Наконец она поднялась и, цепляясь за стену, с трудом доплелась до прихожей. Она должна была зажечь свечу, потому что стало совсем темно. Добравшись до телефона, фройляйн дрожащими пальцами набрала номер. Его преподобие! Его преподобие должен прийти! Она должна ему рассказать, что она видела, что произошло. А он должен ее выслушать! На этот раз он не имеет права наставлять ее или запрещать ей говорить! На этот раз он должен пристыженно признать, что она оказалась права в своих ужасных опасениях. Линдхаут был убийцей. Она сразу сказала это, но его преподобие поднял ее на смех. Поскольку он поднял ее на смех и ничего не предпринял, теперь под развалинами обрушившегося дома лежал человек. Никто не знал об этом — только убийца Линдхаут и она. Если она сейчас не расскажет об этом, то этот ужасный поступок не будет искуплен, и тогда Линдхаут, убийца, будет и дальше жить свободно и безнаказанно…

Она долго держала трубку у уха, прежде чем поняла, что и телефон вышел из строя. Она еще несколько раз набрала номер. Ничего. Аппарат не работал. На нее снова навалился смертельный страх.

Обессиленная, она поползла на четвереньках в свою комнату и забралась в постель. Ее зубы стучали. Она не думала, что Линдхаут ее заметил, когда она открыла дверь в его комнату как раз в тот момент, когда он стрелял. Но она не была в этом абсолютно уверена. Возможно, он все же заметил ее. «Ясно, — подумала фройляйн, — что теперь он уберет с дороги и меня. Человек, совершивший одно убийство, не побоится совершить и второе!»

На улице временами вспыхивали яркие огни, пробегали по стенам и потолку ее комнаты и снова исчезали. Призрачные голоса отдавали друг другу неясные распоряжения, были слышны звон лопат, шарканье ног, стук кирки, дребезжание железа подпрыгивающих на ухабах машин, удары молота и треск, — казалось, что там, внизу, находятся сотни людей. «Если бы я только могла добраться до них, — подумала Филине в отчаянии. — Если я расскажу хотя бы одному-единственному человеку, что я видела, он поможет мне добраться до полиции или пойдет туда сам и заявит, и все будет хорошо».

— На помощь! — закричала она дрожащим голосом. — Помогите! Пожалуйста, пожалуйста, помогите! На пятом этаже! Филине Демут! Пожалуйста, помогите!

Но ее никто не слышал.

«Может быть, — подумала фройляйн, — опасно обращаться к первому встречному. Кто знает, возможно, он заодно с Линдхаутом. Мне конец, попади я на такого. Не исключено, что он потащит меня не в полицию, а к Линдхауту, и тот меня, конечно, убьет. Ах, если бы его преподобие послушался меня, когда я его предупреждала! Он единственный, кого я не должна бояться, — ведь я окружена врагами как мраком, и голосами, которые доходят до меня из мрака. Мне нужно к его преподобию!»

С невероятным усилием Филине снова встала и, пошатываясь, пошла к двери. «Его преподобие! Я должна пойти к его преподобию Хаберланду и все ему рассказать! Я должна сделать это! Он живет очень далеко отсюда, а сейчас темно. Интересно, работает ли городская железная дорога? Не важно, я должна добраться до его преподобия, я должна!» Она дотащилась до входной двери и тут вдруг почувствовала, что пространство вокруг нее замкнулось и все стало отступать от нее и пропадать в большом водовороте, который наконец всосал и ее.

Она рухнула на пол. В третий раз за этот день Филине Демут потеряла сознание.

В этот раз она очнулась лишь много часов спустя.

С удивлением она констатировала, что было ясное утро и что она снова лежала в своей постели! Кто-то отнес ее туда. Кто-то!..

Она вскочила на ноги.

«Здесь был Линдхаут! Он застал меня врасплох, когда я была без сознания! Он мог меня убить. Он мог…»

Она огляделась. Сквозь разбитые окна в грязное, загубленное помещение падал яркий свет. Филине увидела, что она сама вся в пыли и грязи. Ее руки были черными, платье разорвано. Там! Рядом с кроватью, на ночном столике к стене был прислонен лист бумаги. Она взяла его и стала читать:

Врач!

