Официант протиснулся между болтающими японцами:

— Ваш мокко и коньяк, господин. — Он запыхался.

— Спасибо, — сказал Левин. — Здесь довольно шумно, а?

— Можно и так сказать, — ответил официант. — В августе здесь всегда одно и то же представление.

Вечером накануне 12 августа, то есть за четыре дня до встречи Линдхаута с Левиным на холме Кобензль в Вене, Труус около 19 часов вышла из здания университета в Лексингтоне, прошла через большую стоянку и села в автомобиль Линдхаута, чтобы поехать домой. В тот момент, когда она поворачивала ключ зажигания, кто-то сильно ударил ее сзади по голове. Без сознания она завалилась вперед.

— Никого нет, быстро в нашу машину, — сказал один из двух мужчин, затаившихся на заднем сиденье. Это был тот, кто нанес удар эбонитовой дубинкой. — Вперед, давай же, Джеки.

Мужчина, которого назвали Джеки, был маленького роста, с очень белой кожей и с множеством угрей на постоянно ухмыляющемся лице. Похихикивая, он помог другому мужчине перетащить потерявшую сознание Труус из автомобиля Линдхаута на заднее сиденье серого «олдсмобиля», стоявшего рядом. Дверца захлопнулась, и мужчины забрались на переднее сиденье. Джеки непрерывно хихикал:

— Прошло как по маслу, Эл, верно?

Эл, высокий мужчина со смуглым лицом и темными волосами, завел машину и подал ее назад. Одновременно он сказал:

— Ты забыл наручники. Ты все забываешь, если тебе не напоминать. И одеяло сверху.

— Ты считаешь Джеки идиотом, — весело сказал тот. — Джеки надел на Труус наручники. И на руки, и на ноги. И одеяло сверху. Джеки сделал все очень быстро. Ты не заметил, Эл.

— Тогда хорошо. Забудь все, — сказал смуглый человек за рулем. Он выехал с территории университета на шоссе Николасвиль Пайк и двинулся в северном направлении к Лаймстоун-стрит. Сквозь путаницу улиц он быстро добрался до центра Лексингтона. Позади себя он услышал стон.

— Влепи ей еще разок, Джеки, — сказал он, — сейчас она не должна шуметь.

— Все в порядке, Эл. — Низкий развернулся на переднем сиденье и повторным ударом эбонитовой дубинкой снова погрузил Труус в беспамятство. — Теперь она успокоится, — идиотски хихикнул он.

Эл молчал. Большой автомобиль ловко въехал в подземный гараж и спустился вниз на третий этаж. Там стояла одна-единственная машина. Из нее вышли еще два человека и подошли к «олдсмобилю».

Один был очень толстый и тяжело дышал, другой, со впалыми щеками и узкой грудью, носил очки в золотой оправе.

— Все прошло гладко, — сказал Эл, когда они подошли к его автомобилю.

— Трудно было? — спросил толстяк.

— Вовсе нет.

Толстяк поднял одеяло с Труус, и сравнил ее лицо с несколькими снимками, которые вытащил из кармана. Он казался довольным.

— Я не могу ее постоянно лупить по башке, — сказал Джеки. — Вот! Она опять приходит в себя! — Труус застонала, зашевелилась и медленно открыла глаза. В подземном гараже горели неоновые лампы. Труус вздрогнула, охваченная ужасом:

— Что…

— Глотка! — Толстяк запихнул ей в рот носовой платок так, что Труус не могла ни говорить, ни кричать. — Нам еще порядочно ехать, док, — сказал он, обращаясь к узкогрудому. — Лучше всего прямо здесь дать ей небольшую дозу. Тогда мы можем быть уверены, что она успокоится.

— Все уже готово. — Док направился ко второй машине — «крайслеру» — и, вернувшись с медицинской сумкой, открыл заднюю дверцу «олдсмобиля». Труус заползла в самый дальний угол и жалобно постанывала. В ее глазах застыл страх, когда она увидела, как док вынул из своей сумки серебряную ложку и бросил туда белые кристаллики из какой-то упаковки с медикаментами.

— Не очень много, док, — предупредил толстяк. — Она только должна успокоиться.

— Я и так знаю, сколько сейчас нужно молодой даме, — сказал док. — Пожалуйста, никаких добрых советов.

— Нет, док, конечно нет. Я не хотел вас обидеть, док, — сказал толстяк с внезапным подобострастием.

