— И никто не сказал, что здесь речь шла о простой разновидности коммунизма? — спросил Сакхи.

— Было и это, — ответил Хаберланд. — Были высказаны многие точки зрения. Но это ничего не изменило в ста пятидесяти годах мира и счастья, в течение которых индейцы и иезуиты вместе жили и работали в своих собственных областях. Все то, что они производили, они продавали голландцам, французам или англичанам, которые приплывали на своих кораблях. — После паузы Хаберланд добавил: — И все были счастливы, поскольку действовали по принципу первых иезуитов, который гласит: «Людям всегда приходит помощь, когда они собираются содеять нечто великое для Бога».

— А почему же этот рай длился всего сто пятьдесят лет? — спросил Сакхи. Бедняки вокруг Хаберланда как зачарованные внимали его словам. Только шум от проносящихся мимо автомобилей и грохотание приземлявшегося или взлетающего самолета время от времени прерывали тишину этой ночи в районе невыразимой нищеты.

«Вот вопрос, которого я ждал», — подумал Хаберланд и ответил:

— Крупные землевладельцы все больше свирепели и жаловались своему королю в Европе и Святому отцу в Риме. За эти сто пятьдесят лет индейцы возвели чудесные соборы с великолепными алтарями внутри — не прекращая работу на полях или в лесах. У них была очень высокая культура. Однако король в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году призвал иезуитов возвратиться в Европу. Многие из них были даже убиты. Крупные землевладельцы в конечном итоге оказались сильнее — в конце концов они побудили и Папу к тому, чтобы он отдал приказ немедленно приостановить этот «святой эксперимент».

— А Папа — заместитель вашего христианского Бога на земле? — спросил Сакхи.

— Да, — сказал Хаберланд.

— Славные заместители у вашего христианского Бога, — сказал Сакхи.

— Мы живем уже не в восемнадцатом, а в двадцатом столетии, — сказал Хаберланд. — Все изменилось. — Он с тоской подумал: а что изменилось? Разве Пий Двенадцатый не испытывал слабости к нацистам? Разве он не был таким же «славным заместителем» Бога? Он вспомнил, как звучало официальное обоснование, когда государство иезуитов в Парагвае было аннулировано декретом того короля: «Пример добра и благотворительности будет заразительно влиять на весь остальной мир, где власть исходит лишь от трона и алтаря. А этого не должно быть…»

«Все же большое счастье, что так много людей так мало знают в этом мире, — подумал Хаберланд. — Никто не должен по мне заметить, о чем я думаю», — спохватился Хаберланд и быстро сказал:

— Конечно, я рассказал вам эту историю не только для развлечения. Та жизнь, которую вы ведете, ни у какого Бога не вызывает сочувствия. Вы ничего не делаете — вы хотите только иметь. Вы ничего не даете — вы только хотите, чтобы давали вам. Вы не работаете — вы хотите жить за счет тех, кто работает.

— Это не так, Роман! — возмущенно воскликнул Сакхи. — Мы очень хотим работать, но для нас никакой работы нет.

— Есть, — сказал Хаберланд.

— Какая?

— Где?

Все заволновались.

— Я не знаю этой местности, — сказал Хаберланд. — Вы знаете ее хорошо. Назовите мне участок плодородной земли, и я пойду с вами туда и буду вместе с вами работать. Я буду одеваться как вы, и я хочу изучить ваш язык.

— Есть много плодородной земли, но она принадлежит государству, — сказал Сакхи.

— Ее можно у государства купить, — сказал Хаберланд.

— Да, если есть деньги! — крикнул один мужчина.

— Я знаю в Европе благочестивых христиан, и у них есть деньги, — сказал Хаберланд. — Когда я буду знать, что вы пойдете со мной, я добьюсь, чтобы эти христиане купили у государства участок земли, который будет принадлежать нам. Мы будем возделывать его, возможно, засадим чайными кустами. Он будет нас кормить, а Христос защитит нас.

— Ты действительно так считаешь?

— Почему я должен лгать? — спросил Хаберланд. — Что мне это даст? Обдумайте все и обсудите между собой. Я тем временем напишу христианам в Европу. И когда все будет урегулировано, мы можем двинуться отсюда. Мы можем добиться чего-то лучшего, чем просто сидеть здесь и ожидать смерти. Где я могу здесь спать?

