— Кажется, у тебя дела идут великолепно, да?

— Ах, знаешь, у адвоката все выглядело не так блестяще, но он убежден, что этот тип — мошенник, что все принадлежит мне и я смогу завещать это городу. Это займет еще два-три месяца, пока мы не решим все проблемы. Это замечательно — ведь и ты столько времени будешь работать в этой клинике, не так ли?

— Да, это верно. Я и здесь живу в гостинице. У тебя есть чем писать? Я дам тебе номер телефона…

— Одну минуту… Да, говори.

Он продиктовал номер.

— Это чтобы ты всегда знала, где можно оставить для меня сообщение, если я в дороге. Сообщение мне передадут тут же, так что больше не нужно будет заниматься поисками!

— Спасибо, Адриан!

Они очень нежно побеседовали друг с другом, и Линдхауту пора было заканчивать разговор:

— Стало быть, всего доброго, дочь!

— Всего доброго, Адриан! Обнимаю тебя! — сказала Труус.

Четверть часа спустя она была в доме Ванлоо и получила вторую инъекцию героина. Все друзья Ванлоо были уже там. В этот вечер разговоры шли о политике. Труус чувствовала себя еще лучше, чем после первой инъекции. Около половины второго ночи Ванлоо привез ее домой.

Так продолжалось три недели. Через день в девять вечера звонил Линдхаут, а около десяти часов Труус шла или ехала к Ванлоо. За эти три недели бывали дни, когда ей не нужен был героин — она чувствовала себя отлично еще после предыдущей дозы. Иногда была в состоянии эйфории, потому что в деле о наследстве что-то изменилось в ее пользу. Власти ГДР все-таки работали значительно быстрее, чем того ожидали она и ее адвокат.

— Ну теперь-то вы мне поверили, милое дитя, что героин, принимаемый так, как принимаете его вы, не имеет никаких вредных последствий и не делает зависимым? — как-то спросил Ванлоо. — Вы видите это по себе: либо у вас есть потребность, либо вам достаточно! А?

Труус кивнула.

— Для всех средств массовой информации наркотики — это очень большая удача, — презрительно сказал Ванлоо. — Этим типам все время нужны сенсации, не так ли? Ну вот, теперь на очереди наркотики! Даже правительство сходит с ума! Такие псевдосенсации всегда иссякают так же быстро, как и запускаются. Кстати, у меня есть подарок для вас, дорогая Труус.

Это был ящичек из древесины ценных пород, приблизительно таких же размеров, как и ящики, в которых хранят дорогие сигары для поддержания неизменной влажности воздуха. С той только разницей, что в нем лежали не сигары, а полный набор для инъекций героина.

— Сюда же присовокупите и это, — сказал Ванлоо. Он протянул Труус маленький пакет. — Продукт, — пояснил он.

— Зачем вы мне это даете?

— Чтобы у вас была маленькая радость — будем надеяться! — Он засмеялся. — Видите ли, мне, возможно, придется в ближайшие дни уехать на неделю или больше. Если вы захотите дозу, введите себе ее сами. Героина хватит приблизительно на три месяца — даже если вы захотите делать это ежедневно, чего вы, без сомнения, не захотите.

Труус была тронута.

— Вы человек, которого действительно… — Она оборвала фразу.

— Которого действительно — что? — спросил он.

— Ах, бросьте, — сказала Труус. И они оба рассмеялись.

Но Ванлоо не уехал, и Труус видела его каждый вечер — всегда около десяти часов. Теперь она принимала наркотик регулярно: документов из ГДР вдруг оказалось недостаточно, и у Труус в течение дня было много забот. К ним добавилось и горе, охватившее фрау Врангель.

Та, следуя совету Труус, призвала к ответу своего мужа, который, сверх ожидания, в беззастенчивой и оскорбительной манере сразу же сознался в своей связи с продавщицей! Он сказал, что продавщица — молодая, стройная и ухоженная, а его старуха — толстая, неопрятная и лопает слишком много пирожных. Поэтому она либо смирится с его подругой, либо даст согласие на развод — ему все равно. После двадцати пяти лет брака жена стала ему абсолютно безразличной и могла поступать так, как ей заблагорассудится.

