— О том, что вы могли бы рассказать о Герберте Хельмане.

— Я знаю не так уж много. — Она улыбнулась мне. В уголках ее глаз при этом образовались лучики морщинок. — Я познакомилась с ним через его сестру. Я писала портреты их обоих. Сначала портрет сестры. А его портрет потом еще долго стоял тут у меня в мастерской. И когда он приехал в Канны на прошлой неделе, сестра, вероятно, сказала ему, что его портрет — правда, не совсем законченный, — все еще находится у меня. Поэтому он и приходил ко мне. В общем и целом было три сеанса, каждый занимал от часа до двух. Теперь портрет готов, но мсье Хельман мертв. Мне придется позвонить его сестре.

— Нельзя ли мне взглянуть на портрет?

— Разумеется, можно. — Она быстро поднялась со стула и пошла вглубь квартиры. Походка у нее была удивительно легкая и быстрая, а движения грациозные, не размашистые. Я последовал за ней, мягко ступая в одних носках. По всему телу опять разлилась боль. Мастерская была просто огромна. Я увидел с полдюжины начатых работ, белые халаты в пятнах краски, палитры, тюбики с красками, кисти, бутылочки скипидара, холст и рамы на большом столе. Анжела подвела меня к портрету без рамы, стоявшему в углу у стены. — Вот он.

Я стал разглядывать портрет. По тому, что я понимаю в живописи, — а мне думается, что я в ней до некоторой степени разбираюсь, — Анжела показалась мне хорошей портретисткой. Если художница не польстила своей модели, — а, судя по остальным работам, увиденным мной в мастерской, Анжела отнюдь не старалась льстить своим клиентам, — то банкир Хельман имел все основания гордиться своей внешностью. Голова благородной формы, теплый взгляд серых глаз, приветливая улыбка, высокий лоб, густые, с проседью волосы ежиком. Порядочность, безусловная порядочность — вот какое впечатление производило это лицо.

— Он выглядит просто великолепно.

— Он и впрямь великолепно выглядел, мсье Лукас. И он был настоящим джентльменом. «Вот как?» — подумал я. — Джентльменом во всем. — Анжела на минутку задумалась. — Это всего лишь мое ощущение, мсье Лукас, всего лишь ощущение, не придавайте этому большого значения…

— Чему?

— Ну, Хельман был необычайно взвинчен и возбужден, когда я его видела при этих последних сеансах. Что-то его ужасно мучило.

— Может быть, это был страх?

— Может, и страх. Я… я… видите, это всего лишь мое ощущение. Но мне показалось, что он пришел ко мне главным образом из-за того, что здесь ему было спокойно. Однажды он мне это даже прямо сказал. Он очень хорошо ко мне относился. Я к нему тоже. Потому-то он часто приглашал меня прокатиться на его яхте. Так было… так было и в этот раз.

— Когда нелады с желудком спасли вам жизнь.

— Да, — сказала она. — Мне очень повезло. Вполне могла бы погибнуть вместе со всеми. И почем знать, не… — Она оборвала себя на полуслове.

Глаза ее потемнели.

— Что вы хотели сказать?

— Ничего.

— О нет, вы хотели.

— Отнюдь, мсье Лукас! Не вернуться ли нам на террасу? — Не ожидая ответа, она пошла вперед, и мы прошли мимо кухни, дверь которой была открыта. Я увидел целую кучу листьев цикория. Очевидно, Анжела мыла их до моего прихода.

На террасе в лицо мне опять пахнуло приятной прохладой.

— Но в этот раз он и здесь не нашел покоя, — сказала Анжела, садясь.

— Почему?

— Ему беспрерывно звонили.

— Кто?

— Ну, его компаньоны.

Я вынул из брючного кармана бумажник и протянул Анжеле список, составленный для меня грустным Луи Лакроссом.

— Может быть, это они и есть? Знаете ли вы этих людей?

Она сказала: «Минуточку» — и побежала в гостиную. Рамы окон были огромные и раздвижные. Анжела вернулась, держа в руке очки в тонкой штразовой оправе, и надела их, садясь.