Совершенно ясно, что этот врач был сообщником Линдхаута. Он уберет ее с дороги одной-единственной инъекцией, чтобы она больше не смогла поговорить с Хаберландом. Этого не должно случиться! Он не должен застать ее здесь, этот «врач». Она должна уйти, сейчас же!

Спотыкаясь от волнения, она побежала в ванную комнату умыться. Она открыла краны, и из них тонкой струйкой вылилось немного грязно-желтой воды. Водопровод тоже не работал. Филине идиотски рассмеялась, кое-как протерла влажным полотенцем лицо и руки, достала из шкафа чистое белье и впопыхах оделась.

Ее дрожащие пальцы с трудом нащупывали пуговицы и нужные петли. Но через восемь минут она была готова. На ней были чистое платье и чистые туфли, но на руках, волосах и лице были заметны следы грязи. Они схватила свою старую сумочку из крокодиловой кожи и выбежала из квартиры. Она была так взволнована, что даже забыла запереть за собой дверь.

На лестничной клетке никого не было.

Перед входом в дом покрытые грязью женщины в платках раскапывали мусор. На Филине никто не обратил внимания. Собрав все силы, она перелезла через огромную гору обломков, упала, поднялась и заспешила дальше. Шляпка сидела на ней криво, один чулок был разорван, виднелось нижнее белье. Заходясь в кашле, Филине мчалась в направлении Верингерштрассе.

Хотя городская железная дорога, к счастью, работала, фройляйн добралась до общежития священников, где жил капеллан Хаберланд, только через два часа. До станции Верингерштрассе и после того, как Филине вышла на станции Обер-Санкт Вайт, ей приходилось идти окольными путями, пробираясь по улицам, которые не были засыпаны обломками разрушенных домов и были открыты для прохода, в отличие от других улиц, где еще лежали бомбы с детонаторами замедленного действия.

В десять минут одиннадцатого Филине Демут добралась до общежития священников в переулке Инноцентиагассе. Большие ворота были заперты. В отчаянии Филине стала звонить как безумная. Она шаталась и тяжело дышала. Если бы кто-то сейчас сказал, что она сумасшедшая, он был бы прав. Мания преследования цепко держала ее в своих когтях. Паранойя — звучал бы диагноз любого врача.

Ворота открылись. Перед Филине стоял священник.

— Да? — спросил он.

— К его преподобию Хаберланду, пожалуйста! — воскликнула Филине и облизала покрытые пылью потрескавшиеся губы.

— К сожалению, это невозможно, — сказал священнослужитель.

— Но я должна поговорить с ним! Вы слышите? Должна! — закричала Филине. Несколько прохожих обернулись.

— Пожалуйста, тихо! Говорю вам: к сожалению, это невозможно.

— Но… — Филине просто умоляла. — Пожалуйста, скажите ему, пожалуйста, что я должна поговорить с ним! Пожалуйста! Меня зовут Филине Демут! Вы поняли? Фройляйн Филине Демут! Он хорошо меня знает. Он должен выйти ко мне, пожалуйста!

— Он не может говорить с вами, — ответил священнослужитель. — Его здесь нет.

— Нет? — Она с ужасом посмотрела на него. — Где же он?

— Ему пришлось уехать, совершенно неожиданно.

— Уехать… о боже! Надолго?

— Неизвестно… на несколько дней… или больше… Мы не знаем… Это очень…

— …важная поездка, понимаете, фройляйн Демут? — звучал голос у ворот из громкоговорителя в одной из комнат общежития для священников, где за большим столом для заседаний сидели трое пожилых и трое более молодых священнослужителей. В ворота был вмонтирован микрофон — времена сделали необходимой установку такого оборудования. Гестапо уже давно арестовывало духовных лиц — как представителей белого духовенства, так и членов монашеских орденов, — сажало их в концентрационный лагерь Маутхаузен или убивало где-нибудь еще. В последние месяцы стало совсем скверно, и в целом эта ситуация в Австрии продолжала ухудшаться до 22 марта 1945 года. В этот день по приговору Венского Земельного суда обезглавили капеллана доктора Хайнриха Майера из Герстхофа, после его последнего обращения во имя Христа и Австрии. Его обнаженный труп вместе с телами других казненных в этот день бросили в могилу-шахту на Центральном венском кладбище.