— Помогите-ка мне! — Док протянул толстяку зажигалку, одновременно накапав из маленького пузырька несколько капель прозрачной жидкости в ложку с кристалликами. — Теперь нагрейте ложку. Да, так хорошо. — Он обернулся к Элу, который вышел из машины: — Держи ложку! — Освободив руки, док вытащил из кармана плоскую коробочку. В ней лежал шприц для инъекций.

От ужаса глаза Труус стали неимоверно большими. Она знала, что здесь готовилось. Плечом она ударила по боковому стеклу.

— Вам надо подержать молодую даму, она слегка разошлась, — сказал док. — Жаль замечательного вещества, если оно не попадет по назначению.

Мужчины спешно побежали за машину. Труус внезапно почувствовала, как ее крепко схватили с двух сторон. Она не могла больше пошевелиться. Док, набрав шприцем растворенные в жидкости кристаллы с подогретой ложки, сел ей на ноги. Один из мужчин разорвал левый рукав ее блузки, другой перехватил предплечье кожаным ремнем и стал его закручивать. На локтевом сгибе Труус выступили вены.

— Красивые вены, — сказал док. Он слегка пощупал руку Труус, затем ввел иглу шприца в вену и стал медленно надавливать на поршень. — Так, вот все и позади.

И действительно, все было уже позади. Сразу после укола, которому Труус безуспешно противилась всеми силами, она почувствовала благодатное тепло во всем теле. Она откинулась назад. Мужчины о чем-то говорили. Она слышала, как один из них — это был Джеки — нечетко сказал:

— А теперь и мне что-нибудь приличное, док. Вы обещали! Путь предстоит далекий, и мне просто необходимо…

Все остальное осталось для Труус невнятным бормотанием. Она уже не чувствовала, как ее перегружали из «олдсмобиля» в «крайслер» — снова на заднее сиденье, снова одеяло сверху.

Док и толстяк отступили назад. Эл и Джеки, получивший свою дозу, сели на переднее сиденье «крайслера». За рулем опять был Эл.

— Езжайте осторожно, — напомнил толстяк. — Особенно на автостраде. Следите за скоростью. Вас не должен остановить ни один коп.

— Я понял, — сказал Эл и стал подниматься вверх по направлению к выезду из гаража. Когда он выехал на раскаленную от летнего солнца улицу, Джеки, сидевший рядом с ним, причмокнул:

— Вот это ощущение, дружище! Просто страх как хорошо.

Труус этого уже не слышала. Она полностью расслабилась и была очень счастлива — так счастлива, как никогда в жизни. Счастлива и умиротворенна. С улыбкой она смотрела сон о прекрасных, чудесных цветах. Совсем расслаблена. Совсем счастлива. Совсем полна покоя.

Оба сторожа, которые несли дежурство перед университетом, наверняка видели наступившей ночью покинутую машину Линдхаута на стоянке, но не приняли абсолютно никаких мер. Они знали, что профессор улетел, это им сказали. Вот поэтому его «линкольн» и стоял здесь.

Днем выяснилось, что Труус не пришла на лекцию. Ректор позвонил ей домой, чтобы узнать, не заболела ли она. К телефону подошла Кэти Гроган:

— Дом профессора Линдхаута, добрый день.

— Добрый день, моя фамилия Клэри, я ректор университета. С кем я говорю?

— Со мной. С экономкой, сэр.

— Можно поговорить с мисс Линдхаут?

— Поговорить… Нет, сэр. Я здесь совсем одна.

Кэти имела привычку все время повторять последние слова, обращенные к ней. Очень старой стала Кэти…

— Что значит «совсем одна»?

— Совсем одна. Ну, профессор улетел, а мисс Линдхаут тоже нет.

— Где же она?

— Где она… Я действительно не знаю, сэр. Возможно, у подруги, но я не знаю у какой.

— Что это значит?

— Что значит… Да… я не знаю… это очень…

— Что «очень»? Да говорите же, пожалуйста!

— Говорите же, пожалуйста… ах ты боже, но мне так неловко… Видите ли, сэр, я говорила с мисс Линдхаут после того, как ее отец улетел. Она была очень несчастна.

— Несчастна? Из-за чего же она была несчастна?

— Она была несчастна. Она сказала мне, что натворила ужасную глупость, и теперь ей очень стыдно.