8
— Профессор Линдхаут, пожалуйста, пойдемте со мной, — сказал рослый мужчина. В Цюрихе было 12 часов 35 минут 12 августа 1971 года и очень жарко, как и в зале аэропорта Клотен.
Линдхаут, недавно приземлившийся на «боинге» компании «Пан Америкэн Эйрвэйз», только что прошел паспортный и таможенный контроль, когда к нему обратился рослый мужчина. Он показал свое удостоверение: Эжен Дюбуа, сотрудник службы безопасности «Саны».
— Мои чемоданы…
— Не беспокойтесь. Коллега получит их на транспортерной ленте и позаботится о них. Вы должны сразу же лететь дальше.
— Лететь дальше? Куда? — Линдхаут с удивлением воззрился на рослого мужчину.
— В Вену. Мы уже забронировали для вас место. Ваш самолет вылетает через полчаса.
— А что я должен делать в Вене?
— Не здесь. Я вам все объясню. Пойдемте в бар, — сказал Дюбуа и взял Линдхаута за правый локоть.
В баре было почти пусто, работал кондиционер. Они расположились за стойкой.
— Слишком жарко для алкоголя, — сказал гигант. — Вы пьете апельсиновый сок, господин профессор?
— Да… да, конечно… Послушайте, а чем вы можете доказать, что вы действительно из «Саны»?
— Два апельсиновых сока, двойных, — сказал Дюбуа бармену. — Побольше льда, пожалуйста. Вот. — Он протянул Линдхауту запечатанный конверт.
— Что это?
— Письмо для вас, господин профессор. От герра Гублера. Вы ведь его знаете, не так ли?
— Конечно. Ведь это же он позвонил мне в Лексингтон и сказал, что я должен сразу же прибыть в Цюрих и что это очень важно.
— Невероятно важно… Вы ведь знаете почерк герра Гублера?
— Да.
— Сначала выпейте сок, у нас еще есть время. А потом прочтите письмо.
— Послушайте, — сказал Линдхаут, принимая от бармена стакан с соком, — для меня все это слишком быстро…
— Это и должно быть быстро, — ответил Дюбуа. — Вот письмо!
Линдхаут взял конверт. Почерком Гублера — он действительно хорошо его знал — на конверте было написано его имя. Он сломал печать, развернул листок — фирменный бланк «Саны» — и стал читать письмо, тоже написанное почерком Гублера:
Дорогой, глубокоуважаемый господин профессор,
Пожалуйста, простите нам ту ошеломляющую манеру, в которой мы обращаемся с Вами, но у нас нет другого выбора. Сотрудник нашей службы безопасности герр Эжен Дюбуа передаст Вам мое письмо. По телефону я не мог объяснить всего. Дело вот в чем: у Вас есть старый друг, русский, которого зовут Илья Красоткин. Этот господин связался со мной через посредников. Он не мог и не должен был ни звонить Вам в Америку, ни тем более приезжать к Вам. Вы в свое время, как сообщил мне герр Красоткин, заключили что-то вроде пакта о дружбе и взаимопомощи среди ученых…
Линдхаут торопливо выпил сок. «Это верно, — подумал он. — О боже, что же произошло?»
Он продолжал читать:
…а герр Красоткин получил информацию от третьего лица о том, кто является боссом «французской схемы», — Вы помните о стрельбе в Алльшвильском лесу здесь, в Базеле, при которой Вы сами едва не погибли…
«Босс… Красоткин знает босса…» — Линдхаут допил свой сок. Он сделал знак бармену и поднял два пальца, бармен кивнул и снова наполнил стакан. Гигант Дюбуа сидел спиной к стойке, его глаза беспрестанно сновали по помещению бара и залу снаружи. На нем был легкий голубой костюм, пиджак которого слегка оттопыривался у плеч с обеих сторон…
…у герра Красоткина неопровержимые доказательства! Но он не может приехать к нам, он готов представить свои доказательства Вам — в Вене, как можно скорее. Он не мог назвать точного срока. В наших общих интересах я вынужден обратиться к Вам с просьбой, дорогой господин профессор, сразу же вылететь в Вену и ждать там герра Красоткина. Ваша защита будет обеспечена и в Вене, мы разработали очень хорошую систему безопасности. Вы поедете из аэропорта Швехат, где Вас будет ожидать один из наших представителей — его зовут Франц Шаффер, — в Вашу старую квартиру в переулке Берггассе. Затем Вы свяжетесь с руководителем нашего венского научно-исследовательского отдела доктором Карлом Радлером. Научно-исследовательский отдел находится в Флоридсдорфе, в промышленной зоне, на улице Аландштрассе, 223–226. Все остальное Вы узнаете от доктора Радлера.