Поэтому, когда Труус в ярости приезжала из города от адвоката, ей приходилось утешать ревущую фрау Врангель, что ей не удавалось или удавалось с большим трудом. В скором времени фрау Врангель стала настолько выводить ее из себя, что Труус стала подумывать о том, чтобы уволить ее. Замену она получила бы сразу — в Берлине было достаточно женщин, которые только и ждали работы.

Когда звонил Адриан, Труус брала себя в руки и не рассказывала ничего о своих неприятностях, поскольку Линдхауту сейчас самому было много чего рассказать о первых результатах испытаний в клинике на людях, которые подтвердили его прогнозы, — было столько хороших новостей, что Труус почти не нужно было говорить. Это снова был прежний, одержимый своей работой Линдхаут.

— …при испытаниях на добровольцах оказалось, что и большие дозы героина не действуют… как это было в опытах над животными!

Труус радовалась этому от всего сердца.

— Ах, дочь, когда все завершится, и испытания в трех других клиниках тоже, когда мы снова будем вместе — как же я буду рад!

— И я, Адриан, и я!

— Спокойной ночи, дочь, обнимаю тебя…

— И я тебя, Адриан, — говорила Труус.

Чуть позже она уже была у Ванлоо…

В конце третьей недели — Труус тем временем уволила ставшую ей невыносимой, уже только ревущую и причитающую фрау Врангель, полностью рассчитавшись с ней, лишь бы только та сразу ушла и Труус ее больше не видела, — это и случилось. Новая, более молодая уборщица, которую Труус нашла и наняла сразу же, пришла уже ранним утром следующего дня, поскольку во второй половине дня ей нужно было обслужить еще одну семью. Она ушла около трех часов, что Труус очень устроило. Новенькую звали фрау Клара Ханке, разведенная и мать двоих детей. По ее просьбе Труус называла ее «Клара». Клара, безукоризненно одета, приятной внешности, работала быстро и не была неряшливой и неопрятной, как в последнее время Врангель (Труус могла понять ее мужа).

Труус, которая долго спала, Клара приносила завтрак в постель вместе с утренней газетой.

В тот злосчастный день над городом сияло яркое солнце. Труус поблагодарила Клару, которая тут же исчезла, налила полную чашку кофе и раскрыла газету. На середине первой страницы она обнаружила статью в две колонки с таким заголовком:

Труус ужасно испугалась.

Ее руки сильно задрожали, чашка опрокинулась, и горячая жидкость вылилась на одеяло. У Труус, еще только что отлично себя чувствовавшей, внезапно перехватило дыхание. Она дрожала всем телом. Ее прошиб пот и сразу же зазнобило. С трудом она поднялась с кровати. Клара ничего не должна была заметить! Испачканное одеяло еще можно было как-то объяснить — но состояние, в котором она находилась… Ей было ужасно плохо. Она чувствовала, как огромное несчастье подступает к ней — но какое, она сказать не могла.

Труус заперла дверь, достала из-под белья в скрытой части большого платяного шкафа ящичек из ценных пород древесины и вынула из него набор для инъекций. Руки все еще так сильно дрожали, и чтобы удержать резиновую трубку, которая пережимала ее предплечье, ей пришлось помогать себе зубами. Лишь с пятой попытки она попала шприцем в вену и надавила на поршень. Инъекция подействовала сразу же. Дрожание прекратилось, чувство паники исчезло.

Труус убрала набор, спрятала ящичек и подождала еще несколько минут, пока не почувствовала себя снова полностью уверенной в себе. Затем она позвала Клару и с улыбкой извинилась за свою неловкость с пролитым кофе.

Клара, добродушная особа, только рассмеялась. Она сейчас же постелит чистое белье. Может быть, госпожа доктор позавтракает в столовой?

— Да, — сказала Труус, держа газету в руке, — да, Клара, пожалуйста, отнесите завтрак туда. Действительно, слишком глупо с моей стороны… одно неловкое движение — и вот что произошло…

Клара с веселым и беззаботным видом накрыла на стол в столовой и ушла. Труус вынуждена была держать чашку обеими руками. Она стала читать статью, которая была выдержана — по всей видимости сознательно, подумала Труус — в самом общем и ничего не говорящем тоне. В Груневальде, в доме по улице Каспар-Тайсс-штрассе, полиция в ходе облавы арестовала Кристиана В., не имеющего гражданства. Кроме него, в доме никого не было (слава богу, подумала Труус), и поэтому облава не увенчалась стопроцентным успехом.