— Пойдем, Роман, — сказал Сакхи. Он пошел вперед. Хаберланд и многие другие последовали за ним, держа в руках факелы или горящие куски дерева.

Шли они долго. На краю квартала Сакхи остановился перед хижиной из кусков жести. У входа лежал мужчина в грязной набедренной повязке. Он был похож на скелет. Глаза открыты, зрачки — с булавочную головку. За мужчиной стояла жестяная тарелка.

— Эта хижина свободна, Роман, — сказал Сакхи. — Здесь, на окраине, много свободных хижин. Сюда никто не приходит, потому что все боятся злых духов. Но ты ведь их не боишься, а?

— Нет, — сказал Хаберланд. — Не боюсь. Духов не боюсь. И злых тоже! Этот человек мертв. Когда он умер?

— Еще до того, как ты пришел, Роман. — Сакхи повернулся к остальным. — Мы должны сейчас же похоронить его, — сказал он. — Всех мертвых нужно немедленно закопать в землю. Почему это еще не сделано? Вперед! — Он дал какие-то указания, и несколько мужчин подняли мертвеца, который весил едва ли больше тридцати килограммов, и исчезли с ним в темноте.

— Отчего умер этот человек? — спросил Хаберланд.

— От того, от чего умирают многие, Роман, — сказал Сакхи. — К нам часто приходят торговцы, и те из наших, у кого еще что-то есть, меняют это на то, что называют «прекрасными грезами». Этот человек умер от «прекрасных грез». Каждый в конце концов умирает от «прекрасных грез», и умирает очень жалкой смертью.

— Что это — «прекрасные грезы»? — спросил Хаберланд.

— Врач как-то мне сказал, как они называются в медицине.

— И как же?

— Опиум, — сказал Сакхи Димнас.

— Морфий, — сказал профессор Рональд Рамсей, шеф Наркологической клиники Американской службы здравоохранения, за несколько тысяч километров, в городе Лексингтоне штат Кентукки. Он поднял простыню, покрывавшую труп — изможденный скелет. Труп лежал на кровати в одноместной палате. Рядом с профессором Рамсеем стояли Адриан Линдхаут, Джорджия Брэдли и приземистый серьезный мужчина с бледным лицом в тяжелых очках, за толстыми стеклами которых прятались стального цвета глаза. Этого человека звали Бернард Брэнксом, и он был один из 438 членов американской палаты представителей.

— Сколько ему было лет? — спросил Брэнксом, указывая подбородком на мертвого.

— Только что исполнилось двадцать четыре, — ответил профессор Рамсей, загорелый, крепкий мужчина. — Они доставили сюда бедного парня самолетом из Кореи. Мы снова поставили его на ноги. Когда ему в первый раз позволили свободно выходить, он договорился с одним своим другом, который дал ему новое «вещество». Мы, конечно, ничего не подозревали об этой встрече. Молодой человек принял слишком большую дозу. Через две минуты он умер. Дыхательный паралич. — Рамсей опустил простыню на тело.

— Война в Корее — ужасное несчастье и в этом отношении, — с горечью сказал Брэнксом. — Каждый день я получаю сообщения о том, что наркомания все больше распространяется среди наших солдат, так же как у французов во время войны в Индокитае, хотя и не настолько сильно. Французы проиграют войну, это очевидно. Кто же тогда остановит дальнейшее продвижение коммунизма в Азии? — Он сам ответил на свой вопрос: — Конечно, как в и случае с Кореей, — мы, американцы. — Удивительно, до какой ярости мог распаляться этот невзрачный на вид человек! — При всех обстоятельствах, — сказал он, и его бледное лицо при этом покраснело, — необходимо считаться с тем — и здесь я опираюсь на сообщения моих агентов из службы по наркотикам, что огромная организованная волна наркотиков через десять-пятнадцать лет захлестнет и Соединенные Штаты. Если мы к этому времени не найдем средство, которое положит этому конец, — да помилует нас Бог. Поэтому, и вы знаете это, дорогой доктор Линдхаут, я прибыл сюда из Вашингтона, чтобы поприветствовать вас и пожелать вам успеха. Мы безмерно счастливы, что теперь вы работаете у нас.