С наилучшими приветами и пожеланиями
Всегда искренне Ваш Петер Гублер.
Через два часа Адриан Линдхаут приземлился на самолете компании «Остриэн Эйрлайнз» в венском аэропорту Швехат.
В Вене тоже было очень жарко.
9
— Йезус, господин профессор! Нет, вот это радость! — Франц Пангерль, портье дома в переулке Берггассе, в IX районе Вены, скорчил гримасу на бледном оплывшем лице. — После стольких лет господин профессор снова в Вене! Лина, подойди сюда, тут господин профессор! — крикнул он через плечо. Он стоял в проеме входной двери своей квартиры, расположенной в полуподвальном помещении. От него несло водкой, и Линдхаут увидел за ним несколько бутылок, стоявших на столе в грязной кухне, которая одновременно служила и жилой комнатой.
— Добрый день, герр Пангерль, — сказал он. — Да, я снова в Вене. У вас ключи от моей квартиры, я отдал их вам, когда улетал в Америку. Могу я…
— Ну конечно! Ну конечно! Один моментик, пожалуйста, господин профессор… — Пангерль, в старых брюках и грязной белой нижней рубашке с висящими подтяжками, прошаркал грязными, босыми ногами к большой настенной доске, на которой висели ключи. — Вам надо было телеграфировать, что Вы приезжаете, господин профессор. А то там наверху ничего не подготовлено. Вся мебель в чехлах — да и как же иначе? Мы следили за вашей квартирой, господин профессор, все эти годы, по всем углам раскладывали шарики от моли, все время проветривали. Только сейчас там, конечно, неуютно…
— Почему?
— Ну как же, эти шарики, такие маленькие, ведь они пахнут не очень хорошо. И ничего не приготовлено — ни постель, ничего… Так, вот и ключи… Господин профессор, вы стали знаменитым человеком, мы обо всем читали в газетах, все время… поздравляю с большой карьерой. — На заднем плане появилась его толстая бледная жена, которая всегда напоминала Линдхауту медузу. На ней был фартук. — Это господин профессор, Лина! Скажи «мое почтение»! Ну же!
— Мое почтение, — сказала Лина с телячьими глазами. Она была немного слабоумной, вспомнил Линдхаут. Он взял ключи от квартиры и снова ощутил сивушный запах, когда Пангерль сказал:
— Лина поднимется с вами и наведет порядок. Вы надолго, господин профессор?
— А что?
— Ну, тогда Лина должна будет все время убираться у вас! Она раньше так и делала у многих господ в доме. Сейчас у нее есть время, более чем достаточно.
— Да, если так, то… охотно, но не думаю, что пробуду здесь долго.
Толстая Лина начала беззвучно плакать.
— Что с ней? — испуганно спросил Линдхаут.
— Заткнись, — бросил Пангерль своей жене и снова повернулся к Линдхауту: — Она все так близко принимает к сердцу… А ну-ка заткнись! — заорал он на дрожавшую женщину, которая в ответ на это сделала книксен перед Линдхаутом.
— Что на этот раз?
— Ее больше никто в доме не зовет убираться. Свиньи! — Пангерль все это время говорил с потухшим окурком сигареты в зубах.
Он изменился с того славного для него времени, когда был ответственным за гражданскую противовоздушную оборону и ответственным за квартал. Каким же он тогда был горлопаном, этот маленький человечек с искривленным плечом, которое вынуждало его смотреть на всех снизу вверх, вывернув голову. И каким значительным, несмотря ни на что, он выглядел в этой коричневой, цвета кала, нацистской униформе! «Какой же я всегда испытывал страх перед этим типом! А сегодня? Он состарился и высох, а лицо его приобрело зеленоватый оттенок. Может быть, он тяжело болен? — подумал Линдхаут. — Нужно быть объективным».
— Почему все квартиранты настроены против вашей жены, герр Пангерль?
