1 апреля 1976 года Линдхаут — в его распоряжение был предоставлен «мерседес» с водителем из «Саны» — возобновил свою работу в венском Научно-исследовательском центре. Теперь шли поиски антагониста с более длительным действием. У Линдхаута было много новых идей, и он работал самоотверженно. Однако никаких частных контактов со своими сотрудниками он не поддерживал, друзей у него не было. Вечерами он ужинал где-нибудь в городе, после чего возвращался домой и читал Спинозу. Пангерль нашел ему приходящую прислугу, которую звали Анна Кречмар. Это была тихая женщина, она приходила утром и уходила вечером. Линдхауту удалось почти полностью избавиться от мыслей о трагических событиях своей жизни, особенно после того, как он принял предложение ежемесячно читать две-три лекции в близлежащем Фармакологическом институте. И спал он сейчас хорошо. Вечерами он иногда долго сидел перед «Розовыми влюбленными» Шагала — литографией среди книжных стеллажей, которую подарила ему Джорджия в послевоенной Вене. Он брал ее с собой и в Америку, а теперь картина вновь висела здесь. Казалось, что некий гигантский круг замкнулся, но у Линдхаута все время было смутное ощущение, что это еще не окончательно.

5 июня 1976 года Линдхауту позвонили из Берлина. У аппарата был старший комиссар Хильдебрандт.

— Надеюсь, что дела у вас идут хорошо, господин профессор, — сказал он, но голос его звучал потерянно.

— Спасибо, потихоньку, — сказал Линдхаут. — А вы? Что у вас?

— Я хотел вам кое-что сообщить, вас это определенно заинтересует. После долгого предварительного заключения этот Ванлоо наконец предстал перед судом.

Линдхаут встрепенулся:

— И что же?

— Четыре года тюрьмы. Ванлоо отнесся к приговору спокойно. При хорошем поведении он может рассчитывать на то, что самое позднее через три года вновь окажется на свободе. Я сыт по горло. Я буду просить, чтобы меня перевели из отдела по борьбе с наркотиками в отдел нравов. Что такое четыре года? У нас никогда не было столько героина в городе! Аэропорт Шенефельд в Восточном Берлине теперь называется не иначе как «Турецкий аэродром». Туда прибывают с продуктом. А потом по городской железной дороге сюда, в наш рай для наркотиков под названием Запад. Я не хотел расстраивать вас, господин профессор! Но я… я больше не могу, я просто больше не могу! Всего хорошего!

После этого звонка Линдхаут стал много говорить по телефону: с клиникой, в которой сейчас проходили испытания АЛ 4031, потом сразу же — с Колланжем и с американским Управлением по контролю за продуктами и лекарствами в Вашингтоне и тут же — с Говардом Ластом.

— У нас по-прежнему исключительно положительные результаты, — сказал Колланж, — и врачи клиники это подтверждают. Не было ни одного инцидента. Об этом знают в Управлении по контролю за продуктами и лекарствами.

— И что?

— Они еще не могут разрешить это средство — слишком короткое время испытания.

Это подтвердил и звонок к Ласту.

— Мне жаль, профессор, — сказал Ласт, — но у нас свои предписания. Вы знаете, что для клинического испытания на человеке предписывается особенно длительное время, если имеется хоть тень подозрения, что это средство делает зависимым.

— Стало быть, сколько еще антонил должен проходить клинические испытания?

— Наверняка еще минимум полгода, дорогой профессор, — сказал Говард Ласт. — Ведь «Сана» и мы только в октябре прошлого года поручили первой клинике провести испытания… чуть больше восьми месяцев назад! Помилуйте…

— Да, — сказал Линдхаут, — вы абсолютно правы: прошло еще слишком мало времени. — Положив трубку, он с грустью подумал о старшем комиссаре Хильдебрандте. Сейчас я должен набраться терпения, сказал он себе самому.

Он продолжал работать в венском Научно-исследовательском центре «Саны», его скорбь по Труус не исчезла, но больше уже не мучила его так сильно, как в первые месяцы после ее самоубийства.

Жан-Клод Колланж, прибыв в Вену, застал серьезного, погруженного в новые исследования Линдхаута, который тем не менее принял его дружески. Колланж попросил разрешения проводить дальнейшие исследования вместе со своим глубоко почитаемым учителем. «Сана» в Базеле удовлетворила эту просьбу.

Они так и работали до 22 января 1978 года.

В этот день в Вене было очень холодно. Линдхауту позвонил Петер Гублер — от радости старик говорил едва связно:

— Допущен… мы можем запускать в производство… Управление по контролю за продуктами и лекарствами…

— Они допустили антонил?

— Да, профессор, да! Только что мне позвонили наши люди из Нью-Йорка! Допущен к производству! В клиниках препарат зарекомендовал себя великолепно! Ни одного случая вредных побочных явлений! Допущен, профессор! Я благодарю вас… благодарю вас…

— Меня? — удивился Линдхаут. — За что же?

— За что?! — выкрикнул Гублер. — Бог мой — за все, чего вы достигли, за все, за… за дело всей вашей жизни!

«Дело всей моей жизни, — подумал Линдхаут, внезапно странно подавленный, — да, похоже, так было на самом деле.

Моя жизнь.

Мое дело…»

Поздним летом 1978 года антонил, новый препарат «Саны», стал уже официально применяться в Европе и Америке. Отовсюду к Линдхауту поступали восторженные сообщения врачей, университетов и министерств здравоохранения. Антонил ввозили Австралия, Африка и многие государства Азии. Газеты, журналы, телевидение и радио постоянно сообщали о пролагающем новый путь открытии профессора Адриана Линдхаута. Репортеры докучали ему так назойливо, что он укрылся в небольшом местечке в Тироле, недалеко от Инсбрука. Линдхаут совершал прогулки, много читал и хорошо спал. Впервые в жизни он отдыхал, это был его первый отпуск!

И все же его хватило не надолго. Вскоре он уже стал дописывать начатую несколько лет назад книгу о субстанциях с антагонистическим по отношению к морфию воздействием. Он рано вставал, работал приблизительно до обеда, спал, а потом бродил под солнцем, дождем и снегом по лугам и густым лесам. После ужина он опять садился за книгу.

Он занимался этим и вечером 10 декабря 1978 года, когда резко зазвонил телефон на его рабочем столе. Раздался дружелюбный мужской голос:

— Господин профессор Адриан Линдхаут?

— Да…

— Говорят из шведского посольства. Мы получили ваш номер телефона от доктора Колланжа. Один момент! Я соединю вас с его превосходительством господином послом!

— Но… — начал было Линдхаут ошеломленно, но уже раздался тихий, спокойный мужской голос:

— Добрый вечер, господин профессор. Прошу извинить за беспокойство в поздний час. Мне поручено сообщить вам нечто, что без сомнения вас обрадует.

— Вы посол Швеции? — Линдхаут все еще был сбит с толку.

— Разумеется! Меня зовут Кристер Эйре. Для меня будет большой честью и радостью познакомиться с вами завтра вечером во время обеда, который я даю в вашу честь в посольстве. Вы ведь примете приглашение?

— С удовольствием, ваше превосходительство… хотя я не знаю… Что случилось?

— Господин профессор, агентства узнают об этом очень быстро. Выражено пожелание, чтобы вы узнали об этом заранее.

— О чем?

— Сегодня, десятого декабря, в день смерти Альфреда Нобеля, в Стокгольме состоялось присуждение Нобелевской премии по медицине. Мне доставляет бесконечное удовлетворение, дорогой господин профессор, сообщить вам, что премию получили вы. Через несколько часов об этом узнает весь мир, уважаемый господин Линдхаут! — Голос посла стал доверительным. — Один человек приложил фанатические силы к тому, чтобы вы получили эту премию. Он безгранично восхищается вами. Вы его знаете — вы долгое время сотрудничали с ним в Америке. Ну так как, вы знаете, кто этот человек и как его имя?

— Нет, ваше превосходительство.

— Этого человека, — сказал шведский посол, — зовут Бернард Брэнксом.

16 января 1979 года Линдхаут вместе со шведским послом в Вене его превосходительством Кристером Эйре и со своим многолетним ассистентом доктором Жан-Клодом Колланжем вылетел в Стокгольм, где 17 января 1979 года шведский король Карл XVI Густав вручил ему Нобелевскую премию. Это была торжественная церемония, и телевидение транслировало ее на весь мир. Устав присуждения Нобелевских премий гласит, что каждый лауреат премии в определенное время должен выступить перед аудиторией Шведской Академии наук с докладом о своих работах и о своем открытии. Доклад Адриана Линдхаута должен был состояться 24 февраля 1979 года.