от героина. У меня есть еще запас продукта — Ванлоо дал мне его вместе с набором. Но как надолго этого хватит? Если я останусь здесь и меня заберут, они все у меня отнимут и посадят на „ранчо Бонни“. Уехать из Берлина? На это я не решусь. А продукт скоро закончится. Что делать? Идти к станции „Зоопарк“, чтобы получить новый — и быть узнанной? Моя фотография достаточно часто появлялась в газетах вместе с фотографией Адриана. Панель? Я ведь уже старая карга по сравнению с девчонками с „детской панели“! И вообще — смогу ли я это? Или продать мебель? Ковры, серебро, предметы античного искусства? Это было бы бесчестно по отношению к Клаудио. Кроме того, заметит Клара. Конечно, я могла бы ее уволить. Но на каком основании? Найду какое-нибудь. А когда все будет продано? Когда у меня больше не будет денег? Когда мне уже нечего будет продать? Когда мне постоянно будет нужен новый продукт, каждый раз все больше, поскольку я уже заметила, что его должно быть все время больше, чтобы он действовал? Как долго выдержит такое мой организм? Когда придет время срочно лечь в больницу? Я уже вижу заголовки: