Самодовольство мистера Ласта вызвало у Линдхаута ярость.

— Послушайте, — сказал он резко, — мы идем к катастрофе, связанной с потреблением наркотиков! Как Европа, так и Америка! Проверка средства необходима, это я понимаю. Но ее нужно осуществлять как самое приоритетное мероприятие! С максимально возможным ускорением! Вы, конечно, знаете, что в ряде европейских государств — в том числе и у нас в Америке — из-за взрывного распространения наркотиков началась паника, которую можно понять! Вы, например, знаете, что итальянский министр здравоохранения только что потребовал, чтобы зависимым от героина наркотик предоставлялся бесплатно под государственным контролем, потому что Италия просто не справляется с преступлениями, связанными с нелегальной доставкой наркотиков!

— Все это мне известно, — мягко сказал Ласт. — Будьте уверены — все будет сделано как можно быстрее. Но пока АЛ 4031 при клиническом применении на человеке не будет признана действительно неопасной, «Сана» не должна ее производить! Я с особой настойчивостью должен заявить вам это от имени шефа моего ведомства. Я уверен, мы поняли друг друга.

— Абсолютно, — сказал Линдхаут. — Во сколько вылетает ваш самолет в Вашингтон?

— Приблизительно через два часа… А что?

— А то, что я полечу с вами и буду говорить с вашим шефом!

— И что вы ему скажете?

— Что на счету каждый час, и каждый час мы должны использовать!

— Алло? Адриан, наконец-то! — Труус глубоко вздохнула. — Я уже опять собиралась звонить тебе в институт! Я так волнуюсь, что ты не даешь о себе знать!

— Мне жаль, Труус, но это не ваш отец, это Колланж… — услышала Труус мужской голос.

В Берлине было 22 часа 50 минут, и уже два дня без перерыва шел дождь. Труус чувствовала себя так мерзко, как будто заболевала гриппом, и настроение было соответствующим.

— Жан-Клод!

— Да, Труус. — Связь была плохой, что-то на линии все время шумело и потрескивало.

— Почему вы? — Страх охватил Труус. — Адриан болен? С ним что-то случилось? Он…

— С вашим отцом все в порядке, Труус, — перебил Колланж. — Он только просил меня позвонить вам, чтобы вы не волновались из-за его долгого молчания. Здесь много всего произошло за последние дни…

— Произошло? Что?

— Мы наконец справились с последними трудностями, касающимися нашего антагониста. Он уверенно снимает действие героина на семь недель, и представьте себе — любых, каких угодно сильных доз!

— Я рада за всех вас. И за себя, — сказала Труус.

— Почему за себя?

По стеклам большого окна крупными каплями барабанил дождь. Бушевал сильный ветер. Стонали ветви деревьев в парке. Зима в этом году пришла в Германию очень рано.

Труус закашлялась, потом ответила:

— Потому что сейчас я могу надеяться, что отец отдохнет и побережет себя. Невозможно смотреть, как он загоняет себя — в его возрасте…

— Да, вы правы, Труус… — смущенно сказал Колланж. — Только об отдыхе думать пока не приходится.

— Почему?

Колланж объяснил, что подключилось Управление по контролю за продуктами и лекарствами и что Линдхаут как раз сейчас с неким мистером Ластом, сотрудником этого ведомства, сидит в самолете, чтобы самому разобраться в Вашингтоне.

— …вы ведь понимаете, что теперь нужно как можно быстрее ускорить предписанный процесс проверки. Героин стал угрозой во всемирном масштабе! Я слышал, что несколько часов назад французская полиция обнаружила и конфисковала пять тонн героина. Пять тонн — представьте себе! Ваш отец должен сейчас сам заняться проверкой. Вы ведь знаете, как обычно работают ведомства…

— А все это он не мог сам мне сказать? — Труус была раздражена. — Несколько дней я жду его звонка. Здесь все так уныло. Уехать я пока тоже не могу. Тут внезапно объявился один человек, который утверждает, что имеет права на наследство. Я никак не разберусь с адвокатами. Почему Адриан хотя бы не позвонил мне?

— Если для вас это было так срочно, почему вы не позвонили сами, Труус?

— Да я звонила! В институт и на Тироуз-драйв. В институте мне сказали, что его нет, и дома он не отозвался.

— Он спал.

— Что он делал?

— Спал.

— Два дня подряд?!

— Он совсем выбился из сил. А потом произошло еще кое-что.

— Что-то скверное?

— Миссис Гроган умерла. Остановка сердца.

Труус начала беспомощно плакать:

— Кэти… наша Кэти…

Колланж чувствовал себя все более неуютно:

— Ее уже похоронили, Труус… все так сложилось…

— Кэти мертва… — Труус посмотрела на окно, по которому струился дождь. Казалось, окно тоже плачет. Она долго молчала. Потом сказала: — Вы должны понять мое потрясение, Жан-Клод. Кэти так долго жила у нас. После смерти Джорджии она была как… — У Труус перехватило дыхание, она не могла говорить.

— Как мать для вас, я знаю, Труус. — Теперь Колланж заикался от смущения. — Понимаю… я вас очень хорошо понимаю… мы все… мы все очень опечалены смертью Кэти… А тут еще этот чиновник из Вашингтона… Ваш отец… он… я уже говорил… у него просто больше не было ни минуты времени. Поэтому он попросил меня хотя бы коротко проинформировать вас обо всем, что случилось… Конечно, он свяжется с вами из Вашингтона…

— Когда?

— Этого он не мог сказать. Он сделает это в первую свободную минуту, которая у него появится, Труус. Весь смысл моего звонка — успокоить вас! Пожалуйста, наберитесь терпения. Ведь замечательно, что он нашел антагонист, правда?

Ветер и дождь расходились все больше.

— Да, — сказала Труус. — Замечательно. — Она взяла себя в руки. — Значит, буду ждать его звонка. Большое спасибо, Жан-Клод.

— За что же «спасибо»? Это само собой разумеющееся! Я мог бы и сам додуматься до этого!

— Еще раз спасибо, — сказала Труус. — Спокойной ночи. — Она положила трубку и посмотрела на мокрое окно. Сейчас даже ветви били по стеклам. Над домом, удаляясь, прогремел самолет, шедший на посадку.

Через три часа резкий звонок телефона вырвал Труус из ее запутанных снов. Она села в постели, обнаружив, что пропотела, и сняла трубку.

— Труус! Наконец-то! Это Адриан! Только сейчас вошел в гостиничный номер. Жан-Клод тебе звонил?

— Да.

— Ты не должна обижаться на меня…

— Я совсем не обижаюсь!

— Нет, обижаешься. — Голос Линдхаута звучал удрученно. — Ты меня так хорошо знаешь, ты знаешь, какой на мне был груз, — а теперь еще это! Нет, этого ты не знаешь. Этого ты даже не можешь себе представить! Кажется, что все в Управлении по контролю за продуктами и лекарствами сошли с ума! Один отсылает меня к другому, а завтра рано утром я должен лететь в Нью-Йорк, где их шеф участвует в одном конгрессе. После этого… я не знаю… Европейским клиникам должны поручить проверить АЛ 4031. Гублер бушует, потому что американцы действуют так вяло! И я в ярости от этой тупости! И еще бедная Кэти… ты знаешь об этом от Колланжа, да?

— Да.

— Бог мой, Труус, я некоторое время буду в дороге! Ты должна простить меня, если я не смогу позвонить тебе в назначенное время. Все скоро разрешится. Но пока… — Он услышал, как Труус кашляла. — Что случилось? Ты заболела?

— Нет. Или да, возможно я схватила легкий грипп. Погода здесь отвратительная. Сильный ветер, дождь и холод — и одиночество, и все время эти адвокаты, потому что здесь объявился один, который… Но я не хочу нагружать тебя своими заботами, Адриан.

— Что случилось, Труус?

Она рассказала о мнимом наследнике.

Линдхаут выругался.

— Поручи все своему адвокату! — сказал он. — Дай ему общую доверенность на ведение всего дела о наследстве!

— Я никому не дам общую доверенность! Ты сам знаешь, как все может обернуться, Адриан!

— Да, пожалуй, ты права… но войди и в мое положение…

— Да я все понимаю, Адриан! Бедная, бедная Кэти! Кто теперь в нашем доме на Тироуз-драйв?

— Никого. А что?

— Значит, я была бы там так же одинока, как и здесь.