— Боже мой, Труус, не усложняй мне все! У тебя же есть друзья! У тебя же есть этот доцент, который так тебе нравился.

— Я никого не хочу ни видеть, ни слышать, я целый день занимаюсь этим мерзким типом, который внезапно тут объявился. А к вечеру я так устаю, что засыпаю сидя на стуле. Это не жалость к самой себе, Адриан, пожалуйста, поверь мне. Я на самом деле чувствую себя отвратительно. Но это пройдет. Я так рада твоему успеху! Мы оба не должны терять самообладание! Ты позвонишь или пошлешь телеграмму, когда сможешь. А я постараюсь закончить дела здесь. Хватит с меня Берлина! Более чем достаточно! Я хочу уехать. Ничего, кроме как уехать… уехать… уехать!

— Только не так бурно… — Линдхаут вздохнул. — Let’s make the best of it.[76] Я попытаюсь сделать все, чтобы позвонить тебе завтра в обычное время.

— Замечательно, Адриан. Это всего лишь… противная погода здесь, больше ничего. Итак, до завтра — нет, у нас уже давно утро. Значит, до сегодняшнего вечера.

— До вечера, Труус. — Линдхаут с трудом засмеялся. — Что вам в утешение говорил ваш учитель математики в Вене всякий раз, когда ваши работы были из рук вон?

— «Штаны еще не висят на люстре», — говорил он. — Труус помедлила, потом тоже засмеялась — на одно мгновение.

— Желаю тебе успеха в твоей истории с адвокатами! И смотри не болей мне! А теперь приятного сна. А мне снова надо в Управление по контролю за продуктами и лекарствами. Доброй ночи.

Двумя часами позже телефонная сеть во всем районе Груневальд вышла из строя — оползень повредил главный кабель.

Поскольку буря продолжала неистовствовать, прошло три дня, пока было устранено повреждение. За это время Труус получила две телеграммы от Линдхаута — одну из Базеля, другую, отправленную позже, — из одной восточноевропейской столицы. Линдхаута вызвали, как он и ожидал, в «Сану». Он перелетел Атлантику, чтобы поговорить с Гублером. Это было написано в телеграмме. Далее Линдхаут сообщал, что много раз безуспешно пытался связаться с Труус по телефону, пока наконец служба ремонта не сообщила ему, что произошло. Он снова остановился в гостинице «Три Короля» и просил Труус позвонить ему.

Труус сразу же поехала на автомобиле Клаудио в гостиницу «Кемпински». Телефон там работал, и можно было по коду набрать Базель. Сразу же ответил телефонный узел в «Трех Королях». Труус попросила соединить ее с отцом.

— К сожалению, я не могу соединить вас, милостивая сударыня, — ответил девичий голос со швейцарским акцентом. — Господин профессор четыре часа назад выехал.

— Куда?

— Один момент. Он оставил для вас сообщение. Я с удовольствием прочту его вам.

— Да, пожалуйста, фройляйн. — Труус прикрыла рукой свободное ухо: в вестибюле горланила группа веселящихся американцев в ковбойских шляпах. Когда они затеяли громкий хоровод, другие приезжие запротестовали.

Труус услышала голос девушки из Базеля:

— Так, читаю: «Моя дорогая Труус, мне говорят, что твой телефон не работает. Я узнал об этом слишком поздно. Все в порядке, надеюсь, что у тебя тоже. Я должен сразу же лететь дальше, поскольку, уступив нашему нажиму, Управление п. и л…» — простите, сударыня, здесь стоят только буквы, я не знаю, что они означают. А вы знаете?

— Да, знаю. — Труус видела, как старший портье просил подвыпивших американцев прекратить шуметь. — Дальше, пожалуйста, фройляйн!

— «…п. и л. наконец приняло решение и поручило европейским клиникам провести проверку. Поэтому я некоторое время буду там, чтобы объяснить господам все, что нужно. Для этого со мной летит Жан-Клод. Я позвоню из клиник. Обнимаю — твой Адриан». — Вы все поняли, сударыня?

— Да, все. Большое спасибо, фройляйн. — Труус повесила трубку, оплатила междугородный разговор и поехала домой. Все еще шел дождь.

Телеграмма из одной европейской столицы пришла на следующий день под вечер:

Труус перечитала телеграмму несколько раз. Линдхаут не указал, куда ему можно было позвонить. Он, несомненно, был очень занят и просто забыл об этом.

Он просто забыл?

Труус лежала в постели. Было уже десять вечера, а непогода все еще бушевала. Труус лихорадило, она устала и решила лечь пораньше. Но успокоиться никак не могла. День был особенно мерзостный — споры с адвокатами, ожидание в приемных, злые на погоду и раздраженные люди… Труус уставилась в потолок своей спальни.

Почему Адриан в телеграмме не сообщил, где его можно найти в этом городе? Намеренно? По забывчивости? Может быть, его вообще там не было или он уже не там? Тогда где же он? Почему не телеграфирует? Ведь он же дважды присылал телеграммы! Головная боль была невыносимой. Труус проглотила еще одну таблетку и выпила немного воды. Сильный ветер словно играл на органе — свистел, рыдал, гудел и выл. Дождь барабанил по стеклам злее, чем когда-либо.

«Я идиотка, — думала Труус. — Адриан просто чрезмерно загружен, вот и все. Он ведь даже попросил Колланжа позвонить мне, чтобы я не беспокоилась. Из-за чего, собственно говоря, я психую? Из-за того, что чувствую себя плохо, у нас отвратительная погода и не работает телефон, я веду себя как истеричная дура, как ревнивая любовница. Именно я! После того, что я когда-то сказала Адриану, после того, как обидела его? Он ни разу не заговорил об этом, ни разу не упрекнул меня. Он самый лучший человек, какого только можно себе вообразить. Даже тем, что вообще еще живу, я обязана ему. Он заботился обо мне с того дня в Роттердаме, когда погибли мои родители. Он всегда был рядом со мной — защищал и прятал от нацистов здесь в Берлине, и у фрау Пеннингер в Вене. А ведь он сам подвергался большой опасности. А из-за меня рисковал еще больше. Он…»

Зазвонил телефон, стоявший у кровати.

Труус рывком поднесла трубку к уху:

— Алло! Да?

Ответил мужской голос:

— Госпожа Линдхаут, тридцать восемь — ноль четыре — пять три?

— Да, это я. И номер мой.

— Это служба ремонта. Мы проверяем линии подключений. Ваш телефон работает.

— Спасибо! Спасибо!

— Не за что. Спокойной ночи.

На линии отключились.

Труус села в постели. Повреждение было устранено. Она снова могла звонить. И ей могли звонить! «Грустно, что мы так зависим от современной техники, — подумала Труус. — Раньше людям жилось лучше. Когда еще не было телефона. И электричества. И водопровода. И центрального отопления. Им было проще. Техника превратила нас просто в дегенератов. Когда она отказывает, мы сразу же становимся беспомощными». Она неожиданно рассмеялась. Затем ей в голову пришла мысль: а вдруг Адриан в Лексингтоне? Нет, вряд ли. Но ведь теперь, когда телефон работал, это же можно установить! Она снова рассмеялась. Конечно, это идиотизм, но как бесконечно много означали эти слова — «ваш телефон работает»!

Труус поставила аппарат на постель и стала набирать длинный код и номер телефона в доме на Тироуз-драйв. Она казалась себе маленькой девочкой, которая шутки ради делает глупости. «Действительно, веду себя по-детски… ну же, ну!»

Долгий гудок звучал четко и громко.

А потом — Труус от удивления чуть не уронила трубку — кто-то ответил: судя по голосу — молодая женщина:

— Квартира профессора Линдхаута!

Теперь Труус уже не смеялась.

— Алло! — Этот женский голос Труус был не знаком. — Алло! Отвечайте же! Почему вы молчите?

Труус хрипло спросила:

— Кто говорит?

Незнакомый женский голос назвал номер телефона.

— Номер я знаю! Я хочу знать, кто говорит! Кто вы? Что вам нужно в нашем доме?

— В нашем… А кто это, простите?

— Я… — Щеки Труус пылали: как попала эта женщина на Тироуз-драйв?! Все больше и больше она взвинчивала себя до состояния безрассудного возбуждения. — Послушайте, я говорю из Берлина, это город в Германии, а Германия лежит в Европе, а зовут меня Труус Линдхаут!