— Год назад я вдруг стала дальнозоркой. И не могу читать без очков. Вести машину и многое другое могу, а вот читать… Работать тоже приходится в очках. — Она стала изучать список. На ее лице появилось сосредоточенное выражение, какое появлялось каждый раз, когда ей задавали точные вопросы или она хотела дать точный ответ. — За исключением супругов Саргантана я знаю всех этих людей, — сказала она. — Я писала портреты Джона Килвуда, четы Фабиани и Тенедос. Но ближе всех знакома с семейством Трабо. С ними я просто дружна, в особенности с Паскаль. — Она сняла очки. — Это вас удивляет, не правда ли? — И прежде, чем я успел открыть рот для ответа, продолжала: — Я здесь в некотором смысле уникум, — всех знаю. Просто это связано с моей профессией. Меня приглашают на светские рауты, на балы…

— Кто приглашает?

— Ну, дирекция казино «Палм-Бич», а также «Муниципаля», приглашают — в зависимости от времени года — то на кинофестивали, то на выставки и прочее, что у нас тут устраивают. Этим всем занимается главным образом общество «Инициатива» — своего рода туристическое бюро здесь, на побережье. Я… — Она немного смутилась. — Благодаря своим работам я приобрела известность в этих кругах. И общество «Инициатива», очевидно, считает меня одной из достопримечательностей Канн.

— Что, без сомнения, верно.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Нет, серьезно. За последние годы я и впрямь вписалась в этот мир и, разумеется, чрезвычайно этому рада. Потому что таким путем я и получаю заказы, понимаете. Но, с другой стороны, удовольствие это требует огромных трат. Мне нужны роскошные туалеты, на этих балах нужно быть одетой соответствующим образом. И знаете, мне везет. Я могу надеть платье за двести франков, и другие дамы готовы поклясться, что оно стоило две тысячи и куплено в салоне Пуччи. Несколько по-настоящему дорогих платьев у меня, само собой, тоже есть. Как и меха. И кое-какие драгоценности. Все, что зарабатываю, я вкладываю в драгоценности. Если когда-нибудь придется спасаться бегством, драгоценности легче всего… — Она опять не договорила.

— Вам уже приходилось спасаться бегством? — спросил я.

— Как я уже сказала, всех этих людей я знаю, за исключением супругов Саргантана. — Она не ответила на мой вопрос. — Все они каждый год приезжают сюда на несколько месяцев, и у всех имеются здесь дома или квартиры, Трабо живут здесь девять месяцев, остальное время в Париже. Но если вы меня спросите, эти ли люди звонили, пока мсье Хельмам находился в моей мастерской, я буду вынуждена вас разочаровать. Голоса были мне незнакомы.

— Значит, вы снимали трубку, какие-то голоса просили позвать к телефону мсье Хельмана, и вы передавали ему трубку. С кем он говорил, вы не знаете.

— Ах, вы вот о чем! Конечно, не знаю! Вам подумалось, что эти люди сперва называли себя, а уже потом просили позвать мсье Хельмана.

— Или хотя бы один из них. Да, я именно это имел в виду. Разве такое невозможно?

— Да нет, вполне возможно, — серьезно сказала она. — Странно, что я ни разу об этом не подумала.

— И вы говорите, именно эти звонки выводили его из равновесия?

— Нет, он вообще все эти дни очень волновался. И стал резок. А потом либо очень нервничал, либо впадал в апатию. Но не сказал мне ни слова, в чем дело. А я, разумеется, не спрашивала.

— Когда он был у вас?

— Он приезжал сюда три дня кряду, — сказала Анжела. — Это было всего лишь на прошлой неделе. Потом пригласил меня проехаться с ним на Корсику в компании с супругами Симон и Бинерт. Их я тоже знала.

— Зачем ему понадобилось плыть на Корсику?

— Чтобы встретиться с компаньонами в Аяччо.

— На каком языке велись эти телефонные переговоры?

— На английском. — Пока мы с ней беседовали, в Ницце постоянно взлетали или садились большие авиалайнеры. Они пролетали мимо совсем низко, но грохота их двигателей было почти не слышно.

— А вы говорите по-английски? — спросил я.

— Как и по-немецки.

— Разрешите узнать, о чем шла речь при этих телефонных разговорах? Или вы выходили из комнаты?

— У моего аппарата очень длинный шнур. Я могу его носить по всей квартире. Когда я работаю, он стоит в мастерской. Там он и звонил без конца. Я хотела выйти, но мсье Хельман попросил меня остаться. Но я ничего не уловила из его слов. Речь шла о каких-то сроках и еще о чем-то, на чем мсье Хельман очень упорно настаивал. Но на чем, я, к сожалению, не знаю. Знаю только, что все время повторялось одно английское слово — cover. Нет, два слова: cover и